Арни снова голоден

Надежда невольно прислушалась. Интересно. Это про какую они Людку? Уж не про её ли мать? И брат Олег единственный из здешних детей ребёнок, который всё ещё не посещал детский сад. Но мамка говорила, что у брата слабое здоровье. Разве можно ходить детский сад с таким слабым здоровьем? Если надо, участковый педиатр тоже самое про Олежку подтвердит и справку выпишет.

На кухне разговаривали двое. Одинокая еврейка тётя Сима, у которой никогда не было мужа, знала, как воспитывать детей, лучше всех семейных. Эта тощая и вечно голодная женщина совала свой длинный нос повсюду, куда могла его засунуть. И сегодня, видимо, настал черёд нелюдимых Осинцевых. По слухам, Сима недолюбливала молчаливую и недружелюбную Людмилу, но до поры до времени связываться с ней опасалась. Уж слишком охоч был до драки глава их странного семейства. Но страх, как говорится, страхом, а дурной характер покоя скучающей гражданке не давал. Видимо, не сумела утерпеть.

– А я говорю ненормально! Прячет ребёнка от общества! Мамкин сынок растёт. Он будущий коммунист или собачонок кудлатый? Непорядок. Я везде уже сказала. И куда надо доложила. Партия разберётся. Если надо я на них в органы опеки нажалуюсь. Не посмотрю, что, – Сима осеклась, запоздало заметив выглядывающее из-за угла широкое Надькино плечо, – Хотя оно-то правда – Людка умная, ей видней. Хорошая женщина Людмила.

– Так ты ж уже сказала, куда надо? Это ей теперь Олежку в садик сдать придётся, – Сима резко дёрнула соседку за рукав, приказывая замолчать, – Чего? Чего? Ну, ты ж сама…

Вооружённая важной информацией, до глубины души возмущённая поведением соседки Надя уже знала, что предпринять. Мать, конечно, вспыльчивая и скорая на расправу, но дочь свою по-своему любит и понимает. Кто у Надьки есть, кроме матери и брата? Никому чужие дети не нужны. Хотят слабенького младшего брата в детский сад упечь? Вот, сволочи, неграмотные люди. Все знают, что в садике инфекции. Даже шестиклассница Надежда. А если он заразится и умрёт? Наде стало дурно. Мать не переживёт. Тоже помрёт. А Надьке что делать? Как с отцом жить? Батя опять пить начнёт, кидаться станет, а её в детский дом отправят. А там, в детском доме, караул. Надька точно долго не протянет.

Таких, как Сима, стукачей в революцию истребляли и правильно делали! Ох, не поздоровится теперь любопытной тётке. Надька облизнула пересохшие губы.

– Мам, я знаю, кто нас сдал! – произнесла она с порога, когда чинно и неторопливо вернулась в свою комнату. Девочка точно знала, что с кухни ей в спину опасливо смотрели двое, и нарочно не подавала виду, что в теме. Подумаешь, по этажу гуляла. Разве это запрещено? Может, и слышала что-то, но кто ж признается? Чутьё подсказывало ей, что тётку Симу прежде времени пугать не нужно. Та и в милицию настучит, с перепугу. Худые люди особенно мнительные и боязливые. От худых людей всего можно ожидать. А они с мамкой обязательно что-нибудь придумают. Вот тогда пусть глупая Сима стучит, сколько влезет, всё равно ничего не докажет.

Как Надежда и ожидала, мать сидела на кровати с успокоившимся, мирно посапывающим Олежкой на коленях и нежно того обнимала, слегка покачиваясь. Как будто и не ругалась. Тщедушный, белокурый мальчик со смешным хохолком на лбу расслабленно обмяк, осоловело глядя в потолок сонными глазами.

– Тихо. Олег засыпает. Ему нужно много спать, ты же знаешь.

– Я знаю, кто нас сдал, – прошептала Надя, торжественно складывая пухлые ладони на груди в молитвенном жесте, – Поэтому Олега заставляют ходить в садик.

– Так…

– Знаю, мам. Всё знаю.

Мучавшаяся мочевых пузырём тётя Сима частенько вставала в туалет посреди ночи. Обычно, она использовала подручное средство: жестяное ведро, заполненное с вечера водой. Но сегодня, то ли от переживаний и дурных предчувствий, то ли от съеденного ужина, барахлил ещё и кишечник. Как назло, отключили электричество, а луну в окне заволокло тяжёлыми тучами, поэтому во всей общаге стояла непроглядная темень. Женщина спешно нащупала и выдвинула верхний ящик трельяжа, где хранила восковые свечи, и с неудовольствием обнаружила, что те закончились. Конечно, у неё была заначка где-то в шифоньере, но… В животе настойчиво заурчало. Спички! Этого добра у запасливой тётки всегда хранилось в избытке. Только бы не отсырели. Мучавшаяся животом Сима проворно схватила из ящичка заветный коробочек и чиркнула по нему спичкой. Та вспыхнула. Бодрый огонёк заплясал в костлявой руке, освещая запертую дверь. Туда и назад. Подумаешь. Метров десять. Она опасливо отперла засов и высунула любопытный нос наружу, озираясь. В коридоре никого не было.

Облегчившись повеселевшая тётя Сима вышла из общего туалета, пританцовывая. Догоравшая спичка обожгла её чувствительные пальцы. Женщина тихо ойкнула. Огонёк упал на пол, оставляя перед глазами тягучий оранжевый след, и погас. Вот чёрт! Она снова нащупала коробку в кармане халата. Чирк. Он стоял метрах в двух от неё, перегородив дорогу домой, огромный, тёмный и молчаливый. И вдруг стал стремительно приближаться. Сердце в худосочной женской груди в последний раз громко ухнуло и рухнуло куда-то вниз живота. Сима не успела сориентироваться и закричать, как стальные, холодные пальцы уже впились в её тощее горло, выдавливая из него жуткий предсмертный всхлип. Спичка потухла. Коридор погрузился в кромешную темноту. Завоняло палёным.

Утром, с тихим злорадством, Людмила с Надькой наблюдали из дверного проёма своей комнаты, как насмерть перепуганная, бледная и лохматая Симка с огромным чемоданом в руках стремглав несётся по коридору к лестнице. Всё-таки и от неверного Людкиного мужа случился толк. Напугал так напугал! Будет знать проклятая старая дева, как и без того мудрую Людмилу уму-разуму учить.

Мать сама знает, что для её ребёнка лучше. Ей сердце материнское подсказывает. А те, у кого никогда детей не было, что о воспитании могут знать? Начитаются умных книжек и лезут в чужую семью со своими советами. Поганые теоретики. А Симка ещё и замужем никогда не была, с мужем-извергом пуд соли не ела, долгими ночами от боли во всём теле не стонала, живого места на себе не находя. Что эта старая тётка о жизни настоящей знает? Прожила полвека пустобрёхом-пустоцветом, горя не видела, слёз не лила, а туда же. В детский сад несмышлёного пацанёнка отправила. А что такого особенного в том детском саду? Чем детский сад лучше матери родной, которая и подскажет, и накажет, и приголубит потом?

– Спасибо тебе, моя любимая дочь Надя, за заботу и за оперативность. Проучили курву.

– Проучили, мам, да. Но это папке надо спасибо сказать, а не мне.

– Папке-папке… Тебе! За оперативность. А твоему папке одно удовольствие – чужую бабу в потемках потискать. Его, гада, и просить не надо.

– Она ж старая, мам.

– Много ты понимаешь, дурёха. Иди отсюда. Маленькая ещё.

Но от «рассадника инфекций» вещего Олега батя так и не избавил.

Глава 7. Детский сад. Прячься, кто может

– Людмила, прояви сознательность. Мы не какие-нибудь буржуи – мамкиных сынов воспитывать. Эдаким манером ты его и в Армию не пустишь, а Родину кто пойдёт защищать? Сама? Ты мужчину растишь или слюнтяя?

– Да что вы понимаете?

– Детский сад № * на Ленина. Вы туда записаны. Завтра. Поняла меня? Лично проверю!

– Отгул на завтра дайте! Не имеете права!

– Люда!

– Вы ребёнка у матери забираете, изверги! Отгул дайте.

– Какой отгул? Я и так на тебя с сыном полгода глаза закрываю. Не заработала ты отгула.

– Я заболела. Сердце. Сердце. Надя, принеси водички, доченька. Изверги. Ребёнка у матери…

– Люда, прекрати. Устроила концерт. Иди завтра в отгул. Но чтоб во вторник, как штык. Ничего с Олежкой не случится. Там есть, кому приглядывать. Все так живут. Все детей в детский сад водят. Пацану нужна твёрдая рука. Он же будущий коммунист!

– Сердце, Надя, сердце!

Надька молча побежала на кухню за водой. Молодец, мамка. Как она про сердце лихо! А эта, начальница её, белобрысая, с губами накрашенными, какая бессовестная! Вот кого надо стыдить и раскулачивать. Одни сапоги чего стоят! Где это видано, чтобы простая советская женщина в таких сапогах расхаживала? Наверняка заграничные. Небось и на машине её возят. Обувь-то вон какая чистая – носы так и блестят, смотреться в них можно, будто в зеркало. Мамка-то свои «чоботы» каждый день чуть не с «Санитой» моет, и всё равно грязь в подошву въелась. А бедная Надька и вовсе в дырявых ботинках расхаживает. Всё равно зима заканчивается, а нога за лето вырастет. Смысла новую обувь покупать нет. Ох, сразу видно, что начальница у мамки бессовестная. Прикатила в воскресенье вечером собственной персоной, будто дел других не нашлось. В пальто модном.

На секунду Надька задумалась, почёсывая тёмно-русый затылок. Пальто-то светлое, а мамка вчера томат варила, густой, ядрёный, багрово-красный. Никто из знакомых Надиных женщин в светлых пальто не ходит. Ни работницы из общежития, ни учительницы. Что это за мода такая: в светлом пальто ходить? А если оно запачкается? В химчистку нести? Это ж сколько на химчистку денег надо? Буржуйская мода, не наша. Надька не удивится, если вдруг обнаружится, что мамкина начальница у трудящихся зарплату ворует.

Девочка открыла кран и налила в алюминиевую кружку немного холодной воды, полезла в «Юрюзань» (* марка холодильника) за томатом. Томат у мамки особенный, сваренный по деревенскому рецепту: вязкий, тягучий, густой. Ложкой его не провернёшь. Надо разбавлять.

– Ой!

– Я же тебе воды, сказала, принести, а не томата! Надя, в кого ты такая бестолочь?

Но левая пола новенького пальто уже приобрела характерный кроваво-красный оттенок. Красиво!

– Моё пальто!!! Новенькое, муж из Риги привёз!!! Что делать-то? – высокопоставленная гостья оглядывала себя с неприкрытым ужасом в голубых глазах. От шока она совершенно растерялась.

– Мы люди простые, в общежитии живём. К нам одежду попроще надевайте. А ещё у нас тараканы.

– Как же теперь это оттереть? Где у вас вода? – незадачливая модница запоздало вскочила с ветхой табуретки и бросилась шарить по карманам испорченного пальто в бесплодных поисках.

«Ищи-ищи, что ты там ищешь. Как раз ткань получше пигмент впитает, пока клювом щёлкаешь», – подумала Надя с ехидной усмешкой.

Наконец, невезучая женщина нашла то, что искала, и извлекла из внутреннего кармана вопиюще маленький и отвратительно белый носовой платок, тщетно пытаясь промокнуть им безнадёжно огромное багряное пятно. Платок почти мгновенно стал красным, будто в крови. Мамкин томат так просто не ототрёшь!

– А воды нет, отключили. Поэтому я маме томата налила. Ей томат от сердца очень помогает.

– Все вы тут заодно. Чтоб завтра утром на работе была. Никакого тебе отгула, – что-то заподозрившая начальница подняла белокурую голову, метнула в сторону матери и дочери испепеляющий взгляд, резко развернулась и вышла прочь. Её колотило от злости, но обвинить криворукую девочку-подростка и вытрясти денег на химчистку не хватало смелости. Чутьё подсказывало неглупой и опытной женщине, что связываться с экспрессивной Людмилой Осинцевой не нужно. Странная семейка. Девочка явно с особенностями поведения, а мальчик… мальчик пойдёт в сад.

– Ну, Надюха! Ну, голова! – похвалила Надьку мать, восхищённо присвистнув, – Только не зазнавайся.

– Ну, чё ты, мам? Я ж за Олега горой. Ты прости меня. Теперь из-за меня тебе отгул не дадут?

– Дадут, куда эта курва денется? Разве это я виновата, что муж ей из Риги такую маркую тряпку привёз? Привозил бы тёмное, как у всех. Заграничные фасоны для эгоистов и белоручек. А советская работница думает прежде всего о том, какую пользу обществу приносит.

Тем временем, вещий Олег тихонько сидел в уголке и игрался козявками из собственного носа, равнодушно разбросав по полу исписанные открытки. Сегодня мальчик был, на удивление, спокойным. Он как будто предчувствовал, что его безмятежное пребывание возле материной юбки безвозвратно подходит к концу.