Душа. Сборник стихов

Но лицедей не спешит, ведь желает набить себе цену,
Очень вальяжно накинув на плечи сюртук.
Свет тут же гаснет, к содействию первого акта.
Жизнь обыграла за отпрыска значимый день,
И словно слух виртуоза, внимает звучанию такта,
Он познает бытие, оставляя в нем тень.
Очень суров драматург, не оставив ответа,
Плыть по течению или бороться с волной.
Быть ярким светом, неся в душе лето
Или же тьмы, что кромешна, холодной зимой?
К черту аншлаг и партер, скоро грянет движение,
Интерпретируя следствие авторских строк.
Вот и второй акт увидел свое проведение,
Выбрав маршрут свой среди перепутья дорог.
Азимут взят и пора отвечать за решения,
Опыт поклажей тяжелой на сбитых плечах,
Лег, словно совесть, не зная совсем снисхождения,
Возвестив юности, временем, стремительный крах.
Третий акт начат, сменив очертание судеб
И лицедей стал подобием бледной свечи,
Он догорает и его это вскоре погубит,
Став навсегда воплощением вечной ночи.
Занавес пал с окончанием выбранной пьесы.
Зритель уходит, насытив сполна интерес.
Лишь только критики заняты в спорном процессе
Решая, к какому итогу склонить перевес.

Крик Души

Один! Шепот взволнованных мыслей подобен шороху осенней листвы.
Посмотри! Краткосрочный взлет эйфории стоил остатка жизни в грязи? А вы?
Утопая в луже с останками ненужной слюны, умы
Теряют краски, что обратная сторона яркой ныне луны.
Отрицание обществом индивида, отдает в черепе канонадой войны.
Холодны взгляды тех, кто коснулся, впоследствии, звонкой струны,
Что натянута гранью, меж суровой реальностью, и тем, где рождаются сны,
Прорастив, среди лютой зимы непристойности, побеги чистой и новой весны.
А это означает – Два! Дотянулись бы вы до этих высот, преодолев себя? – Едва!
Тщательно вглядываюсь в ваши лица, достигая самого дна,
Но сущность личности, под пластиковой маской стереотипов, уже не видна.
Замирают навеки сердца из свинца. Отягощенные скупостью алчности,
Даруя кров для Золотого Тельца, на посулы эти, что идут без конца,
Воздвигая храмы Ему, навеки в кабале Лже-отца.

Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне

Окно распахнуто и бледный лунный диск,
Напрасно дарит ложные надежды,
О том, что время, в свете его искр,
Замедлив бег, покажется безбрежным.
Рисуя образ, тени, на стене
В нелепой пляске сумрачного танца,
Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне,
Дотронувшись до фотографий в глянце.
Ведь я уйду за грань, растаяв как туман,
Оставив за собой, лишь тлен и пересуды.
Ты знай одно – и это не обман,
Что я навечно буду помнить твои губы.

Я ревную

Я хочу быть твоим одеялом, я безумно ревную к нему.
Ведь оно тебя ночь обнимало, да к тому же еще не одну.
Я ревную безумно к подушке, что познала всю мягкость волос
И ласкала настойчиво ушко, поцелуем столь страстным взасос.
Я ревную безумно к простынке, что познала тебя в высший миг,
Когда ты вся растаяла льдинкой и сорвалась на стон и на крик.
Я ревную… и мне очень плохо, без тебя я не в силах дышать.
Мне не сделать уже даже вздоха, чтобы в мыслях тебя не обнять.
Я люблю тебя, знай, больше жизни – как никто никогда не любил
И ревную, вдруг ставши капризней, ведь держаться уже нету сил.

Посвящается любимой Снежанночке.

Эйфория

Мои тормозные колодки разума стерты.
Метеоритным дождем летят мысли – сыплют искрами.
Эндорфин набирает обороты, по серпантину аорты,
Играя дрифтом с запредельными рисками.
Чувствую, что возношусь в небо, в синюю высь,
Я и желания, слились теперь в одно целое.
Наши пальцы, в ладонях, проводами сплелись
На заправке, эйфории, сладких поцелуев под омелою.
Стрелки спидометра, строго берут перевес на восток —
Там, где лунный месяц игриво танцует ламбаду
Тюнинг твоих форм в его свете, поверь мне, смог
Эффектным появлением сразить любую преграду.

посвящается любимой Снежанночке.

Коля Бундестаг

Продажный люд, страшней чумы, лишенный для себя святого.
Считают подлые умы, что в этом нет уже плохого.
Но чего стоит человек, лишенный в раз свободной воли,
Зубрящий славно манифест, написанный совсем не Колей.
Ну что ж, Германия, Берлин – довольных лиц прямые взоры,
Потомки дьявольских убийц, что положили трупов горы.
Глядят теперь на сопляка, что послужил для них лишь пешкой,