Сонница. Том первый

Что это у вас в руке, спросила Катя. Представляешь, там на дороге целая куча этих мёртвых птиц, растерянно ответил Бардин. Ты ничего такого не видела? Хм, нахмурилась Катя, там же такой дождина лил, ничего слышно не было, кроме ливня. Кофе хотите? Она подошла поближе, взяла его за руку, подняла её на уровень глаз, чтобы разглядеть трупик. Другая бы побрезговала, подумал Бардин, а Катька – молодец. Это что за птица, спросила Катя. Это дрозд, если я правильно понимаю. А они разве не в лесу водятся? Я даже не знаю, где она водятся, если честно. Катя прошелестела бахилами мимо Бардина и выглянула в двери, втягивая ноздрями будоражащий весенний воздух. Я так понимаю, что столько птиц одной молнией бы не побило, да же, спросила она Бардина через плечо. Больше похоже на какое-то массовое отравление, да. Бардин подошёл поближе и выглянул на улицу над её плечом. От катиного халата пахло свежевыстиранной простынью. Даже не знаю, что и подумать, странно это всё как-то, сказал он, аккуратно огибая Катю, бросая мёртвого дрозда в стоящую рядом чёрную металлическую урну и спускаясь с крыльца. Ох, совсем забыл. Катя, я завтра утром свободен, не помнишь. Конечно помню, ответила Катя. У вас с утра пусто, но в полдень завтра придёт эта матильда с жуткими волосами. О боже, притворно застонал Бардин. Зато следующий клиент у вас, Катя выдержала драматическую паузу. Ольга Бальцер, вот! Катя аж светилась от того, что сообщила радостную новость. Ого, сказал Бардин. Я на неё смотрю и думаю иногда, как вот вы – мужчина и можете такую женщину мять, что ж вы чувствуете, это ж тяжело, наверное, спросила Катя. Я сам задаю себе точно такие же вопросы, засмеялся в ответ Бардин. Что-то тяжело прошелестело в кроне ближайшего лысого, ещё не одетого в листву, вяза, пробивая тонкие веточки. Еще один дрозд, сказал Бардин. Слушайте, он же довольно увесистый получается, сказала Катя. Нехорошо, если такой на крышу плюхнется, машину помнёт. Ну, вроде пока не помял, улыбнулся Бардин. А если в стекло, тревожно спросила Катя, и если бы Бардин получше разбирался в женщинах, то уловил бы в этой тревоге и некоторую нарочитость, и попытку сблизиться. Но он не обладал настолько тонким чутьём, чтобы правильно понять Катю. Вы поосторожнее там едьте, повелительно сказала Катя, нахмурив брови. Клянусь, комически поднял вверх два пальца Бардин.

Ольга Бальцер, сказал он, садясь в паджеро и выруливая со стоянки под свод ветвей, заботливо нависших над узкой улочкой, на которой располагался офис. Ольга Бальцер, это хорошо. Ольга Бальцер наверняка была не то чьей- то содержанкой, не то дорогой проституткой. Огромные аквамариновые глаза и такие же огромные груди, удивительно выглядящие на пересушенном тренировками теле. Двадцать восемь лет. Выглядит как порнозвезда. Платит как нефтяной шейх. М-да, Катька, разумеется, попала не в бровь, а в глаз: несмотря на то, что Бардину, в целом, не очень нравился такой тип женщин, гасить эректильные позывы, возбуждаемые клиенткой Бальцер, удавалось с трудом. Что Ольга Бальцер прекрасно видела и осознавала. Поэтому команду «раздевайтесь» всегда выполняла молниеносно и с какой-то самодовольной наглецой. Бардин уже привык к тому, что Ольга Бальцер, похоже, принципиально не носила нижнего белья. Но поначалу даже вздрагивал всякий раз, когда обнаруживал, что Ольга Бальцер снова импровизировала с интимной стрижкой, например, пришпандорив на обесцвеченный хохолок пару стразов. И, надо признать, за исключением имплантированных сисек, тело у неё фантастическое. Чуть многовато мускулов, но всё-таки надо признать – Ольга Бальцер делает кого-то очень, очень счастливым. И, судя по заверениям венеролога Васьки, делает это очень часто, аккуратно и чистоплотно.

Незаметно для погружённого в свои мысли Бардина, паджеро докатился до его дома, уткнувшись в низенькое оранжевое ограждение стоянки. Он вышел из машины, как-то сразу оставив там и Ольгу Бальцер и её обесцвеченный хохолок, и вместе с волной влажного весеннего воздуха на него навалились впечатления сегодняшнего вечера, мёртвые птицы и плач этой женщины, Иоланты-Ии. Чёрт, старею, пробормотал Бардин, силясь вернуть обратно игривые мысли о крутых бёдрах Ольги Бальцер, но её изгибы, пропитанные декоративным, или, как сейчас говорят, техническим загаром, бесследно ускользнули в сиреневый вечерний воздух, оставив Бардина наедине с непонятной реальностью. Он как сомнамбула поднялся на второй этаж, уткнувшись лбом в гладкую кнопку дверного звонка, отозвавшуюся дидиньканьем где-то в глубине квартиры. Ты не позвонил, с лёгкой укоризной сказала ему жена, открывая двери. Прости, Женька, замотался что-то, рассеянно и слегка сонно пробормотал в ответ Бардин, и привычно мазнул жену губами по тёплой щеке. Она так же механически чмокнула губами воздух и забрала у Бардина сумку. У тебя сегодня нет тренировки, спросила она, провожая мужа на кухню. Нет, сегодня очередь ребят из омона, я не хочу с ними работать, Николаич и один справится, ему там одно молодое дарование помогает, из этих же, сказал Бардин. У тебя всё в порядке, заглянула в его лицо жена. Да, всё более-менее, ответил Бардин, падая в любимое кресло и вытягивая ноги. Может, тогда переоденешься для начала, с некоторым сарказмом спросила жена, ставя на газ кастрюльку с любимым бардинским борщом. Не поверишь, сил нет, засмеялся Бардин, но в смешке послышалась некоторая натянутость, словно бы он хотел замазать этих хохотком не то какой-то грешок, не то какой-то страх. Я сегодня выхожу из офиса, а на дороге и на машине – несколько мёртвых дроздов, сказал он, как бы объясняя жене свою нервозность. Дроздов, переспросила жена. Да, дроздов. А как выглядит дрозд. Рябенький такой, довольно крупный, кажется, бабушка их рябинниками называла, ответил Бардин. Значит, сегодня в новостях я видела именно их, удовлетворённо сказала жена. Сегодня первая новость – какие-то мёртвые птицы, причем, я так поняла, довольно много. А отчего они погибли, спросил Бардин. Не знаю, я не включала звук, беспечно ответила жена, стуча половником по стенкам полупустой кастрюли. Дура, ну вот что за дурра, пронеслась в голове Бардина угрюмая мысль, но потом её сменила другая. Ну почему же сразу дура. Дались тебе эти птицы. Тебе кто дороже, какие-то дурацкие птицы, к тому же дохлые, или собственная жена.

Что на работе, спросила жена. Я, кстати, компьютер у тебя заметила. Ты купил себе ноутбук. Я посмотрела в интернете, он чертовски дорогой. Просто умопомрачительно дорогой. Зачем тебе ноутбук. Женька, это не мой ноут, устало ответил Бардин. Он знал, что даже и купи он себе самый распоследний мак, жена ничего ему не скажет. Она просто переживала, что он взял деньги из их «путешественного» фонда, они уже два года собирались на Карибы, откладывали по чуть-чуть, могли бы и так поехать, денег более-менее хватало, но жена не хотела в чём-либо себе отказывать, в том числе, не хотела поджиматься в финансовых вопросах по возвращении из отпуска. Отдыхать, так на всю катушку, такой девиз она гордо бросила Бардину, показывая на домашнем компьютере виды Карибских островов.

Это ноутбук одного мальчика, ответил Бардин. То есть он когда-то был мальчиком, тренировался у меня ещё в первом училище, я тебе рассказывал. Зачем тебе компьютер этого мальчика, спросила жена с недоумением. Мальчику сейчас уже под сорок, он всего-то лет на пять-шесть помладше меня. Дело в том, что там его дневниковые записи, а он… Бардин замялся. Ты помнишь репортаж в новостях о том, как на прошлой неделе в кафе нашли мужчину, который ничего не помнит, не может ни себя назвать, ни объяснить, кто он такой. Ну помню, сказала жена, поднимая брови, чтобы вспомнить. Ты еще тогда сказала, мол, бедная семья, если у него такое несчастье приключилось, помнишь. Ты ещё сказала, что, может, они догадаются обратиться в передачу «Жди меня» или что-то в этом роде. Ну, кивнула жена, вспомнив. Это он, сказал Бардин. Тот самый парень. И его семья надеется, что я ему помогу. Как, прочтя его дневник, спросила жена. Видишь ли, у меня было несколько сотен учеников, ответил Бардин, откидываясь на спинку кресла и закрывая лицо ладонями. Но действительно талантливыми были лишь трое-четверо из них. Только они остались в памяти. И Витька Кромм – один из них. Понимаешь, ты учишь-учишь этих балбесов, они повторяют за тобой, но делают это как-то без мысли, без души. Больше половины из них приходит к тебе только с тем, чтобы научиться бить морду, и лишь редкие самородки приходят за тем, чтобы не делать этого. Они приходят учиться, чтобы никогда не драться. Они приходят за искусством. И в них сразу видна душа, в них живое сердце бьётся, это видно в каждом движении, в каждом выдохе, в посадке головы, в глазах. Это что-то неотъемлемое, неотчуждаемое от них, будто ими руководит какой-то дух, который из брезгливости не поселился в телах других людей. Я помню, как Витька пришёл. Группа занималась уже месяца два или три. Я честно сказал ему, что во-первых, ему уже поздно начинать, ему тогда уже было почти двадцать или что-то вроде этого, во-вторых, если он никогда не занимался никаким спортом, как он мне сам сказал, то ему не догнать этих ребят. А я не буду тратить время на отстающего. Тогда он сел в углу и просидел там всю тренировку. На следующей тренировке я его выгнал из зала. Оказалось, что он всю тренировку простоял у окна. Поутру он встретил меня у подъезда и молча пошёл рядом. А я тогда как раз в больнице работал. Он целую неделю встречал и провожал меня, стоял у окна со стороны улицы во время тренировки. Он тогда сказал, я вам так надоем, что вы когда-нибудь сдадитесь и всё равно меня возьмёте. Мне действительно всё это осточертело. Ну сколько можно. Я разрешил ему тренироваться. Он ни черта не умел и не поначалу ничегошеньки не мог повторить. Но упорный был. Как бультерьер. Я хотел его выгнать, но потом как-то пораньше прихожу на тренировку, смотрю, он моет пол. Один. Никого еще нет. А он где-то взял ведро, нашёл тряпку и моет пол. А зал, ну стандартный баскетбольный зал. Я ему говорю, Витька, как настроение. А он отвечает, боевое. Я на тренировке пригляделся к нему, как он выполняет кихон[2 - Кихон (яп.) – комплекс формальных упражнений в боевых искусствах Японии и Окинавы], а у него ни одной ошибки в концентрации. Техника, разумеется, так себе, семечки еще. Но. Кулаки всегда правильно сжаты, все формы кисти выполнены правильно, стопы, бёдра, плечи, всё работает как часы, как надо. И главное – взгляд. У всех новичков бегает взгляд. Но не у него. Он работал как робот. И, ни, сан[3 - И, ни, сан (яп.) – раз, два, три]. Чётко.

Бардин наклонился вперёд. Его глаза блестели от воспоминаний. Жена удивилась. Давно она не видела, чтобы его глаза светились. Последние годы они всегда напоминали ей затёртые монетки, которые можно было бы отполировать, но ей не хотелось, да и сил на это взять было неоткуда. Потом я узнал, что Витька сирота, продолжил Бардин. Точнее, мать у него умерла, а отец так и не женился. И он лет с десяти жил практически один. То есть, отец его почти всё время был в разъездах, работал геологом, хорошо зарабатывал. А Витька рос как трава. Солнце обогреет, дождик напоит.

Он и в раздевалке почти ни с кем не разговаривал, продолжил Бардин. Понятно, что для него все остальные казались детьми, но обычно всё равно, что перед тренировкой, что после, в раздевалке постоянно стоит гвалт, хохот, кто-то что-то рассказывает. А Витька просто сосредоточенно раздевался, угрюмо шёл в душ, потом тщательно вытирался, обсыхал, одевался – ни одного лишнего движения, ни одного слова. Если его спрашивали – отвечал охотно, улыбался вежливо, но за этой вежливостью угадывалась стальная броня, куда не пробиться никому. И, тем не менее, мы с ним ладили. Даже стали друзьями. Как-то так получилось, что близкими друзьями. Хотя даже не разговаривали. Это странно. Потому что мне он говорил, что вообще-то он – большой болтун. Просто со мной ему комфортно было молчать. И я чувствовал то же самое. Пожалуй, Витька – единственный человек, с которым мне очень уютно молчалось.

Послушай, наконец перебила его жена. Ты говоришь, он сирота, кто же тогда попросил тебя помочь ему. Я не знаю, жив ли сейчас его отец, смущенно ответил Бардин. И в этот же момент поймал себя на мысли о том, что соврать ему не о чем, а подробно рассказывать об Иоланте ему вовсе даже не хочется. Почему, он понятия не имел, но смутное интуитивное ощущение будто бы залило ему глотку сургучом, Бардин кашлянул, и с известным трудом вымолвил: отца его я видел только пару раз, он мне понравился, крепкий мужик, из настоящих. Но за Витьку просил не он, а его жена. И как её зовут, спросила жена Бардина. Не помню, соврал Бардин, какое-то нерусское имя. Вылетело из головы. Красивая, спросил жена. Обычная, снова соврал Бардин, как ему показалось, вполне удачно. Мы с ней почти на разговаривали, она была вся зарёванная, возможно какие-то седативные препараты принимает. Отдала мне компьютер и сказала, что у Витьки последнее время крыша ехала. Спрашивала, может быть, я что-нибудь вспомню, читая его записи, может, кого-нибудь узнаю, уловлю хотя бы какую-то зацепку, которая поможет вернуть ему память. Можно мне посмотреть, спросила жена. Прости, Женька, но я клятвенно обещал никому не показывать, сказал Бардин и подумал про себя: странно, почему же я всё вру-то. Всё вру, и вру, и, главное, остановиться всё никак не могу. Там есть очень личные моменты, сказал он вслух, с удовольствием отмечая, что как минимум одну правдивую фразу ему произнести удалось.

Значит, она плакала, язвительно переспросила жена. Я не говорил, что она плакала при мне, я сказал, что она выглядела зарёванной, ответил Бардин. Боже мой, Бардин, ты вот у меня такой растюлёха, тобой может любая баба манипулировать мне кажется, сказала жена. Почему это, обиделся Бардин. В такие минуты он чувствовал себя неприятно-беззащитным, хотя и понимал, что жена сейчас говорит правду, с другой стороны, правда эта играла только в её ворота, и это снова и снова выбешивало Бардина. Жена словно почувствовала раздражение Бардина и саркастически бросила: приходит к тебе какая-то чужая баба, подсовывает тебе непонятно что, а ты и выкупаешься, ты хотя бы узнал о ней что-нибудь. А ты мне ответь пожалуйста, зачем мне что-либо знать о ней, ответил Бардин слишком громко, чем это было необходимо. У меня когда-то был друг, который сошел с ума и которому я могу помочь, это всё, что мне нужно знать, и это всё, что я хочу знать. Поступай, как знаешь, ответила жена и пошла мыть посуду.

Бардин подошёл к окну, глядя как сиреневая кисея сумерек густеет над двором. Скорее бы почки прорезались, подумал он. Какая запоздалая в этом году весна. Еще на прошлой неделе повсюду лежал серый, изжеваный солнцем, но упрямый снег. Мучительно хотелось выпить. Как всегда в такие минуты, когда между ним и Женькой бежали трещины. Бардин крепко закрыл глаза, чтобы прогнать воспоминание о том, как обжигает пищевод холодный водочный шарик, бегущий вниз, чтобы взорваться в животе сказочным теплом. Он повернулся к жене. Даже её спина выражала горделивый протест против лжи, на которой она не смогла его поймать, но которую чувствовала сквозь любое словесное кружево. Он дождался, пока она домоет тарелку и выключит воду, и сказал в наступившей тишине: прости, я не рассказал тебе сразу, есть одно обстоятельство, которое заставляет меня очень внимательно отнестись к этим записям. Она медленно повернулась, с настороженным недоверием глядя в глаза мужа. Понимаешь, Витька пишет о странной эпидемии, о массовых случаях летаргии, сказал Бардин. То есть, когда люди засыпают что ли, уточнила жена. Да, когда они просто засыпают безо всяких причин и разбудить их невозможно, это похоже на кому, но несколько другое состояние, пояснил Бардин. И что тебя так встревожило, усмехнулась жена. Я утром виделся с Серёгой Федосовым, помнишь такого, из министерства здравоохранения, он рассказал по секрету, что за последнюю неделю зарегистрировано около сотни таких случаев, это меня и насторожило. Очень похоже на эпидемию. Вдруг это что-то вирусное, а Витька каким-то сложным образом этот вирус воспринял. В общем, какая-то интересная связь.

Жена подошла к нему вплотную и обняла за плечи. Это настораживало. Между ними в последние годы редко возникала какая-то нежность. Бардин, сказала жена, заглянув снизу прямо в его глаза. Я тебя прошу, отдай к чертям этот ноутбук, и не суйся в неприятности. У тебя же дар навлекать на себя беду. Ты посмотри, как хорошо мы живём последние годы, ты работаешь в хорошем месте, тебя любят, ценят, тебе деньги платят. Такую клинику, как эта, ещё поискать. Я боюсь. Чего, спросил Бардин. Не знаю, ответила жена. Но я очень-очень боюсь.

Она прижалась к нему всем телом. По двору шёл запоздалый забулдыга. Увидев свет в окне второго этажа, он остановился, несколько раз отхлебнул пива из полупустой бутылки. Снаружи Бардин с женой выглядели совершенно как счастливые любовники. Живут же, завистливо пробормотал забулдыга, сплюнул горькую пивную пену, и растворился в темноте.

Соблазн

День второй

Среда, 16-е мая

08:35

Утром Бардин проснулся с каким-то тяжелым настроением, словно с похмелья, хотя он давным-давно уже не брал в рот ни капли. Он посмотрел на серый просвет между шторами, высунул из под одеяла большой палец ноги, пошевелил им, как бы потрогал воздух, как пловец пробует воду. Воздух ему не понравился, сырой воздух, даже мокрый какой-то, словно сразу из под нагретого за ночь одеяла попадаешь в лужу. Дрянь, а не воздух. Он инстинктивно пошарил по кровати, жены рядом не было. Бардин прислушался, но услышал только далёкие голоса за окном и ритмичное шуршание дворничьей метлы по асфальту, жена уже ушла на работу. Интересно, который час, спросил он сам себя и сам себе ответил, нет, неинтересно. Он вздохнул и рывком сбросил одеяло, сырость тут же обожгла его ледяной свежей волной, как из ведра окатила. Бардин вышел из спальни, привычно отодвинул кресло и совершенно механически разогрел мышцы, потянулся, минут сорок делал привычные упражнения, ловя себя на неприятной мысли, что совершенно не может сосредоточиться. Он окатил голову ледяной струёй из-под крана, надеясь вернуть себя в реальность, достал из шкафа чиши[4 - Чиши или тиси (яп.) – традиционная каменная гантель для заниятий боевыми искусствами на Окинаве], неловко вздёрнул её в верхнюю позицию, прислушался к травмированному плечу, но оно молчало. Бардин кое-как дотянул до конца упражнения с чиши, раздражённо поставил её на пол, и спросил в воздух, да что со мной такое, чёрт побери.

Убрав чиши обратно и вернув на место кресло, он уныло поплёлся в душ, досадуя, что совершенно не чувствует никакой подзарядки, мышцы приятно ныли, но и только, радость куда-то спряталась и никак не хотела показываться наружу, словно в организме начисто закончился эндорфин. Но ведь такого не может быть, спросил Бардин у зеркала. Конечно не может, ответил он сам себе и задвинул за собой стеклянную дверцу. Механически растеревшись докрасна, обмывшись и обработав мышцы массажёром, Бардин периодически пытался найти в голове хоть какую-то мысль, которых обычно полным-полно, которые постоянно складываются в длинные цепочки диалогов с самим собой, но мысли всё не приходили. Их заместило странное и непонятное, совершенно иррациональное чувство тревоги. Бардин чувствовал себя как кошка перед землетрясением. Ему всё время хотелось оглянуться, и поймать невидимого шпиона, следившего за ним исподтишка. Он понимал, что за плечом никого нет, что виной тому ошибка в биохимии, может, погрешность в диете сказывается, всему есть понятное объяснение с точки зрения элементарной биологии, да, оно есть. Но его почему-то нет. А тревога почему-то есть.

Выйдя из душа, он сжевал салат, оставленный для него в холодильнике женой, двигая челюстями как механизм по перемалыванию мусора, забросил следом пару гренок, не ощущая никакого вкуса, только влажность или тепло пищи, отхлебнул зелёного чаю, чертыхнулся, принюхался к нему, отхлебнул снова, вылил чай в раковину и плеснул в пиалку чистой ядрёной заварки. Но даже эта изжелта-зелёная жижица не обожгла ему язык. Бардин удивлённо прислушался к себе. Блин, ну всё же в порядке. Что же тут не так. В конце концов, он остановился на мысли, что совершенно неправильно закончил вчерашний разговор с женой, остался неприятный осадок, да и ночью не вышло примирения… На этом раздумьи он ненадолго застрял, усилием воли попытавшись слезть с него, но сознание снова и снова упрямо возвращалось к запретной теме: она так и не полюбила его. Жена жалела Бардина, заботилась о нем, рядом с ним она чувствовала себя комфортно, за что была благодарна ему, но любви к нему она, похоже, больше не чувствовала. Поэтому секса тоже не было. Поначалу это приводило его в ярость, но позже он как-то смирился с тем, что секс в их жизни присутствует куда реже, чем хороший борщ. В конце концов, ему скоро сорок шесть, это, конечно, расцвет и всё такое, но ведь не в сексе же заключается жизнь, правда. Вот, радостно пискнул внутри противный, зелёный, как заварка, чебурашка. Ты и нашёл причину. Ты же не трахался сто лет. А вчера ещё и поскандалил. Вот тебе и тревожность. А отсутствие вкуса как объяснить, спросил Бардин этого внутреннего зелёного мерзавца. А как хочешь, так и объясняй, пискнул подлец и растворился в телесных недрах.

Бардин глянул на часы, присвистнул, достал из кармана куртки пультик от сигнализации, бибикнул им в окно, услышал ответный сигнал машины, быстро ополоснул за собой посуду и выбежал из дому. Два мёртвых воробья лежали на крыше песочницы-грибочка. Бардин хмыкнул и сел в машину. Он плохо помнил, где жил отец Кромма, но надеялся, что память подскажет, когда он окажется на месте. Путь из пригорода через пробки занял минут сорок. Бардин ехал довольно медленно, стараясь представить себе план действий, но мысли никак не собирались в кучку. Краем глаза он ловил группы людей, жарко обсуждавших падение птиц: там и сям виднелись оранжевые жилеты муниципальных дворников, убирающих крохотные трупики в чёрные пластиковые мешки. На углу Энгельса и Коммуны кто-то бросил несколько мёртвых птиц в костёр с прошлогодними листьями, уныло коптящий в маленьком скверике под яблонями, и жирный сладкий запах горелой плоти моментально загадил всю округу. Бардин нажал на газ, бросив джип в проулок, поскорее удирая от мерзкой синей полосы, тянувшейся вдоль квартала, вовремя среагировал на одуревшую бабу в ситроене, чуть не подрезавшую его, снова сбросил скорость и медленно докатился до квартала, где когда-то жил Кромм. И тут же разочарованно присвистнул: большинство жёлтых двухэтажных домиков снесли вместе с сиренью и яблонями, которые превращали квартал в подобие сада. Тут и там высились стандартные на вид литые панельные дома, которые застройщик решил раскрасить в яркие цвета, чтобы как-то скрасить убожество их стандартного вида. Свежезасыпанные дресьвой, а кое-где и уже заасфальтированные дорожки бежали между ярких лавочек, дохлые, ещё не прижившиеся саженцы тянули вверх свои хлипкие веточки на месте зарослей ирги. Бардин тихонько покатился вдоль новостроек, глядя на шумный выводок детей, ведомых полной воспитательницей средних лет, и спросил сам себя, ну и что же я буду искать. Потом сделал паузу, вздохнул, посмотрел на лежащий на пассажирском сиденьи мак в алом силиконовом чехле, и спросил ну и как я собираюсь это искать. А, главное, что именно я ищу.

Он ещё раз объехал квартал, обнаружив на задворках оазис из нескольких чудом уцелевших домиков, желтевших из-за бетонного забора с надписью «застройку квартала ведёт оао какое-то там». Въехал под гостеприимный свод кленовых ветвей и радостно обнаружил, что их окружает зелёная дымка. Бардин вышел из машины, взял в руки веточку с проклюнувшейся почкой, слегка помял нежную зелёную пипочку и с наслаждением потянул в себя свежий горьковатый аромат. Наконец-то. И вдруг эти сиреневые кусты и татарские клёны, желтые домишки и кривоватые яблони, неровные газоны за низенькими серыми огражденьицами, накрыли его ностальгической волной. Узнаваемый до боли двор был точь-в-точь тем двором, где прошло его собственное детство. Такие же облупившиеся бордовые наличники на деревянных оконных рамах, такое же бельё на верёвках, такие же сарайки- стайки в глубине двора, те же трубы вентиляции, торчащие из погребов для картошки, сбившихся под мшистым круглым холмом, как хоббитские норы.

Бардин вздохнул. Наваждение ушло. Кромм мог жить тут, а мог жить в таком же дворе, как этот. Таких дворов в России миллион, подумал Бардин. Он достал телефон, чтобы позвонить Иоланте и уточнить адрес. Черт. Он же не записал её номер. Он по-старинке пользовался бумажной записной книжкой в переплёте из кожзама, последние лет пятнадцать он только и делал, что черкался там, подклеивал новые листочки, что-то замазывал белым штрихом, нанося поверх новые каракули. Но среди кривых разноцветных строчек, выполненных бисерным неровным почерком, не значилось ни одной Иоланты, в этом он был абсолютно уверен. Блин, ну говорила же мне Катька, купите, Сергей Иваныч, уже нормальный телефон, вы же серьёзный человек, а носите эту дряхлую нокию, у вас поди ещё запас батареек к ней хранится. Катя, я даже смсками не пользуюсь, смеялся в ответ Бардин, мне главное – чтобы телефон звонил, зачем мне айфон. А вот заведёте себе молодую любовницу, узнаете зачем, она вас быстро к смс-кам приучит, хихикала Катя.

Сейчас Бардин вспомнил этот разговор, глядя на перечень безликих входящих звонков. Ну почему. Ну почему он так лоханулся. Больше половины входящих это клиенты, звонившие на запись или для консультации. Огосподи. И что теперь, полдня впустую. Видимо, да. Бардин сделал печальный прощальный круг по двору и покатил прочь, на ходу набирая сотовый телефон жены. Я сегодня приду поздно, ужинай без меня, сказал он в трубку. Ты отдал компьютер, спросила жена. Вечером отдам, соврал Бардин.

Он приехал на работу за час до первого клиента, кивнул сестре, сменившей Катю на дежурстве, прошел в кабинет и долгое время осматривался, ища, куда бы спрятать ноутбук. Запирался кабинет хорошо, сигнализация работала, но вот собственного сейфа у Бардина не было. Он спросил директора как-то раз про сейф, но тот как-то отшутился: мол, мы все знаем, что ты зарабатываешь больше остальной клиники, незачем подчёркивать этот факт ещё и наличием персонального сейфа. Бардин сел за рабочий стол, потом засмеялся и сунул мак в старую папку для бумаг, картонную, с тесёмками. В ряду прочих эта замызганная папка смотрелась абсолютно естественно. Бардин довольно потянулся. Всё равно до его бумаг не дотрагивается даже уборщица, так что можно считать, здесь компьютер будет в относительной безопасности. Разумеется, позже его надо будет куда-нибудь пристроить, может быть даже завести банковскую ячейку, это, кстати, хорошая идея, банковская ячейка отличная замена сейфу, надо только добраться до банка, выбрать время.

Бардин смотрел на папку, полулёжа в рабочем кресле, вытянув над головой руки и чувствуя в спине приятную ломоту от принятой позы. Ну, допустим, он откажется помогать этой женщине, откажется от этой идиотской затеи искать неведомую «машину снов», которая наверняка не существует в природе, или этот странный амулет, о котором Кромм упоминает, как о ключе к «машине». И? И что? Каждый день он вот так будет приходить на работу, размечать расписание, обзванивать клиентов, разогревать руки, до вечера будет мять чужие тела, такие разные и такие одинаковые, будет стирать с лобового стекла паджеро тополиный пух летом, мокрые палые листья – осенью, зимой будет соскребать с него иней, возвращаться домой привычным маршрутом, говорить привычные слова, ждать старости, ждать чего-то удивительного, что, вне всякого сомнения, никогда само по себе не произойдёт, осенью и зимой будет бороться с тягой напиться как сволочь, каждую ночь будет смотреть на узкую спину жены, в надежде, что уж в эту-то ночь точно произойдёт волшебство и она вспомнит, что когда-то любила его, любила до одури, до истошного писка душевных шестерёнок. И не дожидаться. Раз за разом.

Давай посмотрим правде в глаза, сказал Бардин старой картонной папке с тесёмками, прячущей тонкий алюминиевый мак в алой силиконовой обложке. У тебя нет выбора, старичок. Ты не можешь не искать чего-то. Ты не можешь жить без вызова. Потому что ты боец. Боец не может жить без вызова. Боец не может жить как растение. Если я не помогу Кромму, какой же я тогда друг. Значит, я врал себе, я врал ему. Тогда, в юности, мы верили, что человек – это не окончательное состояние, что человек – это личинка чего-то прекрасного, что можно взять и вырваться из этой унылой жизни, из этого повседневного говна. Мы не верили в судьбу, потому что боец не верит в судьбу. Боец её творит. Творит, веря в собственную правоту. Мы верили в добро, в свет, во что-то, чего не знали, но что чувствовали.

Бардин припомнил, как они возвращались домой с тренировки, иногда перебрасываясь редкими словами. Именно тогда искусство боя перестало быть таким утилитарным дрыгоножеством и рукомашеством. Помнится, они пошли на выставку картин Рериха, Бардин долго восторгался, а Кромм угрюмо молчал, после чего обронил всего одну фразу, расставившую всё по своим местам, он сказал: это копии, они не дышат. Они не дышат, а я дышу, спросил Бардин у обтрёпанной картонной папки. А я? Как же я? Я не копия?

Мелодичный звонок дежурной сестры пробудил его от воспоминаний и раздумий. Он глянул на экран офисного компьютера с отмеченным на сегодня расписанием, взял из шкафчика массажное масло, поставил его на край стола, и начал готовить руки, понемногу разогревая сначала первые фаланги пальцев, потом ладони и тыльную сторону кисти. В дверь робко поцарапались. Матильда с жуткими волосами, засмеялся про себя Бардин, вспомнив как Катя назвала клиентку. Худо-бедно, владелица автосалона, продающего кадиллаки и крайслеры. Но волосы и вправду жуткие, зачем она делает себе эти страшные шлемы вместо причёски? Бардин открыл дверь и пригласил клиентку внутрь. Сначала в кабинет вплыла объёмистая грудь, а чуть позже и крупная как дирижабль матрона, крикливая бабища, регулярно красневшая, услышав слово раздевайтесь. И как только она переступила порог, привычная рутина захлестнула Бардина и он полностью переключился на работу, с известным наслаждением отбросив раздражающую рефлексию.

День второй.

Среда, 16-е мая

22:35

Вечер дохнул в приоткрытое окно тренерской влажной синевой. После тренировки Бардин стащил промокшие снарядные перчатки, развязал потрёпанный, бывший когда-то чёрным, пояс, бросил на скамью тяжёлое от пота кимоно, и в одних штанах сел за стол, захламлённый распечатками из интернета, личными делами учеников, тренировочными графиками. Из коридора донёсся звонкий крик: Сергей Иваныч! Последний боец уходил домой, просил запереть за ним двери. Бардин доплыл до двери, чувствуя долгожданный эндорфиновый удар, мышцы дрожали, каждая жилочка билась и пульсировала, отдавая в пространство недавнее напряжение. Бардин на прощание пожал ученику руку и, играя, совсем легко шлёпнул его левой стопой по мочке уха. Ученик почтительно засмеялся, извиняясь за то, что проворонил удар, и сказал, ну вы сегодня дали копоти, Сергей Иваныч. Ты, говорят, за город собираешься биться, не то утверждая, не то спрашивая, сказал Бардин. Да, хочу попробовать, ответил ученик. Ты бы тогда не ко мне, а к Айрату походил, надо тебе турнирный спарринг подтянуть, а то вот так лупанёшь проносом в голову, схватишь дисквалификацию, вакатта[5 - Вакатта (яп.) – понятно?]? Осу[6 - Осу (яп.) – используется в карате как приветствие, а также часто заменяет выражения типа «да, согласен, хорошо и извините меня»], кивнул ученик в знак согласия.

Бардин запер за ним тяжёлую многослойную дверь, ободряюще похлопав пацана по спине, задвинул тугой ригель и пошёл в кабинет за полотенцем, слегка пританцовывая на пальцах ног. Утренняя тревога и дневной приступ давящей рефлексии прошли без следа. Если бы можно было бросить работу в клинике и зарабатывать только тренерской работой, Бардин был бы счастлив. Но увы. Чистый спорт он не любил, а боевые искусства приносят куда меньше денег, чем работа массажиста в частной клинике. Он внезапно сделал выпад вперёд, нанеся сокрушающий удар в живот невидимому врагу, очевидно, олицетворявшему собою все досадные тяготы жизни за пределами тренировочного зала. Браво, вы в отличной форме, раздался за спиной полузнакомый женский голос.

Бардин резко обернулся. Ия сидела на гостевой скамье, как в детском саду положив ладони на плотно сдвинутые коленки, обтянутые синей джинсой. Как вы вошли, спросил Бардин, я вас совсем не заметил. Давно вы тут. Нет, я увидела, как выходят ученики и вошла. Они придержали мне дверь. Хорошие ребята, вежливые. Да, согласился Бардин, действительно хорошие, умненькие. Это старшая группа, спросила Ия. Нет, что вы, ответил Бардин, старики тренируются по другим дням, с девяти вечера в малом зале. А как вы меня нашли, спросил он, спохватившись и ловя себя на том, что совершенно неприлично разглядывает гостью. Словно поймав его взгляд, она встала со скамейки и просто ответила: я помню, как Кромм рассказывал про этот клуб. Он в нём уже не тренировался, ответил Бардин. Да, но он часто собирался возобновить тренировки, один раз даже сумку собрал, но позвонил важный клиент и ему пришлось ехать на встречу. Он даже не звонил мне ни разу за десять лет, я думал его и в городе-то нету, ответил Бардин. Мы и не жили в городе, мы за городом дом купили, помните, я рассказывала вчера, сказала Ия. Простите, я наброшу что-нибудь, внезапно засуетился Бардин. Не обращайте нам меня внимания, вы совершенно меня не смущаете, ответила Ия. Кроме того, вы отлично выглядите, правда. Спасибо, покраснел Бардин. Скажите, а ваши клиенты не пугаются того, что у вас все руки в татуировках, спросила Ия, подходя ещё чуть ближе. Бывало поначалу, ответил Бардин, но у меня хорошая репутация. Сейчас уже такое не повторяется. Ия провела горячим, словно раскалённым пальцем по плечу Бардина, повторяя ногтем прихотливый узор. Бардин неожиданно для себя дёрнулся как от удара. Она заметила это движение, отняла палец, но не отступила, а наоборот, придвинулась ещё чуть ближе и сказала: я просто вспомнила, что не оставила вам свой номер, а вы могли забыть его. Да-да, разрешите, я сейчас принесу бумагу и ручку, ответил Бардин и поспешно ретировался в тренерский кабинет, чувствуя, как противоестественно колотится сердце. Что ты делаешь, что ты, я тебя спрашиваю, делаешь, мудак, спросил он себя шепотом. Немедленно возьми себя в руки.

Я хотела извиниться за то, что так позорно расплакалась у вас вчера, сказала Ия, входя в кабинет. Не стоит извинений, ответил Бардин, оборачиваясь на голос, это нормально, вы же столько натерпелись. О, да, согласилась Ия, пришлось нелегко, да и сейчас порой приходится тяжеловато. Ия опустила взгляд чуть ниже, в район завязок поддерживавших потемневшие от пота бардинские штаны и сказала: ого, да у вас быстрое зажигание.

Бардин даже не успел смутиться, она уже стояла рядом, поглаживая его набухший член. Очорт, прошептал Бардин, чувствуя, как горячий водоворот поднимается от паха и начинает заворачивать в груди крутую спираль. Ты даже не представляешь себе, как долго я не видела голого мужчину, шепнула Ия и дёрнула грубую верёвку, удерживающую штаны на бёдрах Бардина. Они рухнули, похоронив склонность Бардина порассуждать и погрызть самого себя. Он весь превратился в осязание. Тело внезапно подняло бунт, забившись дрожью, зайдясь мелкими судорогами. Не спеши, сказала Ия и аккуратно толкнула его на обшарпанную кушетку, какие раньше стояли в школьных медкабинетах. Бардин покорно сел. Ия медленно сбросила короткую кожаную куртку-бомбер, стянула через голову чёрную водолазку и её отливающие ржавчиной локоны, тёмные в свете жиденькой лампочки, тяжёлой волной волной пролились на светящуюся медную кожу. Она смотрела прямо в глаза Бардина беззащитно и шкодливо, стягивая джинсы и рывком сбросив кроссовки. Ему показалось, что такого тела он не видел никогда в жизни. Чёрное бельё скрывало некоторую часть тайн, но то, что оставалось открытым жадному бардинскому взору, казалось ослепительным. Очорт, повторил он. Скажи что-нибудь другое, ответила она и шагнула к нему. Что, спросил он. Ты меня хочешь. О, да. Как сильно. Больше жизни, ответил Бардин, удивившись не столько смыслу своего ответа, сколько его правдивости. Ему подумалось, что он даже не подозревал о том, как сильно он может хотеть женщину. Ох, милый, сказала она, чуть сдвигая трусики в сторону и садясь на Бардина верхом. Нет, сказал Бардин, и попытался вывернуться из-под неё, но она крепко сжала его бёдрами и сказала: не спеши, милый, потом, всё потом, ты успеешь, я обещаю тебе, что ты успеешь всё, чего бы тебе ни захотелось. Она вскрикнула, с силой насаживаясь на него и чуть поводя тазом из стороны в сторону. Бардин чувствовал как его втягивает чудовищное магнитное поле, словно бы он вдруг превратился в крохотную лодку на краю гигантского водоворота, и бросил вёсла в виду явной бесполезности усилий, Ия прижала его лицо к своей груди, обдавая жарким дыханием его коротко стриженую макушку. Ну же, шепнула она, ты же хочешь, не сдерживайся, ну. Прямо так, спросил Бардин. Прямо так, милый, прямо в меня. Давай же, ну.

Дальше с ним приключился некоторый провал. Он пришёл в себя, возвышаясь над Ией на кафельном полу душа, яростно входя в неё и завороженно глядя на мерное колыхание её груди, покрытой капельками воды и залитой в ложбинке его спермой. Бардин тяжело всхрипнул и рухнул на неё, на эту гостеприимную, ароматную бархатную грудь, чувствуя как запах его собственного семени смешивается с терпким щекочущим ноздри запахом ииной кожи. Он перевалился набок, рухнув спиной в горячую лужу, натёкшую вокруг водостока. Ия проворно наклонилась к его паху, плотно обхватила губами то, что ещё пыталось сохранить боеспособность, и чмокнув, словно на прощание, игриво сказала: мой до последней капельки.

Они лежали, крестом раскинув руки и ноги, держа друг друга за руки и глядя на волны пара, поднимающиеся от многочисленных мелких струй и милосердно скрывающие убогий растрескавшийся кафель. В металлическом навесном потолке отражались их расплывчатые и удлинённые очертания, которые можно было бы признать за фотографию двух подростков, сделанную подвыпившим хипстером на старую плёночную камеру. Какой же ты здоровенный, сказала Ия. Мм, промычал в ответ Бардин: мы как дети, честное слово. Это плохо, спросила Ия. Это какая-то литературщина, ответил Бардин: сначала я читаю о тебе в дневниках твоего мужа, ты читаешь обо мне, а на другой день мы с тобой уже занимаемся сексом. Сексом, или любовью, спросила она. Не знаю, ответил Бардин, точнее, не помню. Ия засмеялась: признайся, ты тоже не слишком избалован обилием сексуальных приключений. Я не хочу говорить об этом, ответил он. Значит, я права. Возможно, сказал Бардин. У тебя нет чувства, что мы знакомы всю жизнь, спросила женщина. Увы, есть, ответил Бардин. Почему увы, спросила она. Потому, сказал Бардин. Ты имеешь в виду тот факт, что ты женат, прямо спросила Ия. Бардин сел. Меня это совершенно не парит, сказала Ия, хмыкнув. Вообще-то я тоже замужем. Хорошо, сказал Бардин. Ты чувствуешь себя нагрешившим, спросила Ия. Бардин встал и поднял её на руки. Ты слишком много говоришь об этом, сказал он, вынося её из душа и пронося по коридору в кабинет.

Бардин легко перевалил женщину через плечо, освободившейся рукой доставая из шкафа чистое банное полотенце. Потом поставил Ию на кушетку и начал аккуратно вытирать, промакивая цветастым махровым полотнищем её светящуюся медную кожу. Она гладила покрытую шрамами бардинскую голову, робко касаясь каждого шва, а он дошёл до аккуратно подбритого треугольника на на её лобке, взъерошил его пальцами и подмигнул женщине: рыжая-бесстыжая. Бардин, серьёзно сказала она, мне нужно тебе кое-что сказать. Хорошо, ответил он. Сядь, попросила она. Хорошо, повторил он и сел в кресло. Она скрестила ноги по-турецки и спросила: ты можешь серьёзно отнестись к тому, что я сейчас скажу. Ты меня пугаешь, попытался пошутить Бардин, но лицо Ии оставалось сосредоточенным. Бардин, я хочу, чтобы ты понял, сказала она, ты – офигенный. Очень ласковый, сильный, красивый мужик. Но я прошу тебя вернуть к жизни моего мужа, я прошу тебя, помоги мне. Ты прекрасен, правда. У меня такого секса не было давным-давно. Но я люблю мужа, больше некому помочь ему, понимаешь. Понимаю, сказал Бардин.

Хорошо, кивнула Ия. Не очень хорошо, возразил Бардин, мне нужна какая-то зацепка. Каким образом я должен их искать, по-твоему. Мне нужно хоть что-то, кто такой этот Макоед ты рассказала, что никакой Лили в природе нет, ты тоже упомянула. Но что-то же тут есть какое-то реальное зерно. Может быть, эти костюмы, может, он работал на фсб. Ия засмеялась: прости, но с этой частью задачи проще всего, самые частые случаи помешательства обязательно включают в себя параноидальные идеи по поводу спецслужб. Нет никаких «костюмов». Но как я тогда должен искать, нахмурился Бардин. Ия, всё ещё абсолютно голая, подошла к нему и потрепала жёсткий ёжик на его макушке: не знаю, мой хороший, если бы знала – зачем бы я пришла к тебе. Я уверена, что массовые случаи нарколепсии – какая-то эпидемия. Я знаю, что ты умный, и ты найдёшь источник этой странной болезни. А если ты найдёшь его, значит ты найдёшь и машину снов. Я не думаю, что тут обошлось без неё. Она уселась к нему на колени и спросила: ты веришь в магию. Нет, я верю только в физиологию, биологические процессы, химию, физику и здравый смысл, ответил Бардин. Значит, тебе скоро придётся пересмотреть свой взгляд на мир, только и всего, ответила Ия с пугающей серьёзностью. А если я не захочу его пересматривать, подмигнул ей Бардин. Фу, не будь занудой, шлёпнула Ия его по руке. Она встала, подняла с пола невесомый лифчик, в одно движение нацепила его, повернулась к Бардину задом и наклонилась, чтобы поднять трусики, бросив быстрый взгляд, чтобы убедиться, что он смотрит на неё. Он смотрел, еще бы. Конечно же, он смотрел.

Куда тебя довезти, спросил он, облизнув пересохшие губы. Она натянула водолазку, джинсы, легко надела кроссовки и сказала: я уже вызвала такси. Когда ты успела, удивился он. Пока ты был в туалете. Ия набросила куртку, взяла лицо Бардина в свои ладони и поцеловала его. И снова он удивился этому ощущению водоворота, которое всякий раз вызывали её прикосновения. Он потянулся к ней, но она соскочила с его коленей и засмеялась: не провожай меня, застудишь своего малыша, а он мне ещё понадобится. Бардин с некоторым смущением вспомнил, что он совершенно раздет, но когда поднял глаза, увидел только темнеющий дверной проём и услышал шелест лёгких подошв в коридоре у входа в клуб. Он не спеша оделся, вслушиваясь в полутьму. Проверил рубильники, отключил лишнее электричество, запер тренерский кабинет, проверил, не бегут ли краны, щёлкнул последним выключателем, и вышел на улицу, заперев сложный замок. Она мной играет, подумал он. Но мне это нравится, сказал он вслух и усмехнулся, прислушиваясь к ноющему ощущению в паху.

Нелюбовь

День третий.

Четверг, 17-е мая

08:35

Бардин проснулся легко, словно подброшенный пружиной, из гостиной еле-еле доносился приглушенный звук телевизора. Собираясь на работу, жена любила слушать всю эту болезненно-жизнерадостную утреннюю пургу, которой окормлял электорат первый канал. Она говорила, что это придаёт ей правильное настроение. Смысл слова «правильное» в этой фразе Бардин предпочитал для себя не уточнять. Он вышел из спальни, слегка потягиваясь, жена привычно спросила, будет ли он завтракать, хотя знала, что до утренней разминки он не завтракает никогда. Сейчас дождётся её ухода, потом начнёт «выкобенивать свои коленца», как она называла это в разговорах с тёщей. Ты вчера совсем поздно пришёл, сказала жена, помешивая кофе. Что-то случилось? Бардин сел рядом, окинул расставленные по столу принадлежности для макияжа, и рассеянно ответил: я завёл любовницу. Не мели чушь, ответила жена, если ты задерживаешься на работе, мог хотя бы смску прислать, я тебя ждала, ужин остыл. Ты же знаешь, я не пользуюсь смсками, ответил Бардин, кроме того, я звонил. Да, но ты звонил ещё днём. Что-то случилось, спросил Бардин и обнял её за плечи. Да. Бардин сел, ему стало слегка нехорошо. Что, спросил он шёпотом.

Ты знаешь, когда ты начал рассказывать про эти случаи массовой летаргии, которые якобы скрывают, я тебе не очень поверила, тихо сказала жена, глядя ему прямо в лицо. Но… Ты же помнишь Таисью Семёновну из первого подъезда? Такая приветливая, крашеная хной женщина. Мы вчера вечером стояли с ней в магазине в очереди у кассы и так мило болтали, ни о чём, так, знаешь, бабские разговоры, внуки-погодки у неё окончили первый и второй класс, она хотела с ними на Азов ехать, я всё ей кивала-кивала, а потом вспомнила, что кошелёк у меня на самом дне сумки, полезла доставать, поднимаю голову и смотрю – а она на бок так заваливается, так… мееедленнннно, словно у неё ноги ватные. И прямо лицом об пол так ударилась, очки разбились, бровь рассекло, мы, конечно, переполошились все, полный магазин народу, думали сердце, а она, ты только представь, Бардин, ты только представь, она храпит. Мы её давай тормошить, а она только почмокала губами и дальше спит. Лежит, я ей плащ поправила, а то он задрался неприлично так, кровь течёт прямо лужицей такой, а она лежит в этой лужице и спит. И почему-то я до сих пор вспоминаю, как её волосы в этой лужице плывут, такие оранжевые, крашеные, а она… Жена замолчала, Бардин, приобнял её, почувствовал как она дрожит. Он прижал её к себе. Мне страшно, Бардин, сказала жена. Мы вызвали скорую. Приехала скорая, а вместе с нею какой-то неприметный человек в костюме. Милиция приехала. Оцепили магазин, ничего не говорят, вышли двое одетых в скафандры, как марсиане, знаешь, как в кино показывают, в целлофановых таких костюмах голубых, на лицах маски, на голове береты, вот как в душе моются, представляешь, и они её прослушали, сразу же сняли кардиограмму, таким интересным приборчиком переносным, потом к голове подсоединили, я не знаю, такие блестящие датчики, приборчик им выдал какой-то график, они кивнули, потом уже подошли медики, погрузили её в карету скорой помощи. А Люба из четырнадцатой говорит, у неё дочь живёт недалеко, подождём, может. А человек в костюме и говорит, нет, необходима госпитализация. Люба ему: мол, что дочери-то сказать, а он ей: сердечный приступ. Да какой сердечный приступ, возмутилась Люба, все зашумели, видно же, что человек-то спит! А тут выходит врач и говорит, в целях социальной безопасности убедительно просим не распространяться о данном случае, больная, мол, была на учёте по редкому заболеванию, подробную информацию мы можем только дочери выдать. Ну мы посмотрели на него, как на дурака, мы же с Таисьей лет триста живём бок о бок, как она с Молдавии тогда приехала, в начале девяностых. Ну какие у неё болезни, мы же все бабские секреты друг другу рассказываем, уж про болезни-то она бы бабкам-то у подъезда в первую очередь бы сказала.

Бардин не нашёлся, что ответить. Жену продолжало потряхивать, она сделала небольшой глоток, и, потупившись, призналась: нас милиция, ой, то есть теперь уже полиция, стала разгонять из магазина, но мы с бабами-то обошли квартал, собрались во дворе, и эта Венерка, живёт в сороковом доме, у неё ещё дочь вечно у нашего подъезда торчит, с этим тощим Володькой с третьего этажа, вот Венерка и говорит, мол, у неё на работе точно так же женщина уснула позавчера. И точно также приехала бригада в целлофане, с полицией, а потом с них даже подписку хозяева предприятия брать хотели, но все так перепугались, что встали вот так стеной и говорят, не дадим и всё тут. И одна женщина рассказала, что слышала в очереди, как один мужчина рассказывал, что у него брат так же уснул. Шел-шел по улице и уснул. Точно так же разбил голову о бордюр при падении, думали, пьяный, а он язвенник, вообще никогда не употреблял. И, мол, также бригада забрала его, тоже одеты были все как ликвидаторы где-нибудь в Чернобыле.

Женька, ничего не бойся, сказал Бардин. Я понимаю, сказала жена, но это какой-то иррациональный страх, я понимаю, что тут, в сущности, бояться нечего, но я всё равно боюсь. Бардин погладил её светлые волосы и прижал к плечу. Бардин, ты рассказывал про этого мальчика, который у тебя учился. А что если они все очнутся и так же потеряют память, что если это действительно эпидемия, а власти нам ничего не говорят, как обычно.

Женька, прекрати, сказал Бардин. И поцеловал её. Она внезапно для него ответила на поцелуй, щекотнув его десну упругим язычком, от чего Бардин чуть не потерял сознание. Он хотел отслониться, но жена крепко прижалась к нему, не отнимая губ. Он начал гладить её по щеке, по шее, она жарко отвечала на поцелуи, прижимаясь всё теснее. Не было ни гроша, да вдруг алтын, подумал Бардин. Его рука скользнула к груди жены, на секунды ему показалось, что она оплела его бедро своей ногой, но нет, этого не произошло. Она лишь протиснулась между столом и плитой, легко толкнув Бардина в грудь со словами: не надо, Серёжа. Он стоял, опустив голову, и чувствуя, как топорщится его член в глубине тёртых-перетёртых домашних джинсов. Ты же только что отвечала на мой поцелуй, подумал он. Но она лишь застегнула расстегнувшуюся пуговку и уже повернулась, чтобы уйти. Внезапно Бардин схватил её за талию и с силой притиснул к себе, нет, еле слышно шепнула жена, но он впился в её губы сухим ртом, надеясь ощутить встречное движение языка, но нет. Безвольные губы не отвечали. Он вдруг легко повернул её и в одно движение сдёрнул с неё джинсы и трусики. Она вроде бы что-то кричала, но он не слышал, вырванная с мясом пуговица его собственных джинсов покатилась по полу, громко звеня на кафельном полу. Бардин повалил жену животом на стол, она попыталась сопротивляться, но он легко раздвинул ей ноги и ворвался в неё с яростью человека, мстящего за давнюю обиду. Она не сопротивлялась и не помогала, просто лёжа как труп, и это пассивное сопротивление ещё больше разозлило Бардина, он чувствовал, что она всё больше и больше намокает, но не слышал никаких изменений в дыхании, тогда он перевернул её на спину, чтобы видеть её глаза и заломил ноги жены кверху, наваливаясь на кряхтящий под тяжестью двух тел массивный дубовый стол. Он смотрел на неё со странной смесью нежности и злости, но её глаза не выражали ничего.