Корона, огонь и медные крылья

– Послушай, ты же обещал рассказать! Ты ведь не обманул меня?

Шуарле уселся удобнее, обхватив руками острые колени. Сказал, глядя в огонь:

– Лиалешь… это место называется Хуэйни-Аман.

– Горы – чего? Зла?

– Не совсем. Аманейе. Ночных и неживущих, существ, которым нигде нет места. Выходцев из-за реки.

– Из-за реки? Ты ведь не хочешь сказать – просто с другого берега той реки, которую мы проехали, правда?

Шуарле кивнул и подбросил в костер сухую веточку.

– Есть Мистаенешь-Уну, Великая Серая Река, – сказал он тихо. – За нее уходят тени мертвых. За ней живут боги и демоны. Иногда они переправляются на этот берег. Они и есть аманейе – а главная из них Госпожа Нут, Великая Мать. Люди узнали о ней… от нас.

– Ты демон или бог, Шуарле?

– Не смейся, Лиалешь. Мой отец – сахи-аглийе, а мать – женщина, да еще и рабыня. Вот что я знаю о своем рождении. Может, отец любил мать. Может, он соблазнил ее или взял силой. Об этом она никогда не говорила. Важно, что он так и не узнал, что она отяжелела его семенем – иначе забрал бы ее к себе. Судьба аманейе в мире людей – двойка на костях Нут.

– Двойка – это всегда проигрыш? – спросила я.

Шуарле снова кивнул.

– Смертельный проигрыш. Полукровок обычно убивают в колыбели, но человек, которому принадлежала моя мать, был жаден. Ему не хотелось терять раба в моем лице. И он заплатил заклинателю духов… за это, – и дотронулся пальцем до звезды между бровей. – Она не смывается, она никогда не смоется, потому что краска вколота под кожу иглой. Это – цепь, приковавшая меня к земле.

– Иначе ты мог бы летать?

– Да, – Шуарле совсем свернулся в комок. – Но этого им показалось мало. Они знали о силе аманейе и решили лишить меня ее тоже. Так делают послушным вьючный скот. Потом меня перепродавали из рук в руки, пока не продали Вернийе. Я – удобная вещь для него: у меня больше сил, чем у людей в таком положении. Вот видишь – я раб людей, я их ненавижу.

– Но – не меня, правда?

Он погладил меня по щеке.

– Ты не похожа на других человеческих женщин. Ты не презираешь меня – я не ненавижу тебя. Ты еще очень юна, твои мечты кажутся мне несбыточными – но я буду помогать тебе, пока живу, за то, что ты ни разу не попрекнула меня… увечьем.

Я не выдержала и обняла его. Шуарле вздохнул и замер, прошептав:

– Все-таки это хорошо…

Я положила голову на его плечо. Некоторое время мы молчали, потом я осмелилась спросить:

– Шуарле, а почему – мечты несбыточные?

– Я не верю, что мы переберемся через море, – сказал он грустно. – Я не думаю, что сумею проводить тебя до дома твоих родителей или твоего жениха, и что там у нас будет прекрасная жизнь. Но я верю, что тебя любит Нут – и что она, возможно, не оставит и меня. Я вручил себя ей. Пусть все выйдет, как лягут кости.

– Пусть, – сказала я. Мне было очень тепло и спокойно, так, будто меня охраняла вся гвардия моего отца. Я сразу во все поверила, но совершенно не чувствовала страха. Одно дело – некроманты и ведьмы у нас дома, а другое – Шуарле, мой друг, существо, которое я никак не могла считать исчадием зла.

Здесь, в краю перевернутого месяца, мои представления тоже изрядно перевернулись.

Шуарле устроил мне ложе из седельных сумок и укутал меня двумя плащами.

– Ночью тут бывает очень холодно, – сказал он. – Надеюсь не дать тебе замерзнуть.

К вечеру и вправду стало прохладно, но я почему-то заснула быстро и крепко. Я уже давно не спала так спокойно – вероятно, у меня было очень хорошо на душе, невзирая на наши отчаянные обстоятельства.

Утром свежесть разбудила меня чуть свет. Шуарле, спавший, завернувшись в одеяло, прямо на траве, проснулся еще раньше меня и теперь подкладывал хвороста в костер, чтобы заварить травник.

– Жаль, что у нас нет с собой кавойе, Лиалешь, – сказал он, улыбаясь, когда заметил, что я уже проснулась. – Им легче согреться.

– Знаешь, – сказала я, – в нашем положении можно греться даже простой кипяченой водой. Это совершенно все равно.

Одна из наших лошадей за ночь куда-то ушла. Вторая паслась в зарослях неподалеку; Шуарле легко ее поймал, но не стал седлать, а навьючил нашими сумками.

– Мы с тобой пойдем пешком, – сказал он. – Так мы вернее не наступим на что-нибудь плохое. Пока у нас есть еда и кое-какие вещи – будет неплохо, что их несет лошадь, а не мы, но нести тебя я ей больше не доверю. Видишь эти столбы? Это – граница мира аманейе.

– Люди сюда не ходят? – спросила я.

– Бывает, ходят, – отозвался Шуарле. – Ищут сокровища, собирают травы и разные вещицы, нужные для ворожбы. Не всегда возвращаются.

– А мы дойдем по этим горам до побережья? – спросила я робко.

– Не до того места, откуда выехали, – сказал Шуарле. – Мы дойдем до Улиши-Ам-Тейа, Теснины Духов. От нее рукой подать до Лаш-Хейрие, до столицы людей. В столице бывают огнепоклонники с южных побережий, они приезжают продавать рыбу и жемчуг. Может быть, кто-то из них знает морской путь в твою страну.

Его методично описанный план совершенно меня успокоил. Не знаю, почему – но страх исчез совсем. Мне было любопытно в высшей степени – и только. Все-таки я была ужасно самонадеянной и глупой девицей.

Начало путешествия пешком я восприняла, как замечательную веселую прогулку.

Мы шли налегке; я успела привыкнуть к плащу, а платок, отчасти спасающий мою голову от палящих солнечных лучей, был подоткнут уголками и не мешал. Тропа, каменистая, но вполне сносная для ходьбы, заросла по сторонам замечательно яркими цветами – мне стоило большого труда удержаться от желания срывать их. Над цветами реяли стрекозы – зеленовато-синие стрелки со слюдяными крыльями, блестящие, как опалы. Уморительные птички, похожие на перепелок, только крупнее, перепархивали то тут, то там – Шуарле заметил мне, что их вкусным мясом можно будет легко питаться, когда у нас закончится провиант, но пока мне было грустно об этом думать. Деревья, мохнатые, как вязаные носки, росли на ровных площадках, а прямо из склонов поднимались кривые сосны, изящно изогнутые, будто бра со свечами, такие удивительные, что хотелось их нарисовать. Хвоя этих сосен, вовсе не колючая, длинная и пушистая, как пучки волос, свисала с ветвей едва ли не до земли, окружая их стволы нежно-зеленой кисеей.

Наша лошадь шагом брела за нами, позвякивая сбруей. Над горами высоко вздымались бледные, выцветшие от жары небеса, и солнце лило с высот зной, от которого впереди дрожал воздух…

Если бы Шуарле не дернул меня за руку, я, вероятно, глазея на цветущий склон, наступила бы на… Право, я затрудняюсь назвать то, что увидела, взглянув под ноги.

Оно струйкой спускалось между камней, а через тропу переливалось довольно широкой, ладони в четыре, шелестящей лентой. Лента состояла из крохотных тел, похожих на желуди, поросшие мохнатыми колючками – очевидно, под каждым «желудем» имелось некое подобие ножек, на манер муравьиных, но я их не видела. И шли они, как муравьи, сплошным, очень тесным потоком. Их было бесконечно много; в воздухе повис странный запах, острый и резкий, затрудняюсь определить, приятный или противный.

– Не двигайся, – приказал Шуарле вполголоса и сделал два осторожных шага к шевелящейся ленте. Лента заколебалась и, как бы нехотя, отклонилась в сторону.

– Все, как будто, в порядке, – сказал Шуарле, обхватил меня за талию и, прежде чем я опомнилась, перенес через поток странных существ.

Им, как мне показалось, это вовсе не понравилось. Я увидала, как лента выгнулась над дорогой подобно мосту, а мост качнулся прямо к нам – почему-то зрелище стало жутким.

– Отойди назад! – приказал Шуарле отрывисто и резко.

Я попятилась спиной вперед, не спуская с него глаз, а он снова начал меняться, в этот раз – радикально. Я увидала, как его руки, шея, лицо приобретают металлический блеск, а потом с некоторым страхом заметила, как этот металл, подобно воде, начинает просачиваться сквозь одежду. Через несколько секунд Шуарле выглядел, как статуя из ртутно переливающейся живой меди, а воздух сильно похолодел вокруг него – на дорожных камнях и траве даже легла изморозь.

В это время петля «колючих желудей» вытянулась и ринулась к нему. Я не успела разглядеть подробностей: раздался пронзительный свист и резкий, но слышимый, скорее, костями, чем ушами, раздирающий визг, лента распалась вокруг тела моего друга, ее клочья осыпались на дорогу и прямо-таки впитались в утоптанный щебень.

Через миг все пропало. Шуарле, совершенно обычный, очень мне знакомый, стоял на пустой тропе, уронив руки и тяжело дыша. Я подбежала к нему и обняла.