Третье февраля

Она, тихо ступая, вышла из кухни и исчезла в глубине квартиры.

– Не обращайте на нее внимания, – поспешила сказать Таня, как только Соня хлопнула какой-то дверью, вероятно, своей комнаты. – Ей очень не хватает отца. Вы, кстати, очень похожи на него. Мне думается, именно по этой причине вы здесь.

– Заменить отца?

– Нет, вовсе нет, – бросила легкий смешок девушка. – Муж бросил меня, едва Соне исполнилось семь лет. Не знаю, что сыграло такую злую шутку: его гневные восклицания в мой адрес в момент последней ссоры или письма, которые он ей писал первое время. Она до сих пор хранит их, хотя я все время порываюсь выбросить эти бумажки и навсегда забыть его, как в страшном сне. После произошедшего она стала сама не своя. Стала какой-то безудержно заурядной и, если можно так говорить о своей дочери, немного сумасшедшей. Все же я понимаю, что нельзя было вот так, при еще не сформированном ребенке, но обратно уже ничего не вернешь.

Таня грустно вздохнула. Я в знак утешения слегка прикоснулся к ее пальцам.

– Если вы позволите, я бы остался жить какое-то время здесь. Раз я так похож на ее отца, возможно, вы и я смогли бы как-то утешить ее, пока не станет легче. Она ходит в школу?

– Да, но в последнее время учеба дается нелегко. Девочки в классе не заговаривают с ней, мальчики вовсе не обращают внимания.

В глубине квартиры послышались шажки.

– Но не будем об этом при ней, – сказала Таня.

– Да, пять рублей за комнату в вашей прекрасной квартире вас устроит?

– Пожалуй, если вы сможете осчастливить мою девочку, комнатку мне придется сдавать вам бесплатно.

– Нет, так не пойдет. Впрочем, и я не специализированный врач, чтобы заниматься такого рода занятиями.

Девушка чуть улыбнулась.

– Только не думайте, что все же сможете стать отцом и, право, не говорите об этом Соне. Она вам поверит, я знаю. Не губите ребенка, не давайте ей пустую надежду.

IV

Комнатка представляла собой уютное помещение с маленькой односпальной кроватью, бурым сервантом напротив, шкафчиком с резными ручками и выщербленными на дверцах изображениями святых. Окно располагалось диаметрально двери, так, чтобы комнатку было легче проветривать от застоявшихся запахов других жильцов (если они когда-то здесь бывали). На подоконнике, радуясь блеклому дневному свету, чинно восседал цветок неизвестного мне происхождения. В целом комнатка мне чем-то напоминала кабинет отца, в котором он в буквальном смысле жил и работал еще до войны. Единственное, чего здесь для меня лично не хватало, – это столика, за которым можно было бы заняться какой-либо писательской деятельностью. За чудо-комнатку я платил пять рублей в месяц.

Совсем забыл сказать, дорогой читатель. В Москву я приехал поступать на филологический факультет и в дальнейшем устроиться на ставку учителя, дабы преподавать все те знания, которые я получил и которые еще должен получить. Лидия Федоровна (для тех, кто забыл, – моя бабушка) с детства подготавливала меня к этой роли. Она говорила, что пойти работать в колхоз всегда успеешь, а если «приловчиться жить за счет ума, то это будет не что иное, как высшее достижение для человека, ведь в руках изначально есть сила, в то время как в голове без должных знаний царит одна пустота, и жить с ней всю жизнь или начать питать мозг силой и заполнять оную пустоту – выбор каждого». Немного ранимый тогда, в детстве, и все еще мечтательный сейчас, я не мог упрямиться преподавателю и последовал по ее стопам.

Соня, кстати, и вправду приболела. У девочки осип голос, поднялась температура, отчего ей пришлось остаться дома и пропустить учебу. Таня порывалась остаться приглядывать за больной, но я настоял на том, чтобы она ушла на работу, и уверил, что о девочке я прекрасно могу позаботиться сам. Конечно, пункт недоверия ко мне, едва еще знакомому, по-прежнему не был вычеркнут из ее тетрадки, но другого выбора не оставалось. Татьяна попрощалась со мной, тщательно снабдив меня всеми необходимыми знаниями относительно лекарств и горьких народных настоек, которые ей привозит раз в месяц ее дядя Остап Ионович.

Утром девочка дважды бегала на кухню и довольствовалась стаканом воды и кусочком сахара, после этого затихала в своей комнатке. Вероятно, спала, но и могла просто лежать, думать о своем, может даже мечтать. Этого я не знал, но на всякий случай не беспокоил – сидел смирнехонько в своей комнатушке и пытался придумать, куда здесь можно вписать стол. Картинка дубового резного стола с мощными ножками никак не могла поместиться между кроватью и стеной, прямо под окно. Тогда проекция переместилась на угол, противоположный все той же кровати, параллельно которой располагался сервант. Сдвинув его буквально на пару шагов вправо, к двери, можно было бы вписать туда задуманное. Но тогда дневной свет будет лишь отчасти касаться столика и не в полной мере одаривать меня необходимым для научных трудов. По сути единственный верный вариант: дневное освещение можно было бы компенсировать искусственным, прикупив в какой-нибудь одной из московских лавок лучину или, если средства позволят, лампу со сменными лампочками.

В первый день я планировал погулять по городу, зайти в какую-нибудь закусочную, возможно, выпить водки и познакомиться с местными. Наутро слегка похмельным пойти искать университет и попытаться пробиться на какое-нибудь местечко со своими скудными рекомендациями. Все резко поменяла Соня. Точнее, ее временная не то чтобы болезнь, более мое ощущение, что ни при каких обстоятельствах девочку нельзя оставлять одну.

В гостиной я нашел маленькую библиотеку, аккуратно убранную в шкафчик со стеклянными дверками. Потрогать или полистать книги мне не удалось – в ручки был врезан замок, а где ключ – хозяйка мне не сообщила. Что ж, нужно было найти себе другое занятие.

Послонявшись на цыпочках по всей квартирке, я остановился в кухне. Заглянул в холодильник. Из съестных припасов была среднего размера алюминиевая кастрюля, наполненная щами, кусочек телятины, завернутый в бумажный пакет и источавший характерный запах, а также штук пять яиц.

Запасов было немного, и, так как я сегодня решил остаться дома, нужно бы сходить на рынок и купить немного молока и зелени, которых, на мой взгляд, не хватало для того, чтобы девочка поправилась. В деревне всегда лечились парным молоком, обязательно с пенкой и столовой ложкой меда, но здесь, в городе, счастьем было бы купить молока обычного, заводского производства.

Тихо прокравшись в прихожую, я стал медленно одеваться, попутно прислушиваясь к мерному сипенью девочки. Когда надел шапку, я проверил кошелек. Внутри было в общей сложности рублей десять. Этого было более, чем достаточно.

– Вы куда?

Соня остановилась на пороге своей комнаты и, позевывая, смотрела на меня.

– Схожу куплю чего-нибудь.

– Купите мне мороженого.

– Но у тебя же болит горло.

– Пусть. Я просто обожаю его.

– Твоя мама выгонит меня, если я позволю себе принести мороженого.

– Но она может об этом не узнать.

Девочка хитро подмигнула мне, а затем разразилась кашлем. Я не мог смотреть на это весьма милое и до глубины сожаления больное чудо, поэтому проще было согласиться, чем видеть огорчение ребенка или его слезы. Здесь читатель может обвинить меня в душевной слабости, и он будет всецело прав, но вы бы только видели ее глаза!

– Хорошо, пусть это будет нашим маленьким секретом.

Соня улыбнулась и, помахав мне на прощание, скрылась в своей комнате. Я закрыл за собой дверь и, минуя ступени, последовал вниз.

Парочка трамвайных остановок вывели меня на один из больших московских рынков. Торговцы вывешивали мясо, выкладывали на прилавок пучки зелени. Кое-где все же можно было найти яблок, но такой редкостью делились немногие.

– Аккуратнее.

Какой-то мужчина, торопясь, пробиться сквозь толпу, не заметил меня, казавшегося со стороны статуей, своими каменными глазами, рыскавшими вокруг, и плечом слегка ударил меня.

– Простите, – уже растворившись, бросил он.

После этого мои движения стали равными по скорости с толпой.

Задуманное я купил весьма быстро. Одна полненькая, приятная на лицо женщина отпустила мне молоко намного дешевле положенного. Что же, пожалуй, не зря я с ней около получаса беседовал о том, как же прекрасна сегодня погода и как необыкновенны москвичи под влиянием солнечного света. Речь моя неустанно подкреплялась комплиментами, а она, видно, была очень падка на мужские разговоры, отчего все сложилось благоприятнейшим для меня образом.

В котомку, купленную наспех у старика, я сложил свои покупки и принялся выбираться наружу, туда, где длинные лавки, выкрики продавцов и бесконечный гул людей сменялись более размеренной жизнью.

Мороженое.

Меня осенило, когда я был уже в двадцати шагах от трамвайной остановки. На рынке мороженого не было – впрочем, неудивительно, зимой «холодное сладкое» – не самый покупаемый товар. Тогда я принялся искать темно-синие ларьки, в которых летом, выбираясь в город и встречаясь там с друзьями, мы покупали заветного пломбира в вафельном стаканчике и с удовольствием уминали под аккомпанементы пузырящегося кваса.

Нашел я такой ларек лишь на следующем перекрестке. Выбирал я долго – Соня не сообщила о том, какое мороженое она любит, а угадать было нельзя. Женщина, недовольная тем, что ей пришлось открывать маленькое оконце, через которое осуществлялась продажа, поежилась от холода.

– Возьмите пломбир, – сказала она с едва скрываемым раздражением, которое, впрочем, еще не сильно оголяло ее нервы. – Фруктовое самое дешевое, но, если честно, не очень на вкус. Остальные сугубо индивидуальны. Кому выбираете?

– Девочке, – сказал я, не отрываясь от представленного ассортимента.

Все же я остановился на пломбире, но, чтобы он не смотрелся белым пятнышком, я добавил еще пару копеек, за что Сонино мороженое облили шоколадным сиропом.

Домой я бежал чуть ли не вприпрыжку. Мне не терпелось вручить девочке заветное и услышать, как она своим тоненьким, еще немного болезненным голоском пролепечет желанное «Спасибо». Общественный транспорт ждал около минуты.

Трамвай, как назло, не пытался подстраиваться под такт моего ожесточенно бьющегося сердца и медленно катил меж автомобилей на своих металлических колесиках.