Дело чести или «Звезда Бенгалии»

– Да. Отличная работа. На них можно даже встать ногами, и то не продавятся.

– Тогда ладно. Готов временно сложить их у себя в комнате рядом со столом. Накрою скатертью, будет как тумбочка. Но только временно! Согласны?

– Конечно. Тогда сегодня вечером я их и привезу.

Я протянул Кромову полученное мною письмо.

– Приглашение на бал в Набережный дворец. Что скажете? – спросил я. Он взял в руки приглашение и осмотрел его внимательным взглядом.

– Ваш князь просто каллиграф, великолепная подпись, – ответил он, – кроме того, не ленится сам подписывать все приглашения. Ну что ж, бумага отличного качества, гербовая, видимо, князь не скупится, когда дело касается его фонда, впрочем, по манере ставить подпись, можно сказать…

– Стоп, стоп, стоп! Я спросил вас о другом. Не хотите завтра составить мне компанию?

Мой товарищ заложил руки за спину и тяжело вздохнул.

– Нет, – со вздохом ответил он, – не хочу портить вам компанию своим мрачным расположением духа. Вы сами видите, неурядицы последних дней нагнали на меня невыносимую тоску. Что за смысл в получении знаний, коли они оказываются бесполезными и никому не нужными. Так что идите один, друг мой, веселитесь, я же останусь дома. Для балов я сейчас явно не гожусь.

– Да? Считаете, что хандра поможет вам в расшифровывании этих исторических иероглифов? Все будут весьма рады видеть вас, и думаю, бал гораздо лучше поднимет вам настроение, чем копание в старых рукописях.

В ответ на это Кромов только пожал плечами.

– Дело ваше, но если так пойдёт и дальше, вы скоро из дому будете выходить, только если случится кража века не меньше.

На следующее утро, выйдя в общую гостиную, я увидел Кромова сидящим в кресле посреди комнаты. Вчера вечером он, наконец, закончил переезд и последние три чемодана были временно водворены ко мне.

– Ну как, по поводу бала не передумали? – спросил я его. Однако мой новый сосед явно не собирался подниматься с кресла, в котором сидел, вытянув свои ноги чуть ли не на середину комнаты.

– Нет, не передумал. А вдруг, как только вы уйдёте, прибежит посыльный с сообщением о краже века. Вот будет обидно упустить такой случай.

Я засмеялся и, пожелав ему, чтобы всё так и случилось, вышел из дому. Погода была ясной, и, не став брать экипаж, я отправился пешком. У нас в клубе, уже пару недель шли разговоры о предстоящем приеме у князя Вышатова. Капитан Дормидонтов, наиболее активно участвовавший в работе фонда, заявлял, что на балу нам доведётся увидеть, как он выразился, «знаменательное событие».

В 3 часа дня я подошёл к Набережному дворцу. Признаться, не знаю, почему дворец получил именно такое название, так как от набережной он стоит довольно далеко. Может, раньше не существовало домов, которые теперь стояли между дворцом и рекой, а может, по площади перед дворцом ранее протекала какая-нибудь речушка или канал. Я позвонил. Дверь открыл дворецкий. Это был высокий мужчина весьма представительской внешности, с несколько надменным взглядом и огромными бакенбардами фасона, который вышел из моды лет двадцать назад. По прошлым посещениям я запомнил его фамилию – Брюсов. Дворецкий посмотрел моё приглашение, принял входную плату и указал рукой на широкую лестницу, которая вела на второй этаж в парадную залу.

Подойдя к дверям, я остановился на пороге и окинул взглядом собравшихся. В зале было порядка восьмидесяти человек. Князь Вышатов, столь же высокий и с такой же старомодной растительностью на лице, как и у его дворецкого, переходил от одной группы гостей к другой, изящно раскланиваясь с женщинами и важно кивая головой мужчинам. Я тоже удостоился кивка хозяина, на который не преминул ответить.

– Важин, эй, Важин, – я обернулся и увидел капитана Дормидонтова в окружении нескольких офицеров, который энергично махал мне рукой, – давайте, подходите к нам.

Я подошёл к группе из четырёх человек.

– Позвольте представить, – сказал Дормидонтов, – капитан Уваров, корнет Гриневский, ну а с Федотом вы знакомы.

Действительно, с четвёртым участником группы, Федотом Олсуфьевым, весёлым малым с копной вьющихся светлых волос на голове и залихватски завитыми, как он сам любил повторять, «гусарскими» усами, мы вместе служили в одном полку, а теперь, по крайней мере, раз в неделю, встречались в клубе за игрой в бильярд. Капитан Уваров был крепким мужчиной средних лет с коротко стриженными седоватыми волосами. Молодой человек, которого представили корнетом Гриневским, был похож скорее на салонного завсегдатая, чем на боевого офицера. Его тонкие усы были тщательно завиты, а волосы покрыты лаком и уложены в модную прическу. Несмотря на такую разницу во внешности и Уваров, и Гриневский были одеты одинаково: оба пришли в армейских мундирах.

– Познакомьтесь, бывший капитан инженерной службы Московского гренадёрского полка господин Важин, а эти господа – мои сослуживцы по Малоярославскому пехотному полку армии Его Императорского Величества, – закончив представление, Дормидонтов предложил поднять бокалы за встречу, что и было нами немедленно исполнено.

Некоторое время мы провели за разговорами о последних новостях политики, впрочем, говорили, в основном, я, Уваров и Дормидонтов. Мой приятель Федот Олсуфьев, основными интересами которого были танцы, карты и игра на бильярде, через некоторое время покинул нас, найдя себе более интересную компанию. Гриневский тоже вскоре заскучал от затеянного нами чересчур серьёзного разговора и предпочел отправиться в буфет. У нас же беседа пошла по нарастающей и Уваров с Дормидонтовым заспорили всерьёз. Разговор зашёл о современных нравах и приёмах политики, причем, Уваров настаивал на «старых добрых нравах» чуть ли не времён древней Руси и называл всех нынешних государственных деятелей лгунами, торгашами и театральными кривляками. Дормидонтов же высказывал более прагматичные, если не сказать циничные, взгляды на то, как в наше время должна делаться политика, чем вызывал нешуточное раздражение своего собеседника. В конце концов, оба почтенных господина так увлеклись своей словесной баталией, что мне не удавалось вставить в разговор ни слова, и я тоже решил оставить их и поискать другую компанию.

К своему удивлению, прогуливаясь по залу, я не встретил практически никого из своих знакомых. Офицеры, были из Малоярославского пехотного и, насколько я понял, Сибирского стрелкового полков, из гражданских же служащих я вообще практически никого не знал. Я уж стал думать, что кроме меня и Олсуфьева из нашего Московского гренадёрского больше никого нет, когда в другом конце зала я увидел знакомое лицо. Это был невысокий крепкий мужчина, скромно стоявший в стороне от других гостей. Одет он был в серый пиджак и такого же цвета брюки, чем так же выделялся из разряженной толпы, как будто он пришёл не на праздник, а был здесь по делам службы. На эту мысль наводила и поза, в которой стоял мужчина: он заложил руки за спину и покачивался на носках ботинок, время от времени осматривая зал внимательным взглядом.

– Боже ты мой, – громко воскликнул я, пересекая зал и направляясь к мужчине в сером, – вот уж кого не ожидал тут увидеть. Удивлён и рад одновременно.

Субъект в сером сначала крутанул головой, пытаясь сообразить, чьё внимание он привлёк, потом на несколько секунд уставился на меня, и, наконец, его лицо расплылось в столь хорошо мне знакомой добродушной улыбке.

– Боже ты мой, – повторил он вслед за мной, и, раскрыв руки, двинулся мне навстречу. – Боже ты мной! – повторял он, обнимая меня и похлопывая по спине.

Это был Игнатий Лядов. В своё время он был придан мне командованием в качестве ординарца и мы вместе прослужили пять лет. Игнат был из мещан какого-то небольшого городка Тверской губернии и ко времени нашего знакомства имел чин ефрейтора. Постепенно он начал проявлять интерес к образованию и, после получения унтер-офицерского чина, попросил меня, по мере возможности, обучать его инженерному делу. Сперва идея не вызвала у меня восторга, но, начав привлекать Лядова к делам фортификации, я об этом не пожалел. Не сказать, чтобы он схватывал всё на лету, и, кроме того, у него совершенно не было базовых знаний, но эти недостатки он компенсировал усердием и упорством, которые всегда проявлял в достижении раз поставленной цели. Так что последние полтора года нашей совместной службы он был скорее моим младшим сотрудником, чем просто подчиненным. Расстались мы с ним два года назад, на строительстве береговых батарей в Эстляндской губернии, когда я решил перейти с военной на гражданскую службу.

Удивился же я, увидев Лядова на балу, потому, что когда я отправлялся в центральную Россию, он намеревался остаться служить в армии, и, насколько я помню, намеревался жениться на дочери одного из служащих местной русской администрации.

– Какими судьбами ты здесь, в Москве? – спросил я. – Когда я уезжал из Ревеля, у тебя намечалась свадьба, и ты собирался остаться в Эстляндии.

– Собирался, – за прошедшее время Лядов не утратил своей манеры говорить не спеша, растягивая слова, – собирался, господин Важин, но… случилось кое-что.

– А что произошло?

– Да, произошла одна история, – Лядов глубоко вздохнул.

– Расскажешь?

– Э-эх! – Игнат махнул рукой. – А почему бы и не рассказать? Расскажу, хотя приятного для меня в ней мало.

– После того, как вы уехали, – начал он рассказ, – я остался служить, и дела мои пошли в гору. Я стал подумывать о том, чтобы получить официальное инженерное образование, мне присвоили следующий чин, и, кто знает, со временем может я мог бы получить и обер-офицерское звание.

Ну и да, вы знаете, я познакомился с дочерью одного из местных чиновников, и дело у нас шло к свадьбе, причем, с полного одобрения её родителей. Но потом…, – Лядов снова вздохнул, – потом что-то как будто трыкнуло в моей глупой башке и пошла гулять деревня. Вы знаете, мои родители люди бедные, хорошие, но бедные. Мещане, и я, значит, тоже был бедный мещанин. А в армии я выслужился, от вас нахватался таких знаний, о которых и мечтать-то раньше не мог, узнал то, о чём и знать-то никогда не знал. Познакомился и готовился жениться на дочери титулярного советника, не генерал, но всё же таки-фигура. Вы знаете, ведь строительство второго бастиона береговой батареи командование подумывало мне отдать. Не весь конечно, а подготовительные работы, пока другой инженер не прибудет. Ко мне уж и на «вы» стали многие обращаться.

Но… Но вы уехали, и некому стало меня в узде удержать. Голь перекатная в люди выбилась! Нет чтобы закрепиться в положении-то своём… Куда там! Знаете, что я сделал? Я купил себе нагайку, да не такую обыкновенную как у казаков, а сувенирную, с резной ручкой и позолотой. В ювелирной лавке я купил себе перстень, и вот так вот с перстнем на пальце и плёткой за поясом и ходил по городу. Те учебники, что вы мне оставили, я так и не прочитал. Решил, что и так всё знаю. Тестю своему будущему я нагрубил, на приёмы я приходил со своей нагайкой за поясом, теми деньгами, что накопил за предыдущие годы, швырялся, направо и налево. Добром это не могло кончиться и не кончилось. Я совершил несколько ошибок на втором бастионе и меня временно отстранили от работ, до приезда нового инженера. Когда же тот приехал и посмотрел, что я наделал, то усмехнулся, и сказал, что, пожалуй, обойдётся без моей помощи. Потом мой будущий тесть дал мне понять, что если я и дальше так буду себя вести, то о свадьбе не может быть и речи. Я не обратил на его слова внимания. Ведь Александра, моя невеста, по-прежнему относилась ко мне хорошо и защищала меня перед своим отцом. Значит она на моей стороне, а всё остальное и не важно. Но я умудрился всё испортить и здесь. На одном из вечеров я стал ухаживать за её подругой, просто так, без всяких серьёзных намерений, исключительно по своей дурости. И тут моя невеста подошла ко мне и при всех влепила пощёчину. Это был конец. Помолвка была расторгнута, на балы и приёмы меня приглашать перестали. Я был зол на всех, но поделать ничего уже было нельзя. В местном русском обществе обо мне сложилось мнение как о гуляке и мерзавце, и со мной никто не хотел иметь дело. Единственное место, куда мне был открыт путь, это портовый кабак, где я сидел и пил горькую большую часть времени. Так я и катился все дальше и дальше.

Но как-то раз ко мне подошёл человек, представился дворецким князя Вышатова и сказал, что князь, памятуя о моем военном прошлом, хотел бы мне помочь выбраться из того незавидного положения, в котором я оказался, и дать мне денег для возвращения домой, если я того хочу. Сначала я ответил, чтобы он катился со своим князем куда подальше и не совал нос не в свои дела, но он был сама невозмутимость.

– Это тот, что служит и сейчас?

– Да, Яков Александрович, тот, что встречает гостей. Он мне объяснил, что князь считает своим долгом помогать тем военнослужащим, кто сбился с дороги, потому как считает недостойным положение, при котором люди, служившие в армии Его Императорского Величества, скатываются на дно. Вот так я по своей глупости погубил все свои планы, а благодаря щедрости князя Вышатова, оказался в Москве.

– А твоя невеста, что с ней?

– Бывшая невеста, господин Важин, бывшая. Её отец получил повышение, и теперь служит в ведомстве Московского генерал-губернатора, но путь в их дом мне закрыт. До сих пор мне перед ней стыдно, а ведь она меня, по сути, и выручила.

– Каким образом?

– Яков Александрович рассказал мне, что это она, встретив князя Вышатова на одном из приёмов, рассказала обо мне и попросила помочь.

– Вот как. И давно ты в Москве?

– Три месяца.

– И чем занимаешься?

– Сначала, после приезда, всё чу ть не пошло по-прежнему, разница была только та, что ревельские кабаки сменились московскими. Но такая жизнь изрядно мне надоела, и я стал думать, куда мне податься.