В тени московского мэра

– Ты так махал! – смеялся Игорь.

– А зачем я ей махал…

На экране мелькнул большой стадион, и Аркадий, не пытавшийся уличить Алексея в уничтожении плафона, потому что прекрасно знал, от кого тот отмахивался сумкой, вспомнил, как Лужков мечтал стать основателем молодежных олимпийских игр.

Юрий Михайлович всегда тяготел к масштабным проектам и любил спорт. Проведение первых в истории юношеских олимпийских игр должно было привлечь внимание к Москве и, естественно, к ее мэру не только российской, но и мировой общественности. А через несколько лет в стране предстояли президентские выборы, которые могли многое изменить.

Но, несмотря на все старания и поддержку международного олимпийского комитета, который в то время еще возглавлял старый друг Советского Союза (а потом и России) Хуан Антонио Самаранч, олимпийский статус новые соревнования так и не получили. В Москве удалось провести лишь Всемирные юношеские игры, на подготовку которых город потратил огромные усилия и средства.

Креатив

Креативное мышление Юрия Михайловича, вызывавшее немало насмешек, казавшееся многим самодурством или даже признаком старческого маразма, на самом деле было продолжением его артистической натуры, которой тесно было в чиновничьем костюме. И она, эта натура, постоянно выпирала, то в частушках, то в огромной меховой кепке, то в костюме немецкого пивовара на открытии московского фестиваля пива. Этим состоянием души объяснялось и его заботливое, покровительственное отношение к некоторым искусствам и людям, любившим называть себя творческими.

Лужков, не слишком искушенный в искусствах человек, любил окружать себя богемой и, как ему казалось, быть частью ее. В мэрии постоянно можно было видеть просителей от искусства, и очень многим он действительно помогал. Больше всего повезло театру. Он построил «Новую оперу» в саду «Эрмитаж», театр Et Cetera Александра Калягина, дал деньги на новую «Табакерку» и здание для театра Петра Фоменко. Москва поддерживала самые разные театральные фестивали. Десятки небольших, никому не известных театров и театриков кормились из московского бюджета и арендовали дешевые помещения у города. Благодарностям деятелей культуры не было конца, пока Юрий Михайлович оставался всевластным мэром русской столицы.

Помогать и наблюдать со стороны Лужкову со временем показалось мало, ему захотелось самому стать частью этой творческой круговерти. И Юрий Михайлович написал несколько литературных рассказов, которые печатались в крупных газетах и выходили отдельными изданиями. Один из рассказов – «Дед» – посвящен старому пасечнику, в котором знающие люди угадывали и самого мэра. Публиковал Лужков и общественно-политические книжки, правда, их соавторами были его помощники. Но литература редко дает прямой контакт с читателями, а хотелось еще полных залов, энергетики публики. И Юрий Михайлович не очень умело декламировал со сцены чужие шуточные стихи на юбилее «Лейкома», а в зале знаменитые актеры иронически переглядывались и отпускали едкие реплики, не зная, что за ними наблюдают журналисты. Лужков выступал и в театрализованных капустниках на дне рождения МГУ, читая поэму про Ломоносова, а потом вместе с ректором Виктором Садовничим собственноручно разливал студентам хмельную медовуху.

На придуманном Лужковым, но так и не прижившемся московском фестивале пива в Лужниках мэр переодевался в немецкого пивовара и вместе с бургомистром Баварии, символизировавшим собой частичку Октобер-феста, открывал первую бочку пива. А простые люди, не привыкшие к такому образу русского начальника, удивленно переглядывались в толпе: зажигает Лужок!

Тесное общение с богемой имело и другую сторону. Во время предвыборной кампании мэра мнение интеллигенции имело в Москве не последнее значение.

Лужков иногда хотел выпрыгнуть из образа простого парня с рабочей московской окраины, в кепке, без изысканных манер. Своего в доску. Этот образ он придумал сам. Так сложилось, что на волне политического пустословия девяностых людям захотелось хозяйственного, способного решить их бытовые проблемы руководителя. И полноватый, лысоватый, но очень живой и обаятельный Юрий Михайлович удачно вписался в эти ожидания и долгие годы сам поддерживал этот имидж. Во многом он и был таким: мог наорать на подчиненных, откровенно послать, а в итоге продавить и добиться результата. Но душа просила другого…

Конечно, фантазии человека, привыкшего к почти безграничной власти и безропотному одобрению со стороны подчиненных, очень часто принимали гротескные формы, и большинство из них были изначально обречены на провал. Но во всяком случае сам Лужков, Аркадий в этом не сомневался, по-настоящему верил в свои задумки, искренне ими увлекался. Тратил на них немало денег и времени, заставлял подчиненных воплощать свои идеи в жизнь. Но потом, когда затея не приносила желаемого результата или просто надоедала, Юрий Михайлович мог быстро к ней остыть и находил новое применение своему воображению.

Многие предложения мэра прорастали как раз из его творческой увлеченности и выплескивались за пределы театральных капустников. И в этом смысле Лужковым было легко манипулировать: стоило только подкинуть идею, которая его искренне заинтересует, и все остальное он сделает сам. И этим умело пользовались разные люди, среди которых был известный бизнесмен от архитектуры и личный друг мэра Зураб Константинович Церетели. Установка в Москве его угловатых, тяжеловесных фигур во многом стала возможна благодаря увлеченности Юрия Михайловича, который, позволяя воплотить в жизнь Петра I, сказочные фигуры на Манежной площади и другие изделия Церетели, одновременно чувствовал и себя причастным к «настоящему большому искусству», чего ему всегда хотелось.

Во времена Лужкова Москва вообще стала зарастать памятниками. На площади перед Киевским вокзалом, например, появился памятник «Похищение Европы», в изогнутых трубах которого, даже обладая очень извращенной фантазией, невозможно узнать Зевса в образе быка, похищающего красавицу Европу На Гоголевском бульваре склон украсили отрезанные лошадиные головы, установленные вокруг сидящего в лодке Шолохова…

Конечно, многие московские чиновники и люди из близкого окружения Лужкова часто понимали всю странность мэрских идей, но оскорбить критикой этот полет фантазии никто не решался. Это была одна из тех тем, затронув которую можно было нанести Юрию Михайловичу личную обиду, которую он никогда не прощал.

В эпоху, когда Лужков пытался возродить отечественный автопром и вкладывал в него многомиллиардные бюджетные инвестиции, на улицах российских городов стали появляться автомобили с удивительными названиями. Из ворот расположенного в Текстильщиках Автозавода имени ленинского комсомола (АЗЛК) вместо традиционных «москвичей» стали выезжать сначала «Святогоры», потом «Князья Владимиры», а позже появился и сам «Иван Калита». Эти исторические и былинные имена для машин придумывал, говорят, сам Юрий Михайлович. И если «Святогор» был автомобилем среднего класса, то «Князь Владимир» претендовал уже на представительское авто, а «Иван Калита» замахивался на лимузин.

Лужков не только всячески поддерживал производство и продажу этих машин, но и проявлял креативную конструкторскую мысль. Чтобы не тратить рабочее время мэра, новинки – от легковых машин до зиловских грузовичков и коммунальной техники – привозили прямо во внутренний, закрытый от посторонних глаз двор Красного дома. И утром, приехав на работу, мэр, не торопясь, осматривал автомобили, ходил вокруг них, трогал руками, залезал в кабину, разговаривал с конструкторами и менеджерами, хвалил или критиковал. Он мог посоветовать изменить форму фар, каких-то других деталей, и к его мнению внимательно прислушивались.

Однажды, сев за руль «москвича» он покрутил «баранку», завел двигатель и вдруг, совершенно неожиданно для всех, в том числе и собственной охраны, тронулся с места, вывернул в сторону арки и выехал из двора мэрии в Вознесенский переулок. Окружающие растерялись, охрана бросилась в джип и рванула вдогонку, но Юрий Михайлович только всех попугал: сделал несколько кругов по стоянке перед мэрией и вернулся обратно.

В один из таких показов, осматривая новые модели «москвичей», Лужков сказал генеральному директору завода Рубену Асатряну, которого пригласил поднимать московский автозавод:

– А вы не думали сделать на базе этой модели кабриолет? Мне кажется, у нашей молодежи, которая любит прокатиться с ветерком, такая машина будет популярна.

Присутствовавший при этом разговоре Аркадий подумал о том, как же назовут новый «москвич»? Идея эта сразу показалась странной. Кабриолет сам по себе не является очень уж популярной моделью, тем более в нашей стране, где почти восемь месяцев зима. А уж на базе «москвича»…

Но вокруг Юрия Михайловича сразу же раздались одобряющие голоса, а директор завода заверил:

– Очень хорошая идея, Юрий Михайлович! Мы обязательно подумаем, как ее реализовать.

– Подумайте.

Аркадий был уверен, что москвич-кабриолет останется только на словах, но он ошибся. Уже через несколько месяцев опытный образец приехал своим ходом во двор мэрии и был одобрен мэром, который предположил даже, что именно эта модель может стать народным автомобилем.

Сколько денег ушло на проектирование кабриолета – Аркадий, конечно, не знал, но после того, как была выпущена небольшая опытная партия этих машин, их производство свернулось.

Одно время Лужков очень увлекся новым для России транспортом, аналогов которому в стране еще не было. Диковинный монорельс было решено создавать на оборонном заводе, который делал знаменитые межконтинентальные баллистические ракеты «Тополь». Чтобы поддержать уникальное предприятие на плаву, когда его практически бросили федеральные власти девяностых, город уже помог развернуть на нем производство автомобильных рефрижераторов и ветряных электростанций, а теперь прямо в цехах завода построили маленький участок монорельсовой дороги, по которой вскоре поехали экспериментальные вагоны. Лужков часто приезжал на завод и даже катался на монорельсе.