Зуд

Я молод был и сед.
Я пел, читая в облаках
Стихи других миров,
И, заблудившись в звездах и волнах,
Уснул средь рыбьих снов,
Пропал в безвременье, в клубах
Пропитанного истиной тумана
И в одиночестве
Безмерного, слепого океана.

– Вижу, вы любите книги, – старик Цамер стоял рядом, и глаза его пробегали по строкам стиха, – и они любят вас. Знаете, вы всегда можете посещать этот кабинет и брать книги. Даже если не поселитесь в этом доме. Ведь книги скучают без человека.

– Благодарю вас, господин Цамер.

Ежи поставил книгу на полку и подошел к окну. Незашторенное стекло отражало освещенную комнату – Ежи увидел себя. Пыль, привлеченная влагой, металась вокруг – фигура Ежи светилась пылью. Рядом стоял старик Цамер, сухой и темный. Часы молчали, дождь отмерял секунды каплями о стекло.

– Идемте дальше, господин Цамер.

Они вышли из кабинета, и старик открыл дверь напротив.

– Гостиная и спальня, – комментировал он. – Вообще-то это одна комната, но Келлеры отгородили угол и поставили кровать – им нужна была детская после рождения двойняшек.

Комната была довольно просторной. Ширма из толстого, с рисунком бежевых цветов, войлока отгораживала импровизированную спальню супругов. Это создавало уют, делая комнату асимметричной. На стене висел огромный серый ковер с рисунком: две причудливо переплетенные змейки красного цвета, скованные двойным золотым кольцом. Под ковром стоял диван, и три кресла вкруг тяжелого дубового стола. В углах – подсвечники из почерневшего серебра с толстыми плакучими свечами. Слезы застыли крупными каплями воска: печаль замерла в движении, но не стала от этого менее горькой. И опять пыль – толстым слоем повсюду, укрывает серой вуалью, словно пытается спрятать, уберечь эту квартиру от посторонних взглядов, от новой жизни, которую несут эти взгляды, от новых бед, которыми пропитана жизнь, и от новой печали.

Ежи подошел к столу. На толстом бордовом бархате скатерти стояли массивный телефонный аппарат и фотография в деревянной с витым узором раме. Ежи взял фотографию и в тусклом свете дрожащих синим по периметру потолка ламп разглядел два совершенно одинаковых улыбающихся личика.

– Их волосы рыжие, – сказал Ежи тихо.

– Простите, что вы сказали? – не расслышал старик Цамер.

– Нет, нет, ничего, – Ежи поставил рамку на стол. – Уйдемте отсюда.

Он резко повернулся, фотография выскользнула из рамки, пролетела по комнате и упала к ногам старика.

– И что же, не осмотрите другие комнаты: детскую, кухню, ванную? – произнес Цамер, поднимая фотографию и внимательно рассматривая черно-белые лица сестер.

А Ежи смотрел за ширму, туда, где, поблескивая черным шелком волнистого покрывала, стояла широкая кровать, пустая и холодная, словно глубокая яма, на дне которой протухает лужа дождевой воды.

– Нет, уйдемте, прошу вас, мне здесь не нравится.

Полной грудью Ежи вдыхал сырость подъезда – умиротворяющий запах влажных стен успокаивал, спазм в желудке медленно отпускал.

– Вам лучше, господин Ежи? – спросил Цамер.

– Да, да, спасибо, – отозвался Ежи и провел ладонью по липкому лбу. – Идемте дальше.

И они поднимались дальше – медленно, по стоптанным ступеням, чуть касаясь скрипучих перил. Ежи шел позади. Старику Цамеру тяжело давался каждый шаг, он двигался неспешно, но размеренно, каждое слово отдельно и тяжко падало с его губ.

– Теперь большинство квартир пустует. В однокомнатной, под номером третьим, на втором этаже, никого нет. И на третьем этаже – пустая трехкомнатная, номер четыре, а вот в пятом номере, однокомнатной, живет господин Ворник, мой хороший старый друг. Вот здесь… – Цамер указал на темно-бордовую дверь с цифрой «5».

– …Но мы не будем теперь его беспокоить. Вы обязательно познакомитесь с ним, он частенько бывает у меня в гостях. Я давно предлагаю ему переехать ко мне – почему бы двум старикам не обретаться вместе? Но он все отказывается. Идемте дальше.

И они поднимались дальше.

– На четвертом живет чета Вельт, – продолжал господин Цамер, – муж и жена, бездетные, они в трехкомнатной, номер шесть, а однокомнатная, седьмая, пустует… Вы можете представить себе, господин Ежи, как это печально для меня видеть свой дом пустым? Ведь в доме должны жить…

– Это как с книгами, – ответил Ежи.

– Значит, вы меня понимаете, – вздохнул Цамер.

Этаж за этажом проплывали вниз неторопливо. Полумрак и тишина подъезда успокаивали Ежи, безмолвные стены, безмятежные, бестревожные, дарили Ежи мир. Медленно. Тихо. Каждая ступенька была прочувствована, каждая познала тяжесть его сапога, каждый шаг восстанавливал равновесие.

– Может быть, эта квартира вам понравится больше, господин Ежи, – сказал старик Цамер, когда они поднялись на пятый этаж. – Чудесный вид, под самой крышей. Вот он – номер девятый, однокомнатная.

– Номер восемь, – поправил Ежи.

На двери висела золоченая цифра «8». Ежи легонько тронул ее, и цифра крутанулась на маленьком гвоздике, прибитом в самую серединку.

– Восемь… значит, восемь, – старик Цамер вставил ключ, повернул и отошел в сторону, предлагая Ежи самому открыть дверь.

Ежи вошел. Навстречу ему взметнулся поток холодного, сырого воздуха – форточка была открыта, и комната дышала ледяной свежестью реки. Ежи подошел

к окну и прикрыл форточку. За окном мокрыми камнями блестела набережная, уже стемнело, но ряд тусклых фонарей высвечивал живые от бегущей в них воды трещины мостовой.

Ежи взглянул на часы – 19:08, отошел от окна и, остановившись посередине комнаты, посмотрел вверх: потолок был покатый, чердака в доме не было – потолок был крышей. По черепице стучали капли дождя, этот звук понравился Ежи, он представил, как будет засыпать, слушая плавные песни воды. Кровать стояла в углу, слева от окна, и наклонная крыша – словно полог над ней. Ежи присел на мягкий матрас и закрыл глаза, – дождь шептал что-то, Ежи не понимал смысла, но речь его была прекрасна и успокоительна.

– В этой квартире никогда никто не жил, – сказал старик Цамер.

– Значит, я буду первым, – ответил Ежи.

– Вас это не смущает?

– Уж лучше быть в начале собственной истории, чем в продолжении чужых воспоминаний. Я сниму эту квартиру.

– Она ждала вас, – старик Цамер отделил от связки тонкий, почти невесомый черный ключ и протянул его Ежи. – Когда въезжаете?

– Сегодня же, – Ежи открыл глаза и взял ключ.

– Тогда я занесу вам постельное белье.

– Благодарю вас, господин Цамер.

Ежи сам запер дверь, и они начали спускаться. На третьем этаже Цамер остановился:

– Вы идите, господин Ежи, а я зайду к моему другу. Вот уж он не ожидает, что я сам поднимусь к нему.

– Всего доброго, господин Цамер.

На улице было прохладно и темно. Ежи застегнул плащ, накинул капюшон и, спрятав руки в карманы, шагнул в промозглую темноту. Он шел по аллее, ступая почти наугад, ощущая под ногами мягкую топь опавших листьев – здесь не было ни одного фонаря. Запах прелой листвы, схожий с запахом гнилого дерева или с запахом ржавого железа, проникал в самый мозг, одурманивал и пьянил, – Ежи казалось, будто он плывет во тьме в потоке бесчисленных капель дождя и, огибая стволы деревьев, подныривая под корни, вливается в бездонную реку, растворяется там. Он обернулся: сквозь мрачные тени деревьев светились окна дома. Моего дома, подумал Ежи и вскинул голову, подставляя лицо дождю, – он пытался узнать место, где скоро будет светиться его окно.