Зуд

На набережной было светлее: через каждые десять метров стоял фонарь, а под каждым фонарем висели часы, большие, круглые, с толстым пыльным стеклом и черными стрелками на белом циферблате. Те, что были исправны, показывали 19:16. Ежи пошел вдоль чугунной решетки, по самому краю набережной. Внизу чернела вода, переливаясь в свете фонарей ртутными бликами. Ежи шел, иногда дотрагиваясь ладонью до мокрых перил решетки, почему-то ему хотелось касаться их, скользить, как по рельсам, но рука замерзала, и ему приходилось прятать ее обратно в карман, чтобы согреть.

Лес начал редеть, сквозить светом – город был близко. Деревья сменились домами, в некоторых окнах горел свет. Ежи свернул с набережной на узкую улочку; он помнил дорогу, хотя прошел по ней лишь раз, когда направлялся на встречу со стариком Цамером. Мокрые каменные мостовые, как рыбья чешуя, скользкие и блестящие, петляли, кривились, неумолимо унося Ежи к центру города. Перед двухэтажным кирпичным домом, ничем не отличающимся внешне от соседних строений, Ежи остановился. Поднял глаза и увидел знакомую табличку: на двух коротких чугунных цепочках болталась тяжелая медная туча с выбитой надписью: «Далекая Пристань. Гостиница». Ежи взглянул на часы – 19:47.

Вчера, примерно в это же время, он стоял здесь, промокший до самых костей, разбитый и утомленный. В голове гудела бесконечным эхом пустота: прошлого нет. Есть данность: он – под дождем в темноте незнакомых улиц, перед ним фасад кирпичного дома в сдержанном классическом стиле и табличка: «Далекая Пристань. Гостиница». Он толкает тяжелую дверь и входит. Внутри тепло, даже душно – горит камин, тени пляшут на толстых пожелтевших мраморных колоннах; широкая лестница, устланная темно-фиолетовым ковром, ведет на второй этаж, над лестницей в жутком предчувствии покачивается огромная бронзовая люстра, на ее бледных лампах, большая часть которых не горит, осела древняя пыль. Он подходит к стойке регистрации, за ней спит человек – его губы приоткрыты, и седые пушистые усы чуть заметно колышутся при каждом выдохе. Он улыбается во сне, в морщинках в уголках губ читается блаженство. Ежи тянется к звонку, но не звонит – убирает руку. Он подходит к креслам, стоящим у камина, садится и невидящим взглядом смотрит на огонь.

Расчесанные широким гребнем барханы белого песка сливались на горизонте с белым безоблачным небом. Все вокруг было белым. И только круг изморенного, дымящегося солнца был красным. И только куб шелкового шатра был черным. Внутри – она. Ее одежда – легкое белое платье, она босая, а волосы черные, распущены и струятся. На ее ладонь льется вода тонкой прозрачной струйкой, вытекая из ниоткуда и утекая в никуда. Она смотрит прямо в глаза, улыбается. Долго. Можно почувствовать, как шевелятся барханы, как песчинки перемешиваются – текут, подвластные ветру. Можно почувствовать жизнь. Воздух раскален. Солнце безжалостное, расточительное. Вода льется на ладонь. Она улыбается. И вдруг протягивает ладонь. Касаешься – ладонь сухая. Она кладет вторую ладонь сверху и говорит: «Не важно, как долго вода лилась на мою ладонь, – я оботру ее, и ладонь снова станет сухой».

– Господин…

Ежи приоткрыл глаза и сквозь мутную пелену сна увидел пушистые усы, которые говорили с ним.

– Господин, чем я могу быть полезен? Я Керлиц, хозяин этой гостиницы. Может быть, вы желаете снять комнату?

Ежи открыл глаза, сон ушел, камин пылал все так же яростно, одежда почти высохла, но усталость осталась, хотелось снова закрыть глаза и очутиться в черном шатре. Ежи посмотрел на часы – 20:34.

– Простите, не подскажите ли, который час, мои часы стали спешить, и я им перестал доверять, – произнес усатый господин, перенеся склоненную голову с правого плеча на левое.

– 20:34, – ответил Ежи, еще раз взглянув на часы. – Я не хотел будить вас, господин… – Ежи замялся, забыв имя.

– Керлиц, – усатый господин располагающе улыбнулся.

– …Господин Керлиц, мне очень неловко, что я вот так уснул. Меня зовут Ежи, я…

– Это я должен извиниться, что спал на рабочем месте, – перебил Керлиц, – но в последнее время так плохо засыпаю, что, уснув наконец, просто ничего не замечаю. Может быть, вам нужен номер, господин Ежи?

Ежи пожал плечами:

– Да, пожалуй…

– Тогда пройдемте к стойке регистрации, – во время всего разговора находившийся в полусогнутом положении, нависая над сидящим Ежи, Керлиц резко выпрямился, как струна, и быстрым шагом, сложив руки за спиной, направился к стойке.

Ежи встал, взял стоящий около кресла рюкзак, перекинул через руку плащ и пошел вслед за ним. Какой-то он неестественный в своих резких движениях, подумал Ежи, пожалуй, ему больше подходит безмятежное состояние сна, в котором он пребывал, когда я только вошел.

Керлиц уселся в кресло, нацепил на нос маленькие круглые стеклышки очков, раскрыл толстый, в кожаном переплете, журнал и, макнув перо в чернильницу, уставился на Ежи, но тут же отвел взгляд и, глядя на кончик пера, произнес деловито:

– Итак, господин Ежи, вы желаете номер?

– Да, – Ежи даже не успел еще произнести это короткое слово, а Керлиц уже говорил дальше.

– Очень хорошо, – он записал что-то в журнале. – Вам одноместный?

– Да.

– Ясно, – опять что-то записал. – Вы к нам надолго?

– Собственно… я не знаю…

– Так, – и опять какая-то запись.

Рядом с журналом, под левой рукой господина Керлица, лежали часы – красивые, старые, на тонкой золотой цепочке, чудесная вещь.

– Это и есть ваши часы, господин Керлиц? – спросил Ежи.

– Да. Жаль, они подводят меня… я их не ношу, – ответил Керлиц и отодвинул часы в сторонку.

– Позвольте посмотреть.

– Нравятся? – улыбнулся Керлиц, подавая часы, – старинная работа!

– О да, прекрасные… – ответил Ежи, разглядывая гравировку тонкой работы на золотом корпусе: волнистые водоросли, молчаливые рыбы и жемчужные раковины.

– Но не отвлекаемся, – господин Керлиц снова уткнулся в журнал. – Вы к нам откуда?

– Сложно сказать… – Ежи открыл заднюю стенку часов и любовался работой механизма.

– Понятно. Чем будете заниматься?

– Не знаю, – перочинным ножичком, который всегда был в кармане, Ежи подкрутил маленький винтик.

– Что ж, замечательно! – господин Керлиц захлопнул гроссбух и встал. – Пойдемте, я покажу вам ваш номер.

– Возьмите часы, господин Керлиц, я починил, там пружина немного ослабла – теперь не должны спешить, – Ежи протянул ладонь с лежащими на ней часами.

Но господин Керлиц не спешил забирать свои часы, он смотрел на протянутую ладонь, и во взгляде его читалась непередаваемая эмоция, неопределяемая, но невероятно яркая. Медленно он перевел взгляд на Ежи, поправил очки на носу, глянул через стекла, поморщился, резко снял очки, не отрывая взгляда, и произнес, будто вздыхая:

– Так вы часовщик…

Ступени широкой лестницы одна за другой плыли вниз, ковер шелестел фиолетовым ворсом, долго сохраняя следы, качалась бронзовая люстра. Они поднимались в номер.

– Поймите, – говорил Ежи, – я не часовщик.

– Но как же? – возражал господин Керлиц. – Ведь вы починили мои часы.

– Это было несложно, просто подтянул пружину, каждый бы справился.

– Далеко не каждый! Совсем не каждый! – Керлиц забежал чуть вперед и, пристально взглянув в глаза Ежи, добавил: – Вы не понимаете…

Ежи ускорил шаг.

– Чем вы намерены заниматься? Ведь вы можете быть часовщиком. В нашем городе нет часовщика, а многие часы сломаны, – задыхаясь, говорил Керлиц, еле поспевая по ступеням за Ежи.

– Господин Керлиц, – Ежи остановился, – поймите же, я не чиню часы, я никогда этим не занимался. Не знаю, что на меня нашло, когда я взял ваши… – Ежи помедлил, а потом добавил резко: – И вообще, я не расположен сейчас обсуждать перспективы моего дальнейшего пребывания здесь, я устал! Я, может, завтра же уеду!

Керлиц замолчал и сник. Они поднялись на второй этаж – по периметру тянулся ряд дверей красного дерева с бронзовыми номерками. Они подошли к номеру «4». Керлиц открыл дверь, вошел и включил свет, Ежи последовал за ним. Широкая комната в синей гамме: темно-синие шторы, синий ковер, синие обои с золотым рисунком несуществующих птиц, поющих беззвучные песни тишине. Кровать, письменный стол, несколько кресел, потемневшее зеркало в позолоченной раме, под зеркалом тяжелая напольная ваза из синего, с белыми прожилками, камня. Ежи прошел к кровати, кинул плащ и сел – в зеркале напротив отразилось усталое, бледное лицо с мутным взглядом и взъерошенными кудрями высохших волос.

– Господин Ежи, – Керлиц стоял в дверях, – позвольте мне пригласить вас в одно заведение, здесь, неподалеку. Я был чересчур навязчив, несдержан, хотя должен был понять, что вы, конечно, устали с дороги и вам не до разговоров. Позвольте мне загладить свою вину. Здесь недалеко есть бар… Думаю, хорошая выпивка пойдет вам только на пользу и долгожданный сон будет слаще.

Ежи посмотрел на Керлица, на его пушистые белые усы, скрывающие блаженные морщинки в уголках губ, перевел взгляд на себя в зеркале, усмехнулся и прошептал: