Русский царь

Русский царь
Максим Горький

Мои интервью #3
«…В Царском Селе принимают не очень ласково, но оригинально. Как только я вошёл, меня окружила толпа жандармов, и руки их тотчас же с настойчивой пытливостью начали путешествовать по пустыням моих карманов. – Господа! – любезно сказал я им, – я знал, куда иду, и не взял с собой ни копейки!..»

Максим Горький

Русский царь

…В Царском Селе принимают не очень ласково, но оригинально.

Как только я вошёл, меня окружила толпа жандармов, и руки их тотчас же с настойчивой пытливостью начали путешествовать по пустыням моих карманов.

– Господа! – любезно сказал я им, – я знал, куда иду, и не взял с собой ни копейки!..

Но они не обратили на эти слова ни малейшего внимания, продолжая ощупывать моё платье, обувь, волосы, заглядывая мне в рот и всюду, куда может достигнуть глаз человеческий. Приёмная, в которой происходило это исследование, была убрана просто, но со вкусом: у каждого окна стоял пулемёт, дулом на улицу, перед дверью – скорострельная пушка, у стен – стойки с ружьями. Обыскивали артистически, видно было, что люди занимаются делом не только знакомым, но и любимым. Я вертелся в их руках, как мяч. Наконец, один из них отступил от меня шага на три в сторону, окинул мою фигуру взглядом и скомандовал мне:

– Раздевайтесь!

– То есть – как? – спросил я.

– Совершенно! – категорически заявил он.

– Благодарю вас! – сказал я. – Если вы хотите меня мыть – это лишнее, я брал сегодня ванну…

– Без шуток! – повторил он, прицеливаясь мне в голову из револьвера. Это нисколько не удивило его товарищей, напротив, – они тотчас же бросились на меня и в один миг сняли с моего тела платье, точно кожу с апельсина. Начальник их снова молча и тщательно осмотрел моё тело и, когда, наконец, все убедились, что со мной нет бомбы и я обладаю шеей, вполне удобной для того, чтобы повесить меня, – сказали мне:

– Идите!

– А… одеться – можно?..

– Не нужно!

– Но, позвольте…

– Не рассуждать! Марш!

Двое из них, обнажив сабли, встали у меня с боков, третий пошёл сзади, держа револьвер на уровне моего затылка. И мы молча пошли по залам дворца.

В каждом из них сидели и стояли люди, вооружённые от пяток до зубов. Картина моего шествия была, видимо, привычной для них, – только один, облизывая губы, спросил у моих спутников:

– Пороть или вешать?

– Журналист! – ответили ему.

– А… значит – вешать! – решил он.

Меня провели в большую комнату без окон и с одной дверью, той, в которую я вошёл. В потолке горела матовая лампа, обливая комнату ровным, мутным светом. Под лампой стояла небольшая пушка, и, кроме неё, в комнате не было ничего. Эта скромная обстановка на месте роскоши, которую я ожидал встретить, не понравилась мне. В ней было что-то унылое, что-то отягчало душу мою невесёлыми предчувствиями.

– Нечего здесь рассматривать! – заметил мне конвойный с револьвером.

– Я вижу… – ответил я.

Мои конвоиры крепко привязали меня животом к дулу пушки, но руки оставили свободными. Затем один из них прицепил к замку пушки шнурок электрического провода с сонеткой на конце, отнёс его к стене комнаты впереди меня и там положил на пол. Его товарищи ощупали верёвки, соединявшие меня с дулом.

– Руки вверх! – скомандовали мне.

Я поднял руки. Все трое обошли вокруг меня и исчезли. Заскрипела дверь сзади меня. Кто-то спокойно сказал:

– Готово!

Наступила тишина. Я чувствовал, как на голове у меня растут волосы. Сталь пушки, упираясь мне в живот, распространяла по всему телу дрожь холода. Голые стены с трёх сторон угрюмо смотрели на меня. Я думал:

«Неужели это последнее моё интервью?»

И мне становилось скучно при этой мысли. Мне захотелось опустить руку и погладить сталь пушки, как гладят собак…

Но в это время под полом, впереди меня, раздался странный шум – как будто кто-то вздыхал глубоким вздохом усталости. Один из квадратов пола вдруг исчез, в отверстии явилась небольшая рука и быстро схватила сонетку. И вслед за нею передо мною выскочил из-под пола, как пробка из бутылки, сам русский царь со всеми своими титулами и весь в железе.

От неожиданности я вздрогнул, и рука мои опустились.

– Руки вверх! – раздался тревожный голос царя.

Я увидел, что палец его готов нажать кнопку сонетки, и мои руки взлетели к потолку, подобно крыльям мельницы под ударом вихря.

– Вот так! – сказал царь, и на лице его отразилось нечто подобное улыбке. – Когда Мы видим руки подданного около карманов, Нам кажется, что он хочет бросить в Нас бомбу, даже тогда, когда он намерен дать Нам рубль…

– Ваше величество! – сказал я, – со мной нет карманов…

– Да, да! Мы видим, – ответил он, – но всё же держите руки вверх… Люди стали так же изобретательны, как и злы…

– О да, ваше величество! – искренно согласился я.

– Вас не очень стесняют эти маленькие предосторожности, принятые для охранения Нашей жизни? – спросил он.

– Нет! Не беспокойтесь, пожалуйста!.. Я привык… – отвечал я ему, не сводя глаз с его пальца, лежавшего на кнопке сонетки. Ничтожное движение одного сустава – и мне в желудок высыплется из жерла пушки штук триста картечи. Ожидая каждый миг такого угощения, – невольно делаешься галантным.

– Как видите – Нам самим не очень удобно, но Наш долг перед богом приказывает Нам страдать! – сказал он, грустно качая головой.

Весь с головы до ног закованный в броню, подобно древнему рыцарю, он, как все властители народа в наши дни, сидел на троне из штыков. Но костюм его был слишком тяжёл, и трон не казался прочным. При неосторожных движениях царя штыки колебались, угрожая развалиться, и он неловко балансировал на них.

– Мы читали ваше интервью с Василием Фёдоровичем, королем Германии и братом Нашим, – заговорил царь, мечтательно полузакрыв глаза. – Вот король! Он король даже тогда, когда у него расстроен желудок… А Мы не можем сказать это про себя! – вздохнув, прибавил он и поднял наличник шлема тщательно вымытой левой рукой, потом достал откуда-то из-под брони бумажку и, бегая по ней глазами, – заговорил:

– Ум человеческий – убийца богов и королей – имеет в короле Германии непобедимого соперника… Да, это король! Он твёрдо знает, что верною подругой вождей народа всегда была богиня Глупости…

– И лжи, ваше величество! – добавил я.

Он взглянул на меня и сухо произнёс: