Жизнь Матвея Кожемякина

Охнув тихонько, Палага выпрямилась и долго молчала, глядя в стену, а потом нерешительно и тихо молвила:

– Кажись – спит он! Ты, пожалуй, иди, ложись, я позову, коли что…

А когда стряпуха ушла, она, наклонясь к Матвею, тревожно быстро спросила:

– Чем напугала тебя дура эта?

– Ничем! – ответил юноша, стыдливо отводя глаза в сторону, и с гордостью, самому себе не понятной, добавил: – Она и не дотронулась до меня!

Палага подвинулась ближе к нему, спрашивая с жадным любопытством:

– Как же это вышло?

Кратко рассказав ей, он обиженно попенял:

– На что ты её прислала?

– Да ведь как же! – воскликнула она, улыбаясь и покраснев. – Ведь ты…

Играя пальцами её руки, он сказал, вздохнув:

– Я думал, ты сама придёшь…

Она отшатнулась, удивлённо мигнув, и покраснела ещё более густо.

– Посидеть со мной, – окончил Матвей.

Палага тихонько засмеялась, прикрывая рот рукою.

– Ой, господи! Что почудилось мне!

– Что?

– Та-ак.

И, невесело качнув головой, вздохнула.

– Смехи!

– Это кто меня раздел? – смущённо спросил Матвей.

– Мы. А что?

Он завернулся в одеяло, встал и пошёл к окну.

– Ладно ли тебе вставать-то? – заботливо осведомилась женщина, не глядя на него.

– Дышать трудно! – тихо ответил юноша. – Глаза ест хрен…

За окном сияло голубое небо, сверкали редкие звёзды лунной ночи и вздрагивала листва деревьев, словно отряхая тяжёлый серебряный блеск. Был слышен тихий шорох ночной жизни растений и трав.

Оба долго стояли у окна, не говоря ни слова.

– О чём думаешь? – спросил, наконец, Матвей.

– А вот, – медленно ответила женщина, – приедет батюшка твой, начнут ему на меня бухать со всех сторон – что я буду делать? Скажи-ка ты мне…

Матвею польстило, что она спрашивает его совета. Он сдвинул брови и – молчал, не зная, что ответить. Потом, неожиданно для себя, спросил:

– Если сказать Наталье – иди, спи с Пушкарём, – пойдёт?

– Дадут гривенничек – пойдёт! – просто ответила Палага.

– Ругают эдаких-то, – сумрачно сказал юноша, подумав.

– Ругают! – повторила женщина, точно эхо. И снова зазвучал её шёпот: – Приедет батюшка, да объявит в полицию, да как начнут, сраму-то, позора-то сколько будет!

– Постой! – сказал Матвей, прислушиваясь.

Луна уже скатилась с неба, на деревья лёг густой и ровный полог темноты; в небе тускло горели семь огней колесницы царя Давида и сеялась на землю золотая пыль мелких звёзд. Сквозь завесу малинника в окне бани мерцал мутный свет, точно кто-то протирал тёмное стекло жёлтым платком. И слышно было, как что-то живое трётся о забор, царапает его, тихонько стонет и плюёт.

– Савка! – шепнула Палага, схватившись за грудь.

– Уходит! – сообразил Матвей, оживляясь. – Пусть идёт! Давай-ка отопрём ворота – не перелезть через забор ему…

– Ушибёт он тебя…

Но он уже высунулся за окно и громко шептал в тишину сада:

– Савка, иди во двор, я тебе отопру ворота, иди скорей…

В саду всё затихло, потом раздался хриплый ответ:

– Водки вынеси…

Палага побежала из комнаты.

– Я налью!

Наскоро одевшись, Матвей выскочил на крыльцо, бросился к воротам, – у калитки стоял на коленях Савка, влажно хрипел, плевался, его голова качалась, напоминая неровно выточенный чёрный шар, а лица не было.

– Что-о, – хрипел он, пока Матвей отодвигал запор, – уходили насмерть, а теперь боитесь?

Приоткрыв калитку, Матвей выглянул во тьму пустынной улицы; ему представилось, как поползёт вдоль неё этот изломанный человек, теряя кровь, и – наверное – проснутся собаки, завоют, разбуженные её тёплым запахом.

– Испугались, сволочи! – рычал Савка. – Кабы я полиции не боялся, я бы не ушёл… я бы-и…

Прибежала Палага, протягивая Матвею большой чайный стакан. Савка, учуяв едкий запах водки, сопел, ощупывая воздух пальцами.