Анекдот

– Ой, нет! Ой, батюшки, нет…

Женщина подбежала к окну, раскрыла его, – в комнату влетели дробные звуки. Быков слышал, что бьют из винтовок и револьверов. А вот бухнула бомба, заныли стёкла, в окнах дома, наискось от окон Быкова, тревожно вспыхнули огни. Крестясь, женщина присела на пол и тоже заныла:

– Господи-и…

Вошёл, вертясь, Кикин в пальто и фуражке, шёл он на пальцах ног, лицо его, освещённое огнём лампы, казалось медным и мёртвым.

– Чего это делается? – крикнул Быков. – Где Яков?

– Ушёл.

– Когда? Куда?

Сняв фуражку, горбун виновато развёл вывихнутыми руками:

– Я, Егор Иваныч, говорил ему – не лезь, не надо! Хотя они действительно обманули…

– Кто?

– Начальство, правительство. А Яша говорит: нельзя, товарищи… Подлость, говорит. Он – с кононовскими, с литейщиками…

Быков что-то понял, его точно кнутом хлестнуло; спустив ноги с кровати, он захрипел:

– Халат! К окну меня! Эй, баба…

Выглядывая из окна, сестра отмахнулась рукой:

– Как знаете сами! Пожар начался. Я – домой…

Но не только не ушла, а даже не встала с пола, стоя на коленях пред окном.

Одевая Быкова, Кикин бормотал:

– Как бы не влетело в окно что-нибудь…

– Молчи, – сурово сказал Быков. – Сводник! Укрыватель…

Стреляли близко. Был слышен даже протяжный крик:

– А-а-а…

Гремели запоры ворот, хлопали двери, где-то два топора рубили дерево, визгливый бабий голос тревожно крикнул:

– Садами беги…

Подойдя к окну, Быков увидал, как по улице проскакал чёрный конь, ко хребту его прирос человек, это сделало коня похожим на верблюда, а по неровному цоканью подков было слышно, что конь хром. Прижимаясь к заборам и стенам домов, в сумраке быстро промелькнули три фигуры, гуськом одна за другою, задняя волокла за собою какую-то жердь, конец жерди шаркал по камням панели, задевал за тумбы.

«Воры», – решил Быков, чувствуя, как внутри его грозно растёт тишина, пустота, а в ней гулко отражаются все звуки и тонут, гаснут мысли. Вот провыла пуля, шелохнулись сухие листья на деревьях.

«Рикошет», – определил Быков и услыхал робкий голос Кикина:

– Вы бы отошли от окна…

Он толкнул Кикина в плечо.

– Бунт, значит?

– Восстание рабочих, Егор Иваныч…

– Яков, Яшка – в бунте?

– С кононовскими он…

– Иди, – сказал Быков, протянув руку в окно, на улицу. – Иди, позови его! Сейчас же шёл бы домой. Что ж ты, подлец, молчал, скрывал?..

Кикин виновато пробормотал:

– Яша говорил вам: с оружием в руках…

– Иди! Погибнет Яшка – жить не дам тебе!

Челюсть Быкова так тряслась, что казалось – у него отваливается борода. Вытянувшись, как во фронте, серый, высокий, он стоял в мутном пятне окна, вытаращив глаза, щёлкая зубами, ноги его дрожали, и халат струился, стекал с костей его плеч.

Кикин исчез.

– Я – домой, – повторила сестра милосердия.

Не отводя глаз с улицы, налитой туманом, Быков тяжело опустился в кресло. Стреляли меньше, реже, тюкал топор, что-то упало, бухнув по забору или воротам, ломая доски. Непонятно было: почему так туго натянулись и дрожат проволоки телеграфа? Затем, неестественно быстро, в улицу всыпался глухой шум, топот ног, треск дерева, и знакомый, высокий, но осипший голос крикнул:

– Снимай ворота! Там бочки на дворе, – выкатывай…

«Это у меня на дворе бочки», – сообразил Быков.

А на улице под окнами кричали:

– Вяжи проволоку за фонарь! Тяни поперёк улицы… Р-руби столбы… Ногу, ногу, чёрт…

– Тут – Яшкин голос, – вслух сказал Быков. – Его!

Думать о том, что делает Яков, – не хотелось, но Быков всё-таки бормотал, ложась грудью на подоконник:

– Защищает. Не пускает.

Сестра совалась из угла в угол комнаты, причитая: – Ой, господи! Го-осподи… Грабители…

– Сядь! – крикнул Быков. – Вот я тебя – палкой! Молчи…

И, взяв палку, которой стучал в потолок, вызывая Кикина, он показал её сестре. У него всё тряслась челюсть и волосы усов лезли в рот, он дёргал усы, бороду, но челюсть отпадала, и всё грозней становилась тишина внутри, глубже пустота, куда вторгался с улицы шум, крик, треск дерева и отдалённые звуки выстрелов.