По Руси

Но Осип словно заранее сосчитал трещины во льду и такой же мокрый, как все, скакал зайцем со льдины на льдину; перескочит, остановится на секунду и, осматриваясь, звонко кричит:

– Гляди, как надо, эй!

Он играл с рекою: она его ловила, а он, маленький, увертывался, умея легко обмануть ее движения, обойти неожиданные западни Казалось даже, что это он управляет ходом льда, подгоняя под ноги нам большие, прочные льдины.

– Не падай духом, божьи детки, э-эй!

– Ай да дядя Осип! – тихо восторгался мордвин. – Ну – человек!.. Это действительно – человек…

Чем ближе к берегу, тем более измельчен, истерт лед и всё чаще проваливались люди. Город уже почти проплыл мимо, скоро нас вынесет на Волгу, а там лед еще не тронулся и нас подтянет под него.

– Пожалуй – потонем, – тихонько сказал мордвин, поглядывая налево в синюю муть вечера.

Но вдруг – точно пожалев нас – огромная чка уперлась концом в берег, полезла на него, ломаясь, хрустя, и встала.

– Беги-и! – яростно закричал Осип. – Валяй во всю мочь!..

Прыгнул на чку, поскользнулся, упал и, сидя на краю льдины, заплескиваемый водою, пропустил всех мимо себя – пятеро убежали на берег, толкаясь, обгоняя друг друга. Мордвин и я остановились, желая помочь Осипу.

– Бегите, щенки свинячьи, ну!..

Лицо у него было синее и дрожало, глаза погасли, рот странно открылся.

– Вставай, дядя…

Он опустил голову.

– Ногу я сломил будто… не встать…

Мы подняли его, понесли, а он, закинув руки на шеи нам, ворчал, щелкая зубами:

– Утопнете, лешманы… ну, слава те богу, не попустил, батюшко… Глядите – троих не сдержит, шагай осторожно! Выбирай, где лед снегом не покрыт, там он тверже… бросить бы вам меня!..

Заглянул прищуренным глазом в лицо мне и спросил:

– А книжка-то грехов наших, поди, вовсе размокла у тебя, пропала, а?

Когда мы сошли с куска льдины, навалившегося на берег, раздавив в щепы какую-то барку, вся часть льда, лежавшая в воде, хрустнула и, покачиваясь, захлебываясь, поплыла.

– Ишь ты, – одобрительно сказал мордвин, – поняла дело!

Мокрые, иззябшие и веселые, мы на берегу, в толпе слободских мещан; Боев и солдат уже ругаются с ними, мы кладем Осипа на какие-то бревна, он весело кричит:

– Ребя, а книжка-то решилась, размокла ведь…

Эта книжка – точно кирпич за пазухой у меня; незаметно вынув, я швыряю ее далеко в реку, и она шлепается о темную воду, как лягушка.

Дятловы помчались в гору – в кабак за водкой, бегут, колотят друг друга кулаками и орут:

– Р-ря!

– Их ты-и!..

Высокий старик с бородою апостола и глазами вора убежденно говорит над моим ухом:

– А за то, что вы взбулгачили народ мирный, надо бы вас, анафемов, по мордам…

Боев, переобуваясь, кричит:

– Чем мы вас потревожили?

– Христиане тонут, – ворчит солдат, еще более охрипший, – а вы что делали?

– А что нам делать?

Осип лежит на земле, вытянув ногу, и, щупая полушубок дрожащими руками, жалуется тихонько:

– Ах, мать честная, как измочился… Спорчена одежа на нет… а – года не носил!..

Стал он маленький, сморщился и словно тает, лежа на земле, становясь всё меньше.

Вдруг, приподнявшись, он сел, охнул и злым, высоким голосом заговорил:

– Понесли вас беси, дураков, – в баню, в церковь, вишь ты! Чертогоны!.. Туда же… Не проживет бог без вас свой праздник… На смерть наткнулись было… одежу всю спортили, чтоб вас розорвало…

Все переобувались, отжимали одежу, устало сопя, охая, переругиваясь с мещанами, а он кричал всё горячее:

– На-ко, что удумали, окаянные! Баня им надобна… вот, – полицию бы, она бы вам показала баню…

Кто-то из мещан услужливо сказал:

– За полицией послано…

– Ты – что? – закричал Боев Осипу. – Ты зачем притворяешься?

– Я?

– Ты!

– Стой! Это как же?

– Кто подбил народ, чтоб идти, а?

– Кто?

– Ты!

– Я?