Сарабанда

Это была какая-то специальная пена, подаренная еще к прошлому 8 Марта одной богатой родительницей, чей ребенок проболел почти целый февраль, и нужно было заново объяснять ему строение клетки и прочую ерунду. Бутылочка долго стояла в отдельном ящике для подарков, ожидая, куда бы отправиться дальше, чтобы в конце концов завершить этот круговорот ненужных вещей в виде мыльных пузырей, вылетающих из окна седьмого этажа из соломинок двух малолетних преступников, использующих в своих корыстных целях бесценные растворы своей чисто вымытой мамаши. На этот раз дарить красивую бутылочку было совершенно некому, и как-то холодным октябрьским вечером, когда в квартире еще не топили, и даже в свитере и кофте было очень холодно, Верочка решила съездить в Лондон и принять настоящую английскую ванну. Красивая упаковка от волшебного эликсира полетела в мусорное ведро, для незнакомых слов на этикетке был даже найден словарь, и тогда Верочке открылась чудесная история про святую Джейн из Манчестера, которую сожгли на костре как ведьму, поскольку именно она открыла секретный состав и дерзко употребляла его, каждый раз после ванны превращаясь в исчадие ада и грозу соседей мужского пола, которые не могли устоять против неведомого аромата и «тонкого слоя белых шаров, целиком покрывающих греховное тело вышеописанной ведьмы».

Но на самом деле – видит Бог! – Джейн была сама невинность, и даже этот пьяница священник Мартин, который несколько раз лично следил за ведьмой в подзорную трубу со своей колокольни, покраснел еще сильнее, глядя в пол на суде, а потом все-таки признался, что не смог даже постом и молитвами устоять против дьявольского наваждения и соблазна, и купил-таки на церковные деньги для своей жены пол пинты этого эликсира, а потом разливал его всем своим хорошеньким прихожанкам под видом одеяния девы Марии, в котором они должны были приходить к нему на исповедь.

А Верочка тем временем уже села на дно ванны, вытянула ноги и думала, не сделать ли немного погорячее. Она решила пока просто выключить воду, чтобы полежать в тишине и отдаться мечтаниям. А что, если и ей этот эликсир придаст особой уверенности в своих силах, сделает фигуру ярче, кожу нежнее, и в глазах вдруг появится этот особый призыв, от которого джентьмены выпрямляют спины, встают со стульев, поправляют галстук и прическу, или просто ложатся у ее ног штабелями, один за другим, один за другим, а она их всех раскидывает ножкой в разные стороны, пока не попадется такой красивый, богатый, добрый принц, у которого, конечно, тоже есть замок рядом с Оксфордом или, на худой конец, вилла на берегу Женевского озера. Она уже представила и вечер у камина, стаканчик ирландского ликера со сливками «Baileys», дорогой прозрачный пеньюар, слуга с пирожными на подносе, в ливрее, потом этого принца почему-то в ботфортах и со шпагой, скачущего на коне по своему родовому парку среди античных скульптур и садовников к ней прямо с заседания Палаты Лордов.

Пена была еще совсем пышной, и она забавлялась, сдувая вершины с холмов белых пузырей и проделывая в сложном рельефе прямые каналы, надувая щеки и смешно дуя перед собой. Потом она совсем распарилась и закрыла глаза. Струйки соленого пота стекали по ее лбу к бровям. Вот он уже спрыгивает с лошади и бежит стрелой по бесконечной лестнице к ней наверх. Ступенек через сто дыхание, конечно, рвется, и он останавливается передохнуть. А кругом пахнут розы, поют причудливые птицы, над прудами клубится туман, садовники подметают прекрасные желтые листья и стригут кусты. Как же их много, куда не посмотришь, везде видны эти садовники!

Верочка крепче закрыла глаза и сама не заметила, как принялась нежно гладить свой живот, бедра и тонкую талию. Под водой было безумно гладко и сколько, и она с удовольствием ощущала сквозь пену свою невидимую изумительную кожу, сердце билось все сильней, и даже ванна немного подрагивала в такт с его ударами.

Верочка легла на спину, согнула ноги, и теперь впереди виднелись лишь ее блестящие розовые колени. Сладкая теплота проникала сквозь разогретые поры, в ушах убаюкивающе булькала вода, и постепенно ее руки все ближе двигались к внутренней стороне бедер, она раздвинула ноги как можно шире (ванна была, к сожалению, довольно узкая) и, наконец, погрузила пальцы в свои густые черные волосы, которые развевались внизу живота под водой, будто ровная аккуратная бородка. Конечно, сейчас она ничего не могла видеть под пеной, но помнила, как это бывает, если принимать ванну без всяких там эликсиров.

Но принц-то уже бежит по коридору, скидывая на ходу перчатки, шпагу, отстегивая ботфорты со шпорами (или, может, шпоры лучше пока оставить?), развязывая узлы и застежки сложной викторианской эпохи. Слуги, слава Богу, уже далеко, садовники при деле, и никто теперь не может помешать союзу двух любящих сердец, разве только какая-нибудь охотничья собачка, которую, впрочем, можно запереть в другой зале, положив в ее фарфоровую мисочку кусок ветчины и два мелко порезанных помидора, крепко посыпанных перцем.

Как хорошо, что она все же никому не подарила этот волшебный эликсир, который холодными зимними вечерами так действует на нее. Надо бы купить еще пару баночек. Она запустила свой указательный палец еще глубже и осторожно следила за своим возбуждением, горячей волной пробегающим вдоль всего ее распаренного тела, облепленного английской пеной. Левой рукой она сжала свою правую грудь, как пакет с молоком, лишь выпустив на волю между двумя пальцами незрелую пупырчатую землянику, как метко заметил когда-то один наш лауреат Нобелевской премии.

А принц в это время уже совсем обнаглел, вбежал в ее комнату совсем голый, даже без шпор, будто тоже из ванны, и тоже весь мокрый, правда, еще без пены. Вся пена осталась на его лошади. И вот он бежит к ней, а она уже совсем готова, и даже отставила дорогой бокал по-дальше, чтобы он случайно не разбился, жалко все-таки – ценная вещь, да и осколками можно порезаться. И вот он бежит и сразу вскакивает на нее, как на лошадь, и она вместе несутся по дивному утреннему парку, среди античных скульптур, разгоняя туман над прудами, садовники по-прежнему метут листья, щебечут птицы, рядом несутся борзые, все так солнечно, тепло, весело, ее груди подскакивают, они кричат и скачут все дальше, в лес, где уже никого нет, только скоро уже будет забор соседа, скряги и ворчуна, так что пора заворачивать обратно.

Она кончила, сразу вынула пробку, долго следила, как пена и наваждение стекает с нее в маленькую дырочку, потом резко поднялась, включила душ, смыла остатки радости и легко вытерла со своего тела последние капельки соленого английского тумана.

Variatio 6 a 1 Clav Canone alla Seconda. Лосиный остров

За неделю до свиданья с первой моделью Харитон наконец-то дозвонился до Ветровского, и они договорились пойти на лыжах. Харитон неплохо бегал еще со школы, тренировавшись по два раза в неделю вокруг Серебряного Бора. Потом был большой перерыв, и только через несколько лет до него наконец-то дошло это правильное чувство, что надо себя заставить, и заполнять часть своей больной головы смолой, уродскими ботинками, расписанием электричек, температурой, приятной компанией, чтобы потом лежать на диване, вытянув бессильные ноги, и гордиться длиной дистанции.

Вот и теперь он начал с того, что среди балконного хлама нашел ржавую банку с остатками лыжной смолы, которую отдал ему старый приятель, обрадовав свою чувствительную жену. У Харитона жены не было, и он понимал, что смолка лыж – тяжелое, но необходимое дело. Он приготовил старую зубную щетку, тряпки, газеты и тупую стамеску. Расчистив место вокруг плиты, он принес лыжи с балкона и вначале вытер с них годовую грязь мокрой тряпкой.

Главная трудность в этом деле – траектория лыжи над огнем. Представьте, как же можно ухитриться прогреть лыжу длиной больше двух метров, если плита стоит в углу кухни? К счастью, у Харитона была редкая возможность – плита стояла рядом с окном, и можно было выдвигать лыжу на улицу через окно, чтобы как следует прогреть недоступный участок. Постепенно отравленный дым заполнил всю кухню, И Харитон уже машинально водил лыжей взад и вперед, потом мазал смолу зубной щеткой, снова грел, пока смола не закипала, а потом смахивал лишнее тряпкой. Тяжелый смолистый дух спрятался по всем закоулкам его маленькой квартиры и долго потом не хотел выходить на улицу. Даже дня через три Харитон все не мог определить, откуда же так воняет, пока не догадался понюхать свой свитер, в котором тогда он смолил лыжи.

Вот у Ветровского лыжи были пластиковые, и с ними были совсем другие проблемы, с которыми Харитон никогда не сталкивался. Ветровский рассказывал ему при какую-то гидрофобную смазку, парафин, теплые утюжки, тюбики с мазями, но Харитон пропускал это мимо ушей, думая, что для него это не так важно.

На следующий день после смолки Харитон занялся ботинками – ископаемыми млекопитающими шестидесятого года. Его левый древний мастодонт потерял язык, но к счастью, Харитон случайно наткнулся на этот язык еще прошлой весной на нижней книжной полке в коридоре и отложил его в отдельную коробочку в кладовке, и вот теперь пришло время поставить его на место. Он несколько дней думал, как же проткнуть крепкую кожу изнутри ботинка, в самом носке, потом сломал несколько иголок, но протянуть нитку в обратном направлении ему никак не удавалось. В наборе, который Харитон приобрел у бабы в электричке за десять рублей (это в два-три раза дешевле, чем в московских магазинах, баба продавала еще новые захватывающие детективы Александры Марининой, которую уже никому не надо представлять, в твердой цветной обложке, шоколадки отечественные, дешевые, пять видов, носки шерстяные вязаные сорок второго – сорок первого размеров, тридцать восьмой уже кончился в предыдущем вагоне, туалетная бумага, в рулоне целых девяносто два метра, хватит надолго, китайский фейерверк – подходит к любому празднику, радость детям и взрослым…) была даже удивительная игла, загнутая в дугу, но она тоже никак не желала протыкать кожу – не во что было упереться. Снаружи сделать отверстие и просунуть иглу было элементарно, а вот изнутри…

На второй день мучений и сильнейшей внутренней борьбы с ботинком Харитон плюнул и просто пришил язык к первым отверстиям для шнурков. Он в который раз убедился, что без правильных инструментов не стоит приниматься за работу, а найти такой инструмент очень даже не просто. Все равно он начинал их завязывать со второго или третьего ряда. А в пятницу Ветровский вдруг сказал, что простудился, и поездка, может быть, отменится. Харитон так и не узнал, что в тот вечер Ветровский поссорился со своей сестрой Милой, которая не хотела пускать его одного в лес и оставаться дома одна. Они договорились созвониться утром в субботу, когда Ветровский сможет, наконец, определить, заболел ли его организм окончательно или нет. На самом деле Мила позвонила своей подружке и они тоже договорились встретится, но не совсем точно, так что Ветровскому было теперь не так стыдно оставлять ее одну. Харитон немного расстроился, но решил поехать в любом случае, даже без Ветровского. Утро было чудесное – минус восемь, синее небо, скрипучие улицы, и Харитон с радостью разложил на диване свой маскарадный костюм – две пары носков, клетчатые кальсоны и майку надел сразу, свитер, большие теплые перчатки, шапочку, мазь на случай сильной отдачи, жетоны на метро и ключи.

Минут через пять бодрый голос Ветровского сообщил ему по телефону, что его организм еще держится, и что он едет. Это было приятно, и Харитон с радостью позавтракал двумя бутербродами с сыром и даже сделал себе яичницу из двух яиц.

Они встретились в одиннадцать на «Щелковской». Харитон не знал, что одна девица, проходящая мимо, на которую он даже не посмотрел, вскоре будет раздеваться у него в спальне (Верочка утром бегала на рынок за овощами на «Измайловскую»). Он торжественно двигался по платформе, медленно передвигая ноги в огромных лыжных ботинках, и пышные украинские девки, запряженные в телеги с кислой семеринкой в холщевых мешках по пятьдесят килограмм, смеялись над ним всю дорогу, и одна толстушка чуть не смахнула его своим задом в два мешка на рельсы. Ветровский был еще выше его, худее и с большой головой. Он любил долго разворачивать носовые платки размером с хорошую наволочку и сморкаться, зажмурив глаза. Сегодня простуда особенно густо выходила у него через нос. Они застучали ботинками по мраморному полу и двинулись на улицу. А дальше все было очень быстро, потому что стоять было холодно.

Они понеслись вначале по широкой утоптанной тропинке, потом быстро нашли лыжню и побежали по ней до упора. К сожалению, народу было достаточно, но Харитон думал, что это особые люди, последние лыжные дворяне, жадно глотающие плотный январский воздух, и уступающие встречным половину лыжни. Ему особенно нравились лыжницы-старушки, которых теперь было большинство, наверняка говорящие на французском языке, и ему было все время неловко обгонять их, ведь это огорчает каждого лыжника, и он говорил им «мерси».

Ветровской пилил сзади, простуда не давала ему разогнаться, он часто останавливался, прислонившись к дереву, и опять разворачивал свою наволочку. В прошлый раз на трассе Снегири-Радищево все было наоборот, Ветровский несся впереди как лось на своих пластиковых лыжах, а Харитон, упираясь глазами в мокрый цветной лес, еле полз на своих старых дровах, которые весили тонны от налипшего снега. Вот что значит как следует просмолить лыжи, – думал Харитон, хотя кататься в дождь всегда плохо, как их не смоли. Он остановился на пересечении просек, глубоко вдохнул и посмотрел в небо как князь Андрей. Голые ветки едва шевелились, и у него закружилась голова. Как здорово, что он наконец-то заставил себя поехать! Сердце стучало, стараясь оторваться от сосудов и упасть вниз. Харитон не чувствовал себя так одиноко, жизнь имела простой смысл как эта лыжня, и где-то вдали, возможно, скользят красивые девушки в красных рейтузах.