Порча

Семнадцать тысяч населения – больше, чем в Судогде!

Серая коробка общежития примостилась в середке, около вокзала, заправки и мастерских. Федеральная трасса делила Горшин пополам. На севере – микрорайон Стекляшка, на юге – хрущевки и частный сектор, окрестные села, сосновый бор.

Во вторник Марина решила изучить город. Надела шорты и футболку, смоляные волосы завязала резинкой. Вечер был теплый, совсем июльский, но паутина, парящая в воздухе, предсказывала скорую осень.

Переселяться помог дед. Арендовал у товарища грузовик, притаранил из Судогды внучкины книги, одежду, косметику.

– Для учительницы внешность – превыше всего! – говорил.

Бабушка встревала:

– Маринка и без грима хороша!

– Хороша-хороша, но про помаду нельзя забывать.

Возле рынка причитала попрошайка, лаяли дворняги, ссорясь за беляш. Марина делала мысленные пометки: супермаркет «Центральный» (а в нем «Бургер-Кинг!»), салон красоты «Гламур», «Сотофон», магазин «Рыболов» – чем черт не шутит. Она-то, конечно, тоже выросла в дыре, но пять лет студенческой жизни развратили, избаловали…

Тянуло то к маме, то к владимирским друзьям в клуб, то вообще в объятия к…

«К тому, чьего имени нельзя произносить», – погасила она порыв.

Асфальтную жилу трассы окаймлял уродливый бетонный забор, пьяно кренящийся секциями, измаранный граффити. К Стекляшке вел пешеходный мост.

Вместо обшарпанных хрущевок тут тонули в яблонях симпатичные высотки кофейного цвета. Нарядные дворы, детские площадки, пиццерия и даже кинотеатр. А вон, за елками и березовой рощицей, школа № 2. Поменьше старшей коллеги, но и повеселее.

Марина полагала, что для полноценной реализации талантов не обязательно оседать в мегаполисе. А друзья чуть ли не поминки устроили, узнав про Горшин.

«Про Горшин… как „прогоркло“», – отметила она.

Марина нахваталась разного от родни: у бабушки позаимствовала упертый характер, боевой нрав, у мамы – прилежность в учебе, усидчивость. Но не стала, как мама, книжницей-отшельницей. Отличные оценки совмещала с бесшабашными (и безбашенными) вечеринками. Благо дед одолжил важное умение хорошо отдохнуть, поработав. От отца, давно эмигрировавшего, она унаследовала только фамилию, отчество и цвет волос.

И так чересчур много.

Горшин заканчивался нефункционирующей военной академией и функционирующей воинской частью – здесь, сказала Кузнецова, располагалась гвардейская бригада специального назначения.

Уютной Стекляшке учительница поставила пятерку.

По тенистой аллейке вернулась к мосту, перешла дорогу. Южная половина города состояла из серых и белых пятиэтажных зданий, бледно-голубых – трехэтажных. Центральный проспект – Советский – подпирали гривастые клены. Первые этажи домов традиционно отводились под магазины: мебельный, цветочный, обувной, продуктовый. Росгосстрах и Сбербанк, «Дикси» в модерновой шкатулке.

Возле аптеки рухнула черемуха, выдрав из почвы осьминога корневища. Ствол оседлали подростки. При виде Марины они захихикали, засвистели.

– Эй, заблудилась?

«А вдруг – мои ученики?»

Не одарив их вниманием, Марина с достоинством продефилировала мимо.

От мемориала героям войны тропинка петляла на холм, к школе. Марина взяла левее, смело штурмуя терра инкогнита.

Днем она присутствовала на своем дебютном педсовете. Обсуждался учебный план, аттестация. В учительской – пятнадцать педагогов. На дюжину женщин – двое мужчин. Приятно, что есть и молодые барышни (информатика, биология тире экология, музыка). Коллектив вроде дружный, приветливый. Марина незаметно чиркала в телефон: «Лар. Сер. Самотина – математика. Ант. Пав. Прокопьев – ИЗО. Алек. Мих. Аполлонова – англ. яз.».

Позабавила пожилая учительница физики (ее имя Марина не запомнила). Старушка весила добрый центнер, на совет пришла с Библией под мышкой, и в основном клевала носом, пробуждаясь иногда от громких шутливых комментариев Прокопьева или Кузнецовой.

Завуч, кругленькая и сдобная женщина по фамилии Каракуц, познакомила коллектив с новенькой. Марине долго аплодировали, растрогав, велели быть гордостью школы.

Элегантный Костров поручил Крамер шефство над седьмым классом, осиротевшим после ухода Ахметовой.

– Что ж вы, ироды, – сказал худощавый, бородка клинышком, Прокопьев, вылитый художник, – человек к вам пришел, а вы его сразу – в пасть Тухватуллину?

Тухватуллина уже упоминала Ольга Викторовна. Притча во языцех. Любопытно…

– Зубы сломает ваш Тухватуллин, – подбодрила Кузнецова, а Костров сказал в кулуарах:

– В седьмом моя дочка учится. Так что я вам самое дорогое доверил.

Над частным сектором курсировали облака. Грязно-рыжий трубопровод обгадили голуби. За штакетником звенели цепями псы, орали телевизоры, и, как ни старалась, Марина не смогла представить Горшин времен своей прабабки. С бричками, подводами, винокурней…

Не преподнеся сюрпризов, город закончился промышленными зданиями. Синяя громада – рыбокомбинат. Рядом мебельная фабрика и закрывшийся велосипедный завод.

Речку, расхваленную Кузнецовой, Марина прозевала. Ничего, найдет в следующий раз.

Городки вроде Горшина имели преимущество. Здесь проще начинать с нуля. Не только работать. Строить отношения тоже. Останься она во Владимире, уже трижды простила бы того, чье имя нельзя называть. Он вчера написал ей на электронку письмо – в соцсетях он был забанен навечно. Скучаю, помню, сожалею…

– Все пройдет, как с белых яблонь дым, – процитировала Марина.

По дороге в общагу заскочила на рынок и купила свежего леща. К вину, отметить классное руководство.

Тамара (1)

В ночь на двадцать восьмое августа у шестидесятилетней Тамары Яшиной из груди пошло молоко. Спросонку она испугалась, что кровь. Мало ли, рак. Ее мать умерла от рака.

Она стянула сорочку и обнаружила белесую влагу, струящуюся по ребрам. На цыпочках, чтобы не разбудить племянницу, выскочила в ванную, над раковиной помассировала грудь. Привычная дряблость сменилась забытой полнотой, приятной тяжестью. Ареолы покрыли капли молозива. Сердце норовило выпрыгнуть через горло. Тамара надавила сильнее, и жирное, как сливки, молочко потекло вниз, образуя на животе четкий рисунок.

Лицо со впадиной пупка вместо рта.

Она, конечно, ошиблась, обозвав Лицо «нечестивым». Начиталась макулатуры, наслушалась попов. Вот и ляпнула, что взбрело в пустую башку, а Игнатьич рассвистелся. Да и страшным оно казалось поначалу. Если от Господа, то почему под землей, почему из канализационной воды, а не из родниковой?

Потому, старая ты кошелка, что пути Господни неисповедимы. Из сора, из плевел явится святость, как чистейшее молоко из старушечьего вымени.

Белое, радостное, приливало, будоража эмоции, давно высеянные из памяти.

Снова спустившись к Лицу – она не знала зачем – Тамара увидела совсем иное.

Мудрость. Доброту. Всепрощение.

Хотелось свернуться клубочком, и спать на холодном полу, и смаковать яркие сны.

Но нужна ли какая-то там вахтерша Богу? Не противно ли ему ее присутствие?