Скелеты

Из вежливости снял со стенда тощенький томик. Поэтический сборник «Тебе, природа, эти строки». На задней стороне обложки красовался Мельченко образца середины девяностых. Еще худее и вихрастее.

– Моя гордость! Вышла три года назад. Не стал вам отсылать по почте, хотел собственноручно вручить, с автографом!

Он порылся в карманах, и Андрея не удивили бы перо и чернильница. Но учитель достал обычную авторучку. Написал размашисто на титульном листе:

«Прекрасному поэту Ермакову от просто поэта А. Камертона. 26.12.16».

– Кроме нас с вами, в жюри будут чудесный поэт Феликс Коппер и наш уважаемый художественный руководитель Елена Сова! – он говорил так, словно поэт Коппер и худрук Сова в данную секунду выходили на сцену под дробь барабанов. – Между прочим, фестиваль закроет выступление группы «Церемония». Ваш друг Хитров играет в ней на ударных. Вы не встретили его внизу?

– Нет… Он в ДК?

– Где ему еще быть!

«Как много призраков в этом городе», – подумал Андрей.

– Спешите, мой юный друг! – позволил Мельченко. – Бегите, молодость любит бег!

Они обменялись комплиментами.

– До четверга, Артур Олегович.

«Может, я сам умер, – предположил Андрей по дороге к Хитрову, – скончался от тоски, а Варшавцево – это такой загробный мир?»

9

Пропавшую шестнадцать лет назад девушку звали Лиля Дереш. И было ей шестнадцать лет. На единственной зернистой фотографии – непримечательное худощавое лицо, светлые прямые волосы, пробор посредине. Тонкая линия губ, глаза утоплены в тени. Плохой снимок. Плохой город. Собачья жизнь.

Ушла перед Новым годом. Белый свитер, коричневая курточка. Телефон милиции 02.

Хитров потеребил серебряную серьгу в ухе. Напоминалка о юности, о посиделках на улице Быкова. Еще раз оглядел фото, но никакие потаенные струны не звякнули в душе. Имя, приметы… ничего особенного. Никакой связи с ним, четырнадцатилетним, с его квартирой, со змеями, которых он до потери сознания боялся в детстве.

Просто девочка. Просто стихотворение Платона. Он рыл не туда. И начинало казаться, что мамина идея вызвать церковную гвардию довольно здрава.

Хитров отодвинулся от старого лобастого монитора. В дверь постучали.

Он встал, лавируя между микшеров и колонок.

– Войдите.

На пороге появился Андрей Ермаков.

– Ага, – сказал Хитров после длинной паузы.

– Ага, – подтвердил Ермаков.

– Ну и как я пойму, что это действительно ты, а не один из клонов?

– Испытай меня. Могу спеть пару песен «Церемонии».

– Нет, – мрачно сказал Хитров, – песни «Церемонии» слишком известны и входят в обучающие инструкции инопланетных захватчиков. Ты помнишь, как называлась ленинская забегаловка до того, как стала «Теремом»?

– Вареничная «Карина», – без запинки выдал Ермаков.

– Верно, – хмыкнул Хитров. – А какого цвета был игровой автомат в вареничной «Карина»?

– У него не было цвета. Он был выше этого дерьма.

– И снова в точку. Что ж, ответь мне, что случалось, если игрок проигрывал?

– Автомат говорил фразу из «Операции Ы»: «Учись, студент». А если выигрывал, говорил голосом Шарикова: «Еще парочку».

– Ты не клон.

Они прикусили улыбки и обменялись рукопожатиями. Сдержанно, с непробиваемо серьезными гримасами.

– Ты постарел, – сказал Ермаков.

– А ты подряхлел.

– Просто заматерел.

– Задедушкарел.

Со стороны их диалог показался бы встречей пациентов двух дружественных психиатрических клиник.

– Какого лешего ты сюда приперся? – спросил Хитров, когда иссяк запас колкостей.

– Ты завидуешь, что меня позвали в жюри, а тебя нет.

– Поэзия для кисейных барышень. Мой юный друг! – Хитров пародировал Мельченко-Камертона. – Гений! Первая полоса в «Рудничке» твоя!

Ермаков рассмеялся.

– Дружище! Твою мать, дружище, столько лет!

– Ну, кто-то мог бы притащить ко мне свою жопу гораздо раньше.

– Виновен по всем статьям. Но, Толька! Дом, работа…

– Работа? Это твоя передача про лепреконов – работа?

Ермаков окинул взглядом тесный, но вполне уютный кабинет звукорежиссера.

– Не похоже, чтобы ты вкалывал на шахте.

– Что есть, то есть. А серьезно, зачем ты согласился сидеть в жюри? Скукотища же смертная.

Ермаков вздохнул.