Путь с войны

Загорский забирал стакан из рук Иванчикова и сказал:

– Вам пить не стоит. Здоровье ваше плохонькое. Сердце, мол. Распорядитесь насчет автомобиля.

Иванчиков сконфузился.

– Так ведь дело к вечеру. А там и ночь.

– Удивительно точное замечание. Автомобиль с водителем, – сказал Загорский, сворачивая газету с разложенной закуской. – Это будет паек шофера.

Иванчиков снял трубку телефона, послушал, потряс ее, потом, не дождавшись, выбежал из кабинета. А Ростислав грустно произнес: «Вот, мол, оно как, это самое» и выпил.

***

Грузовик пожирал широкую дорогу, так втягивают в рот длинную лапшину. В кабине машины – хмурый Василий, веселый шофер поет во весь голос:

– Есть по Чуйскому тракту дорога, много ездит по ней шоферов. Среди них был какой-то там шОфер… звали Васька его…. вот и он.

Васька ответил полуулыбкой. Худосочный шофер крутил баранку; щурясь, глядел вперед – пыльно солнечная трасса упиралась во вспухшие тучи.

– Дождь будет. В-васька! Так ты так и не сказал, че в район-то ездил.

– Да там порешать кое-чего, – нехотя сказал Василий. – Хочу фамилию отца взять.

– А в чем тут вилы?

– У меня сейчас фамилия отчима. А вилы в том, что отца забрали в тридцать третьем, осудили. В селе как-то меня не очень поняли. Боятся, что ли. А им, что не страшно, то безразлично Я и пошел выше, в город.

– Так и че сказали в городе?

– Значит так. Приехал я нежданным гостем в высокую инстанцию. Там меня почему-то не шибко ждали. Хозяин кабинета живет в кабинете, как дома, ходит чуть ли не в подштанниках. Сидит и что-то из себя воображает. Рожа красная, как из бани. Глаза пустые, как с похмелья…

Шофер только смеялся: ну, Васька, ну рассказчик! Машина приближалась к полосе дождя.

– А он потом и ляпнул такое, – с выражением говорил Василий. – Мол, вы все в деревне негодяи, и вами нужно только командовать. Вам, говорит, нужно указывать че когда сеять, че когда убирать. А я думаю: и как же мы раньше без тебя обходились? А он давай там про страну загибать, про всё на свете. А по моему делу – ни бе, ни ме, ни кукареку. Потом притащился какой-то хлыщ по-военному одетый. Меня и прогнали.

На лобовое стекло шлепнулись крупные кляксы воды.

Шофер с восклицанием «Ё-о!», нажал на тормоз. Грузовик остановился, и водитель, не выходя из кабины, открыв дверь, высунулся под дождь, и, изогнувшись, заглянул в кузов. Там Ырысту растянул над собой плащ-палатку, которой укрывал от дождя не столько себя, сколько стоящий перед ним футляр аккордеона.

– Ты че, солдат, дурня валяешь. Лезь в кабину не мокни! Хоть бы по крыше постучал!

Ырысту укрыл аккордеон, а сам с вещмешком в руке перелез в кабину. Автомобиль двинулся дальше.

– Ты заболтал меня Васька! Я даже забыл, что у нас еще один пассажир едет.

– Да ничего страшного, – сказал Ырысту

– Ничего… Главное, сидит, затихарился! Надо было по крыше стучать. Я че-то забыл. Стучать надо, нечего тута скромничать. Ничего…. ливень такой.

– Это хороший дождь, когда с солнцем. Грибной.

От этих слов Ырысту, от того, что дождь грибной и водителю, и Ваське стало как-то неожиданно хорошо.

– А в Германии грибы растут, солдат?

– Растут, наверное. Что они не люди?

– А как там насчет б-баб? Мне дядь Паша плел за румынок. Но ему верить….

Ырысту залез в мешок, поискал и достал фотографию немки-блондинки, которую протянул шоферу

– Ишь ты! Ни че такая… полохонул ее? Нет? Слушай, подари. Я ее куда-нибудь, – водитель примерил куда бы можно прикрепить карточку.

– Не надо, – сказал Васька, забирал фотографию у шофера, отдал ее обратно Ырысту. – Убери.

– Ты чего это, В-василий? – удивился водитель.

– Не надо. Женщина. Может быть, мать.

– Чья мать-то? Фрицевских солдат м-мать?

– Матери рождают не солдат. Рождают детей.

– Да и пожалуйста, – сказал шофер после паузы. – Дождь вроде затихат. Васьк, ты от трассы-то дойдешь? Скоро приедем.

– Дойду, – сказал Васили и обратился к Ырысту. – А ты куда добираешься?

За Бардина ответил водитель:

– В горы он, ясное дело! Но я еду только до Суртйки. А там уж сам. Да каво там? Вот она будет река Катунь и гора Бабырган.

Ырысту все больше попадал в свое имя. Счастливый.

– Это ничего, – сказал он. – Доберусь. Теперь уж доберусь.

Теперь, конечно. Это сколько прошагал, проехал?! Да уж, прогулка на четыре года, до Берлина и обратно.

Справа от дороги появились избы. Шофер объявил: «Сростки». Грузовик остановился у обочины. Василий пожал руки водителю и Ырысту, выпрыгнул под дождь. А шофер вспомнил, окрикнул его:

– Васьк! Васька! Фамилия-то твоя теперь будет как? Вдруг че…

Но парень уже скрылся за занавес дождя.

А Ырысту услышал. Или почуял. Или увидел на стенке, падающей с неба воды. И это Сростки с горой Пикет. Это Шукшин. Такая фамилия парня. Будет памятник здесь, будут люди – его почитатели, которые съезжаются со всех концов страны, чтобы послушать, а может самим прочитать наизусть слова, сказанные и записанные этим сердитым пареньком, больше всего на свете уважающим правду.

Из дождя вскоре выехали. В кабине немного пахло бензином, но Ырысту казалось, что он вдыхает чистый алтайский воздух.

Летит под колеса дорога. Дорогая, родная трасса. Жизнь положить за Чуйский тракт. Отдам без всяких сомнений. За Чуйский, за Волоколамское, за все дороги и тропы нашей огромной страны, за белорусские дебри, за украинские степи, за всех и каждого, за людей. Надо будет, снова зовите. Отстоим, отобьемся. Усремся, но выдюжим. И – нужно сделать возможное и невозможное, но наши дети чтобы, чтобы дальнейшие поколения не видели больше войны.