Музыкальные диверсанты

И когда вы умрете на этой скамейке, кошмарная
Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма…

Все эта упадническая мишура (добавьте сюда и заморские танго с фокстротами) отвлекает граждан от главного – строительства нового коммунистического быта.

Ноты знаменитой песни Вертинского «Кокаинетка».

Латвия, 1920-е

Журнал «Пролетарский музыкант» (№ 5,1929 г.) заявлял без обиняков:

Нам, пролетарским музыкантам, культработникам и комсомолу, нужно, наконец, лицом к лицу, грудь с грудью встретиться с врагом. Нужно понять, что основной наш враг, самый сильный и опасный, это – цыганщина, джаз, анекдотики, блатные песенки, конечно, фокстрот и танго… Эта халтура развращает пролетариат, пытается привить ему мелкобуржуазное отношение к музыке, искусству и, вообще, к жизни. Этого врага нужно победить в первую очередь. Без этого наше пролетарское творчество не сможет быть воспринято рабочим классом.

Обложка советского нотного сборника Н. А. Тагамлицкого с репертуаром «песен улицы»

Не в чести у цензоров оказался и популярнейший на стыке старого и нового времени жанр «песни улицы». Сегодня их бы назвали «блатными». Видимо, эти песни запрещали, не желая подкидывать дровишек в и без того синим пламенем полыхающую преступность. Справиться с пожаром тотального бандитизма, воровства, хулиганства, проституции и наркомании власти смогли лишь на излете НЭПа.

23 июня 1924 года Главрепертком (секретным!) приказом уведомил местные отделения о «запрещении так называемого “жанра улицы” – “Песенок улицы” Таганлицкого[5 - Тагамлицкий Николай Андреевич (1891–1926) – поэт, композитор, писатель. Создатель жанра «песни улицы», популярного в 1910-1920-е годы. Запреты вынудили его перебраться в Свердловск (возможно, был выслан). Осенью 1926 года умер от разрыва сердца. Подробнее о его судьбе читайте в книге «Песни и развлечения эпохи нэпа» (ДЕКОМ, 2015).].

<…> Эту разухабистость, эту, в конце концов, романтику хулиганства <…> это порождение кабака и кабацкой литературы – надо изживать и рассматривать эстрадный репертуар с учетом указанной точки зрения» (орфография оригинала сохранена. – М. К).

В приложении называлось 12 произведений Тагамлицкого: «Улица ночью», «Яблочко», «Ботиночки», «Булочки», «Желтые перчатки», «Шарманщик Лейба», «Зонтик дождевой», «Ну-ка, Трошка», «Слесарит», «Сапожки», «Гадалка», «Куманек». Вот для образца одна из песенок «вредного репертуара»:

Шла я поздним вечерочком
В темном переулке
Взять у Риттера,
У кондитера,
Две французских булки.
Часто я вечерком
К милому ходила
И Прокофию
К чаю-кофею
Булки приносила.

Купив две булки,
В переулке
Нищего я встретила
Отшатнулася,
Встрепенулася,
Побежать хотела.
Зря я не отвернулась,
Зря не убежала,
А как взглянула в очи ясные,
Вся я задрожала.

Задрожала, побледнела,
Стукнуло сердечко.
Я от жалости,
От усталости
Села на крылечко.
Ему за очи черны
Булки я дарила,
Что у Риттера,
У кондитера,
Милому купила.

С той поры уж к милу другу
Чай пить не хожу я.
Уж Прокофию
К чаю-кофею
Булок не ношу я.
Всю жизнь я помнить буду
Две французских булки,
Что купила я,
Подарила я
В темном переулке.

Из циркуляра Главлита от 10 августа 1954 года «Об отмене запрещения грамзаписей Вертинского и Утесова» следует, что ранее они тоже были запрещены. С Вертинским все понятно, а во втором случае, видимо, это касается известных одесских песен Утесова «С одесского кичмана», «Гоп со смыком» и «Бублички», записанных в 1932 году.

Призывали комиссары от искусства бороться также с псевдонародной (мещанской) и с псевдореволюционной песней, «прививающей пролетариату обывательские представления о революции и в музыкальном отношении воспитывающей в нем склонность к музыкальной халтуре». Здесь речь о жанре «песен нового быта»: «Кирпичики», «Антон-наборщик», «Пелагея Ильина», «Портной Айзик», «Шестереночки», «Серая кепка и красный платок», «Алименты», «Манькин поселок»…

Отдельной строкой прописывалась борьба с сатириками, которые, пользуясь приемом работы на контрастах, когда один герой фельетона ругает советскую власть, а другой защищает, занимались не чем иным как «подрывом диктатуры пролетариата».

Первая женщина-конферансье Мария Семеновна Марадудина (1888–1960)

Артистам разговорного жанра действительно приходилось нелегко. Известен факт, когда еврейский куплетист Жорж Леон был сослан на Соловки за… исполнение, по мнению цензора, антисемитских куплетов. Случай это далеко не единичный, особенно в отношении сатириков-юмористов. Такая же участь ждала Юру Юровского (за антисоветские рассказы). А вот совершенно уникальный архивный документ, где упоминается первая в России женщина-конферансье Мария Марадудина:

Начальнику Политконтроля Петроградского ОГПУ – сотрудника для поручений Кузнецова М. К.

Довожу до вашего сведения, что конферансье в «Свободном театре» Марадудина М. С. между прочим позволила себе следующее: объявляя очередной номер программы («Танго улицы»), для пояснения упоминает, что этот номер обыкновенно исполняется на углу 25-го Октября и 3-го Июля[6 - То есть угол Невского проспекта и Большой Садовой улицы, переименованных в 1918 году.], но из-за плохой погоды переведен в «Свободный театр», и далее, перед выходом Дулькевич, исполнявшей детские песенки, объявляет публике, настойчиво требующей спеть Дулькевич романс «Все, что было», что много найдется народу, вспоминающих о том, что все было, <…> и судовольствием желающих очутиться в тех же условиях, в которых вся эта публика так хорошо себя чувствовала и откуда Октябрьская революция метлой вымела их из насиженных мест.

Доводя до сведения вышеизложенное, прошу о соответствующей мере воздействия в виду временного воспрещения в качестве конферансье. Кузнецов.

На документе – резолюция: «Тов. Петров. Следовало бы одернуть названную Марадудину, дав ей недельки две отдыха»[7 - Цит. по книге: Блюм А. «От неолита до Главлита».].

Упомянутая выше Мария Семеновна Марадудина начинала в «Летучей мыши» у Балиева, а в революцию вместе со своим близким другом писателем Аркадием Аверченко оказалась в Крыму.

После разгрома армии Врангеля артистка осталась в России, а писатель Аверченко отправился в Константинополь. Чтобы заработать на жизнь, сатирик, как в далекой юности, был вынужден сочинять куплеты для своего театра-кабаре «Гнездо перелетных птиц». Вроде таких:

Мой милёнок-большевик
Избран был вчера во ВЦИК —
Вот теперь он цыкнет!
Издавал буржуйчик крик —
А теперь не пикнет?!

Впрочем, не будем отвлекаться и вернемся с берегов Босфора в наши края.

Стоит признать, что запреты в отношении песен исполнялись в двадцатых спустя рукава. Главная причина – введение в 1921 году нэпа, когда правила игры стал диктовать не цензор, а состоятельный посетитель ресторана, кабаре или пивной. Нэпманы и совбуры (советские буржуи) шли в кабак не за тем, чтобы слушать песни нового быта про «шестереночки» или «Паровоз-515Щ», а в поисках веселья и удовольствия. И артисты, если хотели заработать на ситную булку с вологодским маслицем, не могли не отвечать их запросам.

Эта противоречивая ситуация сохранялась вплоть до начала тридцатых годов. Запретные песни звучали, как говорится, «со всех эстрад», от рыночных площадей до рабочих клубов и даже небольшими тиражами, но во множестве печатались в виде нот. Наблюдалась несогласованность подразделений гублитов на местах. В одной губернии произведение требовали исключить из репертуара, а в другой – разрешали.