Оценить:
 Рейтинг: 4.67

Тучи над Боснией

Жанр
Год написания книги
2018
<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 >>
На страницу:
8 из 9
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

– Как же вы так, Владимир Михайлович? – хриплым каркающим голосом полным глупой нерациональной обиды спросил он покойного. – Как же я-то теперь без вас? Куда идти? Что делать?

Покойник само собой не ответил. Профессору уже было все равно, ничего из происходящего в этом мире уже не могло его взволновать. Андрей даже испытал короткий прилив иррациональной злости на такое вот «дезертирство» старшего товарища, оставившего привыкшего полагаться на него ученика без помощи и защиты именно в тот момент, когда он в ней отчаянно нуждался. Андрей попытался закрыть покойнику глаза, но только измазал веки в струпьях подсыхающей крови. В итоге лицо профессора стало напоминать лукаво подмигивающую гротескную маску клоуна. Смотрелось это так жутко, что аспирант поспешно поднялся и, не оглядываясь, заковылял прочь. Куда он идет? Зачем? Он не знал ответов и не задавался целью их выяснить, ему просто нужно было оказаться подальше от этого страшного места, не видеть мертвого профессора и трупа убитого им самим человека. Он шел, едва переставляя онемевшие непослушные ноги, но все же с каждым неверным шагом удаляясь все дальше от маленького по-европейски цивилизованного и тихого городка под названием Купрес, корчившегося от боли за его спиной. Провожали аспиранта отсветы пожаров, поднимавшиеся к темнеющему вечернему небу столбы черного дыма, да гремевшая тут и там беспорядочная стрельба.

Джокеры

Теплый весенний ветерок, несший с собой пряные запахи пробуждающейся природы, ласково гладил лицо мягкими нежными пальцами. Сквозь мерный рокот мотора грузовика нет-нет да прорывался радостный птичий гомон. Пернатая мелочь, безмозглая и не отягощенная людскими проблемами легкомысленно радовалась наступлению весны. Роман расслабленно откинулся на дощатый борт, устало прикрыв глаза. Вездесущая дорожная пыль навязчиво щекотала ноздри, тонкой едва различимой глазу маской ложилась на лицо. Машину мерно потряхивало на ухабах, рождая ощущение легкой морской качки, очень хорошо было вот так полулежать опираясь на шершавые доски и представлять себя к примеру отдыхающим на собственной яхте посреди Средиземного моря миллионером. А что, если не открывать глаз, то сходство ощущений получалось практически полным: неторопливое покачивание длинной морской волны, ласкающий лицо ветер, так волнующе пахнущий луговыми цветами, молодой сочной листвой… И оружейной смазкой, густо воняющей режущим нос ароматом, перебивающим и забивающим все остальные запахи. И еще одуряющей вонью десятка давным-давно немытых тел здоровенных мужиков, расположившихся рядом с ним в кузове грузовика. Черт! Опять не вышло погружения в бездумную пронизанную чуткой полудремой дорожную нирвану.

Роман открыл глаза и, не меняя расслабленной позы, внимательно осмотрелся. На первый взгляд все было вроде бы в порядке, но только на первый. Дорога петляла по идиллической сельской местности, среди покрытых изумрудной травой нешироких луговин перемежавшихся острыми клиньями насквозь просматриваемых по весеннему времени рощиц. Далеко впереди виднелись аккуратные, будто кукольные, белые домики, крытые красными черепичными крышами. Его всегда поражало это вопиющее несоответствие местных сельских картин, тем, что привычно рисовало, воспитанное в России начала девяностых воображение. Конечно, и на русские деревеньки иной раз приятно глянуть вот так вот издалека, подъезжая к ним с невысокого пригорочка. Порой, даже так сердце защемит открывающаяся краса, что хоть выпрыгивай из машины, доставай сложенный в багажнике мольберт и принимайся с ходу ваять пейзаж, поскуливая от охватившего восхищения. Вот только стоит подъехать чуть ближе и сразу бросается в глаза вовсе другая картина – покосившиеся без хозяйского догляду, укоризненно глядящие на прохожих облупившейся краской оконных наличников дома, грязные заляпанные коровьим дерьмом, усыпанные вездесущей подсолнечной шелухой и бумажными обертками от сникерсов кривые улочки, полуобвалившиеся плетни служащие лишь декоративными границами приусадебных участков… И как неизбежная достопримечательность щербатые старухи на завалинках и до синевы пьяный аграрий мужеска полу в центральной луже вперемешку с гусями и свиньями. Рисовать такое уже отчаянно не хотелось, и даже если удавалось сбежать опять на должное расстояние, то вся убогость и мерзость, скрытая с открывающегося ракурса все равно оставалась в памяти, полностью меняя картину восприятия мира тонкими чувствами художника. Уже и хотел бы приукрасить, залакировать действительность, ан нет, не дано, получится уже не картина, а так, лубочная поделка, ширпотреб, не стоящая затраченных на ее создание времени и усилий. Иначе устроено было здесь. Роман не уставал этому поражаться. Села и вблизи не теряли своего игрушечного кукольного лоска. Дома оставались такими же свежепобеленными и аккуратными, смотри хоть в упор. Каждый окружал небольшой ухоженный садик с беседками, неизбежными качелями и ажурным заборчиком по периметру. В обязательном порядке имелись приличный бар, гостиница для приезжих, церковь и сельская управа. Даже улицы и те одевались в асфальт, или на худой конец были вымощены брусчаткой. Про электричество, газ и водопровод и говорить было нечего. Эти невиданные в русской глубинке чудеса само собой разумелись. Одним словом местное сельское население вело вполне цивилизованную и комфортную жизнь. Именно вело, еще несколько месяцев назад. Прошедшее время в данном случае звучит вполне уместно, потому как теперь в этих кукольных селах жизнь комфортной не назвал бы и самый неисправимый оптимист. Гражданская война, что поделать, не сахар, как известно и без разницы поражает ли она развитую европейскую страну или делящее место вождя племя полинезийских дикарей. Когда в бою встречаются вчерашние соседи, друзья, а то и родственники, просто не остается места различным условностям, наложенным на процесс уничтожения себе подобных нормами международного права. Те несчастные десять процентов верхушки айсберга человеческой личности, что сформированы под влиянием нескольких столетий цивилизации, моментально уступают место спящим до поры в каждом из нас диким инстинктам хищного зверя. Каким, собственно говоря, человек и являлся несколько миллионов лет, пока не придумал себе игру в разум, милосердие и осознание культурных и духовных ценностей современного мира.

Эти мысли быстрым полуосознанным вихрем пронеслись в голове Романа, пока он оглядывал делающую перед селом широкую петлю, огибающую заливной луг, дорогу. На выходе с луга был расположен изогнутый горбом деревянный мостик, перекинутый через бурлящий прозрачно белыми бурунами пены неширокий ручей. Село начинавшееся сразу за ручьем, судя по рассказу проводника из местных хорватов, угрюмого и постоянно сосредоточенного парня лет двадцати по имени Иво, было сербским. То есть теперь оно стало сербским, еще несколько месяцев назад во всей Боснии и Герцеговины даже самый усердный исследователь не нашел бы ни одного пусть самого маленького населенного пункта с однородным по национальному признаку населению. Речь могла идти только о пропорциональном соотношении и доминировании одной национальности над другой, ни о чем больше. Теперь же местные уже привычно оперировали терминами «сербское село», «хорватский город» или «мусульманский хутор». Сказался результат упорно и последовательно проводимой всеми сторонами конфликта политики выдавливания чужаков со «своей» территории. Выдавливали по всякому, иногда мягко, выгоняя из домов и отбирая имущество, иногда жестко, вспарывая живот и пуская под крышу «красного петуха», итог и в том и в другом случае был один – на конкретной отдельно взятой территории оставались только свои, чужие уходили, или умирали. Может так бы и удалось в конце концов поделить страну, установив жесткие границы между народами, да вот беда, до войны слишком уж пятнистой и неоднородно перемешанной была этническая карта Боснии и Герцеговины, не зря какой-то яйцеголовый умник обозвал ее «леопардовой шкурой». Не получалось даже в результате этнических чисток добиться создания сколько-нибудь значительных по размерам мононациональных кусков когда-то единой республики. Обязательно на территории сербов должен был оказаться город, населенный мусульманами не желающими оставлять свои дома и готовыми защищать их с оружием в руках. И, наоборот, на хорватской территории возникает целая община из нескольких сел с практически полностью сербским населением, создающим отряды территориальной самообороны, напрочь отказывающаяся подчиняться оккупационным властям и добровольно отправляться в специальные лагеря для лиц неправильной национальности. Короче огромный бурлящий котел, война всех против всех, жестокая до того, что палачи, по локоть обагрившие руки в крови жертв, вся вина которых лишь в другом вероисповедании, сами сходят с ума не в силах жить после совершенного, а то и меняются с жертвами местами. Постоянный круговорот «жертва – палач; палач – жертва» с каждым витком становящегося все более жутким и запредельным чудовищного конвейера насилья. Сегодня хорваты режут сербов, завтра сербы – мусульман, послезавтра мусульмане – хорватов. И наоборот, а потом еще раз заново, и снова в обратном порядке.

Сейчас Роман со скоростью около сорока километров в час приближался к вклинившемуся на территорию, считавшуюся хорватской, сербскому селу под названием Войковичи. Считали так где-то в далеких от вонючих окопов, безумных атак в рост на пулеметы и густо пахнущей людской крови штабах с лакированными паркетными полами и чистыми уютными кабинетами. Там служили пахнущие дорогим одеколоном элегантно одетые, лощеные офицеры, представлявшие себе войну в виде аккуратно выведенных на картах стрелок. Они привыкли ужинать в ресторанах, а ночи проводить с настоящими женщинами, отдающимися им добровольно или за деньги, а не с дрожащими от страха и отвращения под дулом автомата селянками, пропускающими через себя уже десятого «освободителя». Для них война шла в кабинетах, они считали себя ее богами, а для исполнения рожденных ими замыслов существовали другие люди – чернорабочие, те, что копошась в крови и дерьме, воплощали их решения в жизнь. Очередная стрелка, начерченная карандашом такого «вояки» забросила сегодня Романа к этому недавно ставшему сербским селу.

– Командир, связь со штабом.

Сидевший справа невысокий жилистый парень толкнул его в плечо, протягивая сорванные с головы наушники старенькой советской рации Р-105.

– Джокер-раз, ответил, – прижав к уху скользкий от пота теплый наушник и поднеся к губам гарнитуру, выдохнул Роман, по-немецки.

С разговорным хорватским были проблемы, первое время он вообще не представлял, как будет общаться с местными, пока к немалому удивлению не выяснил, что практически все его однополчане вполне свободно чешут по-немецки, а если добавить к этому оказавшийся интернациональным языком общения русский мат, то лингвистическая проблема и вовсе снималась. Сам Роман неплохо изучил язык дойчей еще в пору золотой юности, когда великая и могучая советская держава готовилась навалять всему западному миру в целом и Федеративной Республике Германия в частности, и, соответственно, на совесть обучала языку вероятного противника кадры своих спецподразделений. Вот и пригодилась изученная когда-то чужая речь. Не там, правда, где планировалось, но уж что бог послал, извиняйте, бананьев нема…

По равнодушному холодному эфиру долетела частящая и запинающаяся скороговорка командира бригады:

– Джокер, где находитесь, доложите обстановку!

– Сорок восьмой квадрат, девятка ближе к двойке по улитке, – злорадно улыбнувшись без запинки, выдал Роман.

Он никогда не упускал случая лишний раз поиздеваться над не имевшим даже намека на военное образование комбригом, выдвинувшимся на эту должность благодаря несгибаемым политическим убеждениям, а вовсе не полководческим талантам. С удовольствием послушав несколько секунд недоуменное молчание, воцарившееся в эфире, командир видимо соображал, что это за двойка с девяткой, с чем их едят и причем здесь собственно непонятная улитка, он все же пояснил нарочито уставшим тоном:

– Находимся у южной окраины села Войковичи, рядом с мостовой переправой, пока активности местной территориальной обороны не наблюдаем.

– Отлично! – разом воспрял духом командир бригады. – Приказываю, форсированным маршем выдвинуться к селу. Атаковать его с ходу, подавить любое сопротивление и удерживать до подхода основных сил бригады. Пусть сербские собаки узнают всю силу гнева угнетенного хорватского народа…

Он еще что-то там клокотал подобного же характера, давясь и захлебываясь слюной, но Роман уже отнял наушник от уха и воспринимал командирские вопли лишь как далекий комариный писк, раздражающий конечно, но не настолько, чтобы предпринимать какие-то действия. В принципе никакой смысловой нагрузки эти речи все равно не несли, главное уже было сказано. «Интересно, как он себе это представляет, штурм наверняка укрепленного и готового к обороне села силами десяти человек, будь они даже трижды специальной группой?» – качая головой, подумал Роман. Хотя особого удивления не выказал, по крайней мере, внешне. На этой странной войне случалось порой и не такое. На все фронты прогремел анекдотичный случай взятия мусульманского села одиноким русским добровольцем, которого во время похмельных мучений шутки ради подразнили сослуживцы, сообщив, что в крайнем доме осажденного села торгуют отличной ракией. Кто же знал, что похмельная жажда окажется настолько сильна, что бросит русского в отчаянную одиночную атаку? И уж вовсе невозможно было предположить, что удивленные нетипичным поведением врага дежурные пулеметчики мусульман и так напуганные слухами о противостоящих им тысячах русских «плаченников», кинут свои укрепленные положаи и сломя голову рванут за подмогой в село, сея панику среди своих заспанных ничего спросонья не понимающих товарищей. У страха глаза, как известно велики, вот так и вышло, что один похмельный доброволец превратился в целый штурмовой батальон. А крик: «Русы! Трчим! Русы, додьжем!» стал сигналом к общей панике и беспорядочному бегству, поскольку каковы в бою добровольцы на своей шкуре успели прочувствовать многие из окопавшихся в селе мусульман и, обладая подобным опытом, вовсе не жаждали новой встречи с жуткими русами.

Смешно, конечно, но подобные эскапады реально встречались вначале вспыхнувшего в республике конфликта, до тех пор, пока стороны не подкопили боевого опыта, не набрали должного ожесточения и решимости извести, наконец, давних врагов под корень. Теперь такой фортель уже не прошел бы на сто процентов. Потому брызжущий слюнями оптимизм командира полка явно был лишен всяких логических оснований, и Роман понимал это как никто другой, потому как был вовсе не кабинетным стратегом, что, склонившись над красиво оформленной штабной картой, небрежно вычерчивает разноцветные стрелочки будущих ударов, а практическим исполнителем. Тем самым парнем что, в ужасе выпучив глаза и пластая от живота длинными очередями в белый свет как в копеечку, идет в атаку по столь лихо выведенному цветным карандашом направлению на карте. Потому, не слушая, что там еще верещит в эфире старший начальник, он отшвырнул наушники на колени радисту и замолотил затянутой в форсистую черную кожаную перчатку с обрезанными пальцами ладонью по металлической крыше кабины.

– Стой! Приехали!

Обиженно чихнув выхлопными газами «мозготряс» остановился, подняв тучу пыли.

– К машине, парни!

Сидящие в кузове бойцы неохотно зашевелились, постепенно выплывая из мутного забытья и тяжелого оцепенения, в которое неизбежно погружает монотонная дорога уставшего измученного хроническим недосыпом человека. Звякнула оружейная сталь, зашаркали по доскам кузова ребристые подошвы десантных ботинок, прерываясь звонкими шлепками и короткими матерными возгласами, подгоняющими тех, кто дольше других не мог включиться в реальную жизнь из полузомбированного состояния навеянного дорогой.

– Быстрее, быстрее! Что как вареные? Просыпаемся! – торопил подчиненных Роман.

Наконец, неловко перевалившись через борт, из машины вывалился, прижимая к груди квадратное тело рации, дольше всех провозившийся радист. Роман поудобнее перехватил автоматное цевье правой рукой и лишь чуть оперевшись левой о борт кузова одним стремительным броском выметнул поджарое тренированное тело на дорогу. Приземлился совершенно бесшумно, гибко по-кошачьи выгнув спину, и тут же внимательно осмотрел свое войско, замершее в немом изумлении. С удовольствием отметил несколько особенно восхищенных взглядов. Он никогда не упускал случая лишний раз показать своим «шимпанзятам», как он называл подчиненных, кто здесь самый ловкий, сильный, умелый и так далее по списку. Короче при любой возможности старался утвердить свой командирский авторитет, пусть он и так был незыблем, но лишний раз укрепить незыблемое тоже не помешает. А то, что-то по мере становления в качестве солдат, особенно после двух-трех удачных акций, шимпанзята обретали о себе любимых немотивированно высокое мнение, бурели просто на глазах и становились трудноуправляемыми. Так пусть постоянно видят разницу между настоящим ученным великим государством и несколькими войнами профессионалом и собой едва обстрелянными сопляками. Пусть даже сопляки порой оказывались значительно старше своего командира. В данном случае это роли не играло.

Спецподразделение легкой пехотной бригады Хорватского Вече Обраны проходившее в штабных учетах под само за себя говорящим названием «Джокеры» состояло исключительно из добровольцев уже получивших кое-какой боевой опыт в обычных пехотных частях и самостоятельно без всякого давления со стороны начальников решивших продолжить службу в рядах особой группы, славящейся дерзкой рисковостью проводимых акций и бесшабашной лихостью. «Джокеров» был всего десяток, но подобных сорвиголов не видали по обе стороны фронта во всей зоне ответственности бригады. Формально они были подчинены бригадному штабу, но частенько передавались в распоряжение командира того из батальонов, что вел наступление на наиболее сложном участке. А уж тот вовсю использовал их потенциал для различного рода диверсионных и подрывных акций в тылу противостоящего противника, а иногда и на его фронтовых положаях. Для «джокеров» вовсе не считался чем-то выдающимся ночной бросок к укрепленному бункеру противника с последующим взятием в ножи обнаруженных в нем врагов, или недельный рейд по вражеской территории с засадами на дорогах и подрывом складов и техники. Само собой в результате столь бурной службы состав группы довольно часто обновлялся, неся потери убитыми и ранеными. Неизменным оставалось лишь ядро: командир группы – Роман Подвойский, наемник, прибывший на эту войну из России и вначале пытавшийся воевать на стороне сербов, но быстро понявший, что одними моральными принципами сыт не будешь, а денег от «братушек» не дождешься; его бессменный заместитель и первый советчик по любым вопросам – Петрович, тоже русский наемник; еще один их земляк постоянно мрачный и равнодушно-жестокий в бою Влад, прозванный местными «джокерами» в честь знаменитого тезки Дракулой. Вокруг этого составленного из иностранцев, продающих за немалые деньги свои весьма специфические умения и знания, костяка группировались собственно мышцы спецподразделения, состоящие из особо склонных к повышенному риску местных уроженцев, прошедших уже первичную обкатку боевыми действиями и придирчиво отобранных из немалой массы желающих.

Роман приглашающе махнул рукой Петровичу и, не оглядываясь, зашагал вверх по склону невысокого холма, поросшего сочной молодой травой мгновенно окрасившей своим соком черный глянец ботиночной кожи. Сзади он слышал недовольное сопение Петровича и легкие, мягко переваливающиеся с пятки на носок шаги Влада. Дракулу он не звал, но его и звать не надо было. Как-то так само собой повелось с самого начала их прибытия в эту страну, что угрюмый молчаливый волгоградец принял на себя роль бессменного телохранителя и ординарца Романа, повсюду следуя за ним неслышной тенью, готовый в любой момент по еле уловимому кивку командира нажать на спусковой крючок. В первое время это в немалой мере способствовало укреплению командирского авторитета. Немного находилось желающих оспаривать приказы и распоряжения Романа в тот момент, когда из-за плеча русского ослушника мерили внимательным и вместе с тем равнодушным взглядом, будто смотрит на бьющуюся об стекло муху, бесцветно-водянистые глаза Дракулы.

На вершине холма командир «джокеров» остановился. Отсюда разлегшееся в низине село было видно, как на ладони и казалось сонным и легко доступным, будто податливая и размякшая спросонья деревенская девка, раскинувшаяся ражим телом на теплой печи. Впечатление усиливал легкий утренний туман, скопившийся в низине, похожий на ажурную кисею прозрачного покрывала. Вот только вся эта доступная легкость была сплошной обманкой. Ну не верил достаточно повидавший уже на этой войне Роман, что живущие в селе бельмом на глазу впечатавшемся на хорватскую территорию сербы столь беспечны, что спокойно дрыхнут в этот ранний час в своих постелях, не выставив караулов и наблюдателей. Не бывает такого просто по определению, просто потому, что так не может быть никогда, слишком велика подобная невероятная удача, чтобы на нее рассчитывать. Три к одному, что местные «территориальцы», разбуженные засекшими приближение незнакомой машины часовыми, сейчас скрытно занимают свои заранее расписанные оборудованные и пристрелянные огневые точки вдоль крайних дворов села, готовясь к встрече незваных, а значит враждебных, гостей. Так уж повелось здесь с недавнего времени, что всякий забредший на огонек путник – враг, не ждут от него ничего хорошего и добро, если не продырявят на дальних подступах из снайперки, даже не поинтересовавшись целью визита, а просто выгонят взашей, чтобы не шастал в окрестностях, прицел не застил. Требовательно протянув руку назад и сделав нетерпеливое хватательное движение пальцами в воздухе, Роман почувствовал, как в ладонь ему легло еще теплое приятно гладкое на ощупь цевье СВД. Ничего говорить не требовалось, Дракула понимал его с полужеста. Иногда командир «джокеров» всерьез задумывался, а не обладает ли его неразлучная тень телепатическими способностями. Настолько невероятным порой было это его умение понимать все без слов и мгновенно действовать, будто считывая напрямую из командирской головы еще даже не полностью оформившиеся мысли.

Оптический прицел изрядно сузил поле зрения, зато намного приблизил тонущие в туманной завесе домики. Гарантированно различить движения «территориальцев» с такого расстояния вряд ли представлялось возможным, но кое-какие достаточно много говорящие опытному взгляду детали уловить все-таки удалось. К примеру, начатые, да так и заброшенные, толком не отрытыми, по извечному местному разгильдяйству траншеи, заделанные чем-то светло-белым, вроде мешков с песком окна крайнего дома – наверняка огневая точка, да еще странное сооружение вроде невысокой башенки из бетона с плоской крышей, что-то вроде дота, похоже оставшееся еще со Второй Мировой… Худшие предположения подтверждались, за просто так никто не станет превращать жилой дом в укрепленный бункер. Верняком там расположена огневая точка местной территориальной обороны, вторая, скорее всего в старом доте, уж больно удобным получается в этом случае перекрытие секторов обстрела надежно держащих под прицелом и ползущую к селу дорогу и всю луговину, открывающую подступы с этой стороны. Эти два узла обороны, скорее всего, оборудованы пулеметами, а служащие слабым, но все же укрытием недорытые траншеи вполне уместят пару десятков бойцов с легким стрелковым, что в плюс к пулеметам позволит гарантированно отразить неподержанную броней атаку стрелковой роты, а то и целого батальона. Да, дела… Значит с ходу атаковать и взять село? Ну-ну…

Рядом недовольно засопел одышливый и страдающий хроническим насморком Петрович, забулькал своей неизменной коньячной фляжкой, утробно хекнул, протолкнув теплый густой напиток в горло. Без заветной фляжки Петрович не прожил бы и часа, постоянно прикладываясь к узкому металлическому горлышку, дабы пополнить содержащуюся в организме дозу «боевых стимуляторов», обходиться без которых категорически не мог. В периоды вынужденной трезвости он бывал злым и раздражительным, при этом враз начинали обостряться все его возрастные болячки от беспорядочно скачущего давления, до пытающей порядком изношенный организм зверской изжогой язвы желудка. Петрович превращался в абсолютную ни на что не годную развалину, громогласно стонал и клял злодейку-судьбу, изводя остальных членов команды беспрестанными жалобами, причем был настолько нуден и отвратителен в своем горе, что окружающие сбивались с ног в поисках спиртного лишь бы прекратить этот слезливый поток. Выпив же, Петрович преображался до неузнаваемости, орлом расправлял впалую грудь, в глазах загорались шалый азартные огоньки, а щеки наливались румянцем, переставали дрожать скрюченные артритом шишковатые пальцы, а мозг начинал работать со скоростью компьютера, безошибочно просчитывая массу вариантов действий и находя выход из совершенно тупиковых положений. За это и терпели в отряде, числили штатным замом по тактическим вопросам, первым советником командира и старались поддерживать постоянно в работоспособном состоянии, что порой было не так уж и просто. Казалось бы, пятидесятилетнему мужику далеко не по возрасту и здоровью мотаться по чужим войнам. В самый раз бы уже обзавестись собственным домиком на берегу теплого моря, разбить вокруг него аккуратный садик и покуривать себе погожим деньком сигары на веранде, сидя в кресле качалке и глядя на бьющиеся о берег волны. Благо, заработанные за практически тридцатилетнюю военную карьеру деньги, вполне позволяли осуществить такой вариант, окончательно уйдя на покой. Ан нет, Петрович твердо решил, что гораздо перспективнее сдохнуть на каком-нибудь очередном контракте, чем медленно спиваться раздавленным тихой и мирной жизнью рантье, в которой нет места привычному драйву и адреналиновой подпитке. «Женился бы ты, старый! – частенько поддевал Петровича командир. – Завел бы себе аппетитную вдовушку, наследников настрогал кучу, глядишь, и к оседлой жизни потянуло бы». Петрович в ответ лишь пренебрежительно фыркал и с королевским достоинством произносил одну и ту же сакраментальную фразу: «Рожденный пить, е… не может. Так что бабы мне как-то без надобности, особливо те, на которых жениться надо. Проще сразу самому застрелиться, чем она мне постепенно плешь своими капризами проест».

Грохнув из фляжки очередную коньячную дозу, третью или четвертую за утро, Роман сбился со счета и точно сказать не мог, Петрович пришел в благостное расположение духа и безапелляционно заявил, довольно поглаживая себя по животу:

– Ждут нас козлятки, к попу не ходи, ждут. Уж больно лихо мы подкатили, не могли не засечь.

– Сам знаю, – недовольно скривился Роман. – Лучше предложил бы чего дельного.

– А чего же? И предложу! Никаких проблем! – обидчиво вздернул подбородок Петрович. – Сейчас садимся завтракать, кофе там, коньяк опять же… И ждем. Ждем подхода первого батальона. Потом выкатываем сюда на холмик минометы и начинаем гвоздить по крайним домам, выставив на дороге в село заслон, чтобы «братушки» чего доброго в гости не пожаловали. Долбим до тех пор, пока этим уродам в селе не надоест. Потом медленно спускаемся и добиваем тех, кто не успел удрать. Вот и все. Никаких проблем! Расчетные потери – ноль людских единиц, расход боеприпасов – до сотни мин и чуть больше патронов. Что-то не устраивает, ваше благородие?

– Все устраивает, – не отрываясь от оптики, процедил сквозь зубы Роман. – Очень неплохой план, пожалуй, лучшего я и сам бы не придумал. Но смущает один нюанс.

– Какой же это, интересно? – тут же вскинулся Петрович.

– Да все тот же. Нету у нас ни минометов, ни первого батальона, а село должна взять наша группа, причем в кратчайшие сроки.

– Ну я не знаю, Ром, – картинно развел руками штатный аналитик. – Логического решения подобная задача не имеет. Или Вы, ваше благородие, тактику никогда в военной бурсе не изучали? Как Вы себе представляете, интересно бы знать, атаку укрепленного рубежа силами втрое уступающим по численности обороняющимся? Да они нас просто-напросто в землю вобьют, не дав прорваться даже к околице, причем не особо напрягаясь. Условия для стрельбы любо-дорого, прям как в тире.

– Вот ты и придумай что-нибудь этакое, докажи, что не даром свой кусок хлеба с икоркой имеешь, – бесцеремонно прервал разошедшегося Петровича Роман.

– Вечно вы, москвичи, так, – обиженно заворчал аналитик. – Не знаю, как, но вынь да положь… Всю Россию выжали досуха, и здесь от вас покоя тоже нет…

– Подумаешь, москвич, нашел к чему придраться! Зато все Петровичи – алкоголики, – невозмутимо парировал Роман.

– Да я…, – взвился было Петрович, но тут же был остановлен повелительным жестом командира.

– Все! Закончили базар! Верю, что ты за всю жизнь и грамма спирта в глотку не залил, идеальный трезвенник и все такое прочее… А теперь можешь еще разок приложиться к волшебной фляжке, но хоть тресни, а какую-нибудь подходящую идею мне роди!

– Идею, идею ему подавай, – вполголоса забурчал Петрович, сноровисто откручивая винтовую пробку. – Эх, развелось вас, дуболомов молодых, только палить во все что движется, да стенки бронированными лбами прошибать… А Петрович – пьянь, алкоголик… И чего же вы все к Петровичу на поклон бежите, как только жаренный петух в задницу клюнет… Э-эх…

Монолог прервался затяжным бульканьем. Роман невольно улыбнулся, даже по бесстрастному лицу Дракулы скользнула легкая тень, отдаленно напоминающая почти человеческую усмешку. Эмоция надо сказать для него практически невозможная, за все то время, что Влад прикрывал ему спину, Роман наблюдал подобное два или три раза, не больше. По характеру Дракула был мрачен и неразговорчив до чрезвычайности, на вопросы обычно отвечал односложно, о прошлой жизни никогда ничего не рассказывал, а на попытки его как-то разговорить реагировал не совсем адекватно – просто молча отходил от спрашивающего подальше. При этом как боец группы Влад, именно так и никак иначе, на Вову или Владимира Дракула просто не отзывался, был в прямом смысле этого слова незаменим. Казалось, не было такого предмета в военном деле, каким бы он не владел в совершенстве: стрелял без промаха из любого оружия, разбирался во всем многообразии применяемых на этой войне мин и фугасов, был признанным мастером в рукопашной, легко читал карту и водил практически любой колесный и гусеничный транспорт. Одним словом мастер на все руки. Где он получил столь разностороннюю подготовку, и какие жизненные коллизии превратили в общем-то молодого только-только начавшего жить парня в бесчувственную машину уничтожения себе подобных, в группе не знал никто. Хотя интересовались многие, даже спорили иногда между собой о его возможном прошлом, в отсутствие самого виновника спора, разумеется, а то недолго было и в морду схлопотать, на кулак наемник был куда как скор, не то, что на слова.

Со смачным чавканьем просмаковав добрый коньячный глоток, Петрович потянулся, мечтательно подмигивая яркому весеннему небу, и неожиданно гаркнул:

– Четники!

– Где?! – мгновенно вскинулся Роман, приседая и отработанным движением бросая к плечу винтовочный приклад, Дракула тоже рухнул на траву, как подрубленный.

Петрович зашелся хриплым каркающим смехом.

– Испугались, козлятки? Да не в том смысле, что вон там четники. А, эврика! Четники! Идея меня посетила…
<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 >>
На страницу:
8 из 9