Постоянство хищника

– Сегодня вечером мы с вами спустимся в его логово.

Людивина постаралась не выдать страха. Она знала, что этот момент наступит. Поняв, что в преступлении сильна психологическая составляющая, она знала, что придется повторить путь убийцы. Хочет она этого или нет. Влезть в шкуру извращенца.

Монстра.

Оставаясь собой.

Снова этот проклятый Ницше…

Людивина подошла к основанию центрального, самого высокого, холма.

– Хотите залезть на вершину? – изумилась Торранс.

Людивина кивнула:

– Хочу увидеть панораму.

– Журналистам понравится этот образ. Красивая молодая профайлерша на вершине монстра тьмы.

Людивина приподняла брови. Она не думала об этом в таком ключе, но, может, и правда получается наглядная картинка?

13

«Гектор» что-то шептал в потемках. Воздух закручивался в бесконечном колодце, поднимался и с шипением просачивался в трещины и слепые коридоры. Бесконечный, еле слышный лепет, едва различимое бормотание и снова щебет, хруст и нервный свист.

Людивина слышала его. Почти понимала этот старый усталый колодец, замкнувшийся в себе, пропитанный сыростью и забвением, несущий свою меланхолию как бремя, нужное, чтобы выжить, не разрушиться.

Там, на краю пустоты, она вспомнила момент истины, случившийся несколько недель назад, тоже на краю, на деревянной террасе, когда она смотрела на мангровые заросли, а черное существо молча наблюдало за ней из воды, чтобы узнать, борец она или участник бесконечного цикла жизни и смерти.

Людивина повернулась к включенным прожекторам. Торранс приглушила свет так, чтобы видеть, но не более того. У убийцы такого освещения не было. Тени стекали с потолка, рождались в каждой расселине. Сильнее всего поражали кресты. Голубоватые распятия всевозможных размеров отовсюду сияли внутренним светом, будто все еще полные жизни, как если бы вопреки времени сочилась кровь, даря вечную надежду. «Блюстар» пока не утратил силу в этом соборе безумия.

Они все были там, все семнадцать женщин, которых попытались навсегда стереть, отнять у потомков, спрятав в этом склепе.

– Не стереть, нет, – поправила себя Людивина, – иначе он бросил бы их в колодец. Просто удалить из мира, чтобы пользоваться ими единолично.

– Что вы сказали? – переспросила Торранс, присев на корточки между двумя телами.

Эти женщины лежали отдельно. Была поздняя ночь, хотя здесь, внизу, время не имело значения, разве что успокаивало: никто не заявится и не помешает.

Успокаивало? Неужели? Людивина горько усмехнулась. Она уже влезла в шкуру охотника.

Должно быть, он чувствовал здесь пустоту. Нет, скорее умиротворение. Ни социального давления, ни маски, ни роли, которую нужно играть. Только он и его потребности. Его желания. Разрыв с цивилизацией, но это не все. Сюда сложно пробраться, и это усиливает ощущение, что он перестал быть частью мира. Спрятался. Глубоко под землей. В затерянном логове. Сделал так, чтобы о нем забыли.

Да, именно. Стать забытым. Даже защищенным. С каждым шагом растворяется социальный налет, груз на плечах становится легче. Здесь он такой, какой есть. Легкий, настоящий. Потому что далеко ото всех.

Как ребенок, прячущийся в домике на дереве или под кроватью.

Людивина задумалась, что бы это значило.

Здесь он настоящий, значит каждое действие в счет. Оно рассказывает, кто он на самом деле. Без грима. Без фиглярства. Он делает только то, что хочет.

Она медленно шагала мимо мертвецов. Они тянули к ней высохшие руки, на серых сухих пальцах выступали костяшки. Они умоляли. Годы искривили их рты, обнажив тусклые зубы. Молчаливый крик. Пустые глазницы пристально смотрят на нее в ожидании ответа. Что случилось с глазами этих девушек?

Нет, это не он, это время поглотило их.

Скорее всего, погода и насекомые.

Она отметила, что у некоторых опущены веки. Намеренно или случайно?

Людивина остановилась перед Люси Торранс, которая осматривала известняковые стены.

– Зачем он стер кресты? – громко спросила она. – Если это святилище, которое он прячет и бережно хранит, зачем уничтожать то, что делает его особенным?

– Чтобы защитить от нескромных глаз?

Торранс покачала головой:

– Нет, он выбрал это место за неприступность. Оно принадлежит только ему и его девушкам.

– Он все вычистил в самом конце, когда решил закрыть тему, – предположила Людивина.

Торранс поморщилась, все еще сомневаясь.

– У таких психопатов не возникает ощущения конца, их невозможно удовлетворить. Помните, почему они убивают?

– Подсознательно? Чтобы выправить себя. А сознательно – потому, что девиантные импульсы требуют этого для получения максимального удовольствия или хотя бы впечатления о нем.

– В том числе. Пока есть желание, они убивают. Вряд ли он стал исключением из правил, если только не дожил до преклонного возраста. Или был вынужден закрыть это место. Разве что…

Торранс провела по стене пальцами в перчатках.

– А что, если он все сделал до того? – предположила она. – Если подготовил помещение для жертв, как освящают землю под кладбище? А потом все стер, прежде чем принести тела, потому что девушки были недостойны видеть кресты и ритуал…

– То есть это не их кровь? – спросила Людивина. – Можем взять образцы на анализ и проверить.

– Если так, что это о нем говорит? Он педант и фанатик. Он все просчитывает. Вряд ли ведь убивает спонтанно? Значит, импульсы им не управляют, по крайней мере не сию секунду. Он их контролирует. Убивает не сразу, чтобы обуздать свои фантазии.

– Он не делает глупых ошибок, потому что все продумывает наперед. Репетирует? Вырабатывает хладнокровие, чтобы справляться с непредвиденными обстоятельствами во время похищения.

Женщины переглянулись: стоя здесь, среди трупов, свидетелей беспощадной эффективности преступника, обе испытывали леденящий ужас.

– Харон – машина для убийства, – сказала Торранс. – Он не совершает ошибок.

Произнеся вслух его прозвище, она сделала его реальным человеком.

– Вот почему его не поймали, – сказала Людивина.

Идеальный убийца. Суперхищник.