Сигнал

Том предпочел промолчать и натянуто улыбнулся. Он не знал, убьет ли скорее покупателя, стоявшего перед ними, или Л.Д.М., если тот не заткнется хотя бы на десять секунд.

– Главное, когда встретите нашего мэра, не говорите, что я вам все это рассказал! – поспешно прибавил Логан. – Это не самая идиллическая картина, но как я всегда говорю, не надо отворачиваться от своего прошлого!

Когда они вышли из магазина, Том почти бежал, толкая тележку к машине. Оливия потешалась:

– У нас есть победитель месяца!

– Клянусь тебе, если они все здесь такие, мы свалим до начала учебного года.

– У нас кредит на Ферму, ты застрял здесь с этими людьми по меньшей мере на пятнадцать лет! – фыркнула Оливия.

– Плевать, я сожгу дом, нахимичу со страховкой, но никогда в жизни, слышишь, ни за что я не пойду на ужин к этому типу!

Том сказал это в шутку, но в глубине души его терзали сомнения. Действительно ли они на своем месте? Он спрашивал себя, что с ними будет, и знал, что Оливия делала то же. Их переезд решился, когда они одновременно почувствовали крайнюю усталость от своей прошлой жизни, нашли Ферму, решительно их покорившую, и через несколько месяцев они бросили все. Все.

Тому было необходимо сделать паузу. И в жизни, и в работе.

Провал последней пьесы сказался на его карьере сильнее, чем он предполагал. Критики его разгромили. Публика стала избегать. Даже агенты все неохотнее назначали встречи, чтобы договориться с актёрами. Откровенно говоря, Том уже некоторое время назад стал осознавать, что успех покидает его. «Откровенность мертвецов» срывала овации, «Фальшивая горечь» была триумфом, признанным во всем мире, но с тех пор успех не возобновлялся, а карьера неуклонно шла под откос. Фиаско, которое он потерпел с последней постановкой, поставило точку в этом движении вниз. Дурманящие излишества нью-йоркской жизни, гомон журналистов, других драматургов, советы агентов и директоров театров… Том чувствовал, что ему необходимо сбежать от всего этого. Вернуться к истокам. К простоте. Он ощущал эту потребность, но никак не мог ее осознать, высказать, пока Оливия не вытянула у него это признание, как умела одна она.

Оливия тоже думала в этот момент о своей карьере, пересматривала цели, которые начались с подростковой мечты и за которые она так боролась на своем пути к телевидению. Незаметная журналистка местных новостей стала звездой национального канала, ведущей собственного шоу, ежедневно выходящего в эфир по утрам. Приближаясь к сорокалетию, Оливия подвергла ревизии свое мировоззрение. Возраст особенно болезненно сказывался на ее работе, где больше всего ценилась внешность, где культивировалась одержимость молодостью, и каждая новая морщинка на ее лице была подобна очередному погасшему прожектору. Оливия спрашивала себя, в чем смысл ее работы. Дело всей ее жизни перестало приносить ей радость. Чрезмерное давление, слишком много разных мнений – Оливии казалось, что ее мнение все меньше значит по мере того, как все решения принимают различные комитеты, все более крупные и некомпетентные. Она не чувствовала никакой радости от своей работы. Хуже того, каждое утро, выходя в эфир, она все острее ощущала, что теряет себя. Ей снились кошмары о том, как она срывается и кричит о своих истинных чувствах всем этим миллионам зрителей. Разве для этого она начала работать еще девчонкой? Чтобы прийти к такому? Изможденная, обессилевшая, с единственной перспективой – быть выброшенной за борт, когда во время отпуска менеджер подыщет ей на замену двадцатилетнюю красотку и выдвинет требование освободить ей место?

Все решилось на приеме у Билла Тэнингема, знаменитого адвоката, – на одном из светских раутов, которые Том так ненавидел. Билл был трагически верен эпикурейской философии: его не знавшая меры тяга к удовольствиям оборачивалась постепенным саморазрушением. Одним из таких порочных увлечений была игра, поставившая Билла в непростое финансовое положение, когда ему пришлось расстаться со всем, кроме необходимого. В том числе с Фермой. В разговоре между тостами, под звон бокалов с шампанским, когда Билл предложил знакомой купить дом по бросовой цене, Том мельком увидел фото дома на экране телефона Билла, и с этого все началось. Случайно услышанные слова, заманчивая картинка – и налаженная жизнь Спенсеров разлетелась на кусочки.

Том сам не знал, почему его так заинтересовала эта Ферма (полностью отремонтированная!), почему он стал о ней расспрашивать и даже вовлек в разговор Оливию, но именно она на следующих выходных предложила ему поехать и взглянуть – просто так, забавы ради.

Ни в самолете до Бостона, ни в машине, которая везла их до Мэхинган Фолз, Том ни на секунду не рассматривал идею покупки всерьез. Все это было лишь предлогом для небольшой вылазки, романтической эскапады, возможностью помечтать о другой жизни – столь же привлекательной, сколько невозможной.

Однако он все время вспоминал о фотографии дома из телефона Билла Тэнингема, и этот дом все больше его покорял. Он представлял себя там вместе с детьми, счастливым, и даже видел себя за работой в кабинете на втором этаже, в тихой и теплой комнате.

Вечером того же весеннего дня, когда они собирались уходить с Фермы, что-то не давало ему покоя. Агент по недвижимости, сопровождавшая их по поручению Билла Тэнингема, правильно истолковала сомнения Тома и предложила им побыть в доме, пока она поднимется в кабинет разобрать какие-то бумаги. И тогда Оливия помогла ему осознать все то, в чем он боялся себе признаться, и подтолкнула его к тому, чтобы выразить ощущения словами. Он полюбил это место. Ему показалась заманчивой жизнь на Ферме.

Оливия в этот драматичный период, когда она только что потеряла сестру и Оуэн стал жить у них, перевернув с ног на голову весь их привычный быт, поддерживала мужа от всей души. Она тоже мечтала о смене обстановки и хотела найти что-то настоящее.

– Я ухожу из утренней передачи, – сказала она, сидя на террасе фермы.

– Прошу прощения?

– Ты отдохнешь от этих акул и гадюк, а сочинять можно и вдали от Нью-Йорка.

– Но, Оливия, это… Ты не можешь все бросить! Двадцать лет борьбы, и когда ты завоевала кубок, ты хочешь сдаться?

– Ну, я насладилась победой, получила все, чего искала, и могу теперь посвятить себя чему-то ещё, вместо того, чтобы над златом чахнуть… У нас достаточно денег, чтобы жить на проценты, мы можем взять ипотеку и переехать из квартиры.

– И чем ты станешь заниматься?

– Не знаю. Вести блог, наслаждаться жизнью, сочинять книгу о личностном росте или, может быть, вернусь к своим увлечениям молодости и найду какую-нибудь небольшую радиостанцию. Я хочу жить в свое удовольствие. Перестать притворяться! Я больше не могу играть роль ради того, чтобы сохранить то, что имею. Я уже получила все, чего хотела.

– Но куда мы поедем? Ты понимаешь, что мы уедем из города вместе с детьми, нам придётся искать новый дом…

Оливия с тихим смешком положила голову на плечо мужу.

– Глупенький. Оглянись вокруг. Мы уже приехали, здесь мы дома.

* * *

Маяк стоял, устремившись к небесам, подобно каменному пальцу, который указывал богам, что здесь, среди лесистых холмов, живут люди. Построенный на конце длинного мыса Мэхинган Хэд, возвышавшегося над всем заливом, маяк был виден дальше, чем на двадцать пять морских миль. Он отмечал собой северную границу города, бросая густую тень на доки. Вместе со Шнурком – гигантской антенной на вершине горы Венди, на том конце города, – они составляли два самых заметных ориентира, видных из любой точки, из любого квартала, – странная роза ветров, составлявшая своеобразный предмет гордости для местных жителей.

Семья Спенсоров в полном сборе лакомилась мороженым, удобно устроившись на лавочке у витрины выходившего на Атлантик-драйв магазина, мимо которого шли вечерние прохожие. Том с любопытством смотрел на маяк, представляя, какой должен оттуда открываться вид на разноцветные крыши внизу, на шпили и парки, на всю крошечную долину. Это должно было быть очень красиво, и он пообещал себе на днях отвезти туда семью погулять или даже устроить там пикник. Серебристые отблески виделись в мутных сине-серых волнах, стаи чаек дрались за оставленные детьми пончики, и запах отпуска окутал Тома, которому так необходимо было отдохнуть. Без сомнения, у моря он чувствовал себя лучше, чем еще где-либо во всем Мэхинган Фолз. Здесь было достаточно иностранцев, чтобы можно было затеряться среди них и остаться незамеченным, тысячи вредных лакомств – настоящее счастье – и волнующее чувство, что ты один, далеко от настоящего мира и его давящих обязательств.

Он проглотил кусочек кофейного мороженого и заметил задумчивый взгляд Оуэна, наблюдавшего за скейтбордистами, которые катались по длинному деревянному настилу, тянувшемуся вдоль берега.

– Ну что, как вам новая няня? – спросил Том.

– Потрясная, – сказал Чад. Глаза его заблестели.

– Она красивая, не поспоришь.

Оливия толкнула мужа локтем в бок.

– Ну-ка полегче с этой рыжей девчонкой, а то найму какую-нибудь старую ведьму!

Чад, Оуэн и Том замотали головами, несмотря на сдвинутые брови Оливии.

– И чтоб даже не думал провожать ее вечером домой, – сказала она то ли в шутку, то ли в самом деле ревнуя.

– А если кто-то нападет на нее поздно вечером? – подначивал ее Том притворно обеспокоенным голосом.

– Пусть лучше это, чем она уведет моего мужа!

– О, мисс Спенсер-Бердок, хорошо ли это по отношению к ближнему? Особенно в нашем опасном городе! Массовая резня индейцев, колдуны, бутлегеры, серийный убийца и так далее!

– Это правда? – спросил Оуэн. – Здесь все это было?

– Красота-а, – заметил Чад.

Оливия прожгла мужа взглядом.

– Очень умно…

– Но это не я говорю, это Логан Дин Морган! – запротестовал Том шутливым тоном.

– Кто это? – заинтересованно спросил Чад.

– О, если ты его встретишь, сынок, спасайся! Вы меня поняли, парни? Бегите от Л.Д.М., если вам дороги ваши уши!

Видя, что муж не на шутку разошелся, Оливия вздохнула в знак капитуляции и, оставив «мужчин» возбужденно обсуждать страшные истории, пошла вытирать личико малышки Зоуи, всё измазанное шоколадным мороженым.

В ответ на расспросы ребят Том объяснил, что в прошлом в Мэхинган Фолз произошло немало занятных историй, но сам он может рассказать им не слишком много. Чад и Оуэн в конце концов отвернулись от него и стали что-то горячо обсуждать шёпотом. Тома не беспокоило их любопытство, оно составляло часть жизни: знание о смерти и о насилии. Однако он не хотел, чтобы эти истории преследовали их в кошмарах, ведь мальчикам было всего тринадцать. А потому поспешил уточнить: