Охота

Жена у Юлика была злая, и Ева ее не любила, поэтому пока от грузовика отвернулась, посмотрела на молельню. Оттуда как раз вышел отец.

На свету он появлялся редко. Встал на крыльце, задрав голову на крест молельни, перекрестился, потом еще наложил знак на колодец и только после этого сошел со ступенек. Еве отсюда было не слышно, но он, видимо, что-то сказал мужикам. Они взяли один из ящиков и понесли мимо дома, к мастерской.

Юлик тем временем договорил с женой и пошел к отцу, который так и остался стоять у крыльца. Ева медленно последовала за ним по краю дома, надеясь, что отец ее не заметит. Он не любил, когда дети играли тут, а не в лесу, и мог наказать или отправить в мастерскую, а Еве перемытой утром посуды хватило за глаза.

Уже у самой молельни она поймала на себе строгий взгляд, но тут к отцу подошел Юлик, и Ева поскорее шмыгнула в щель между стеной дома и углом крыльца. Там она протиснулась между двух досок и оказалась под ступенями, так что сверху, сквозь дырочку от сучка, стал виден подбородок Юлика и рука отца.

О чем отец говорил с Юликом, Ева не слушала. Вместо этого она пыталась понять – зажата у Юлика в кулаке какая-то записка или сюрприз. Через дырочку в доске его пальцев видно не было. Тогда Ева выбралась из-под крыльца, но прошла за домом, чтобы не попадаться на глаза отцу.

Она шла по краю леса, собираясь обогнуть дом и спрятаться у грузовика. Юлик обязательно должен был вернуться к машине, и, если ей повезет, он мог вернуться один, а тогда с ним можно будет поговорить.

Мальчик появился перед Евой из ниоткуда. Он снова показал на нее, изобразил однорогого черта, а потом – на лес и провел рукой по плечу, при этом сгибаясь в пояс.

– Баба сейчас будет рассказывать сказку, – сказал он, – у костра.

Для костра было еще рано, но иногда, если из города приезжал грузовик, костер разводили засветло. Ева помотала головой, стукнула кулаком о ладонь.

– Я не могу, – сказала она. – Я занята.

Мальчик покачал головой. Он был прав – сказки пропускать не полагалось. Ева вздохнула и пошла за ним следом, на ходу пытаясь разглядеть, не вернулся ли Юлик к машине. Юлик не вернулся. Оставалось надеяться, что он заночует и можно будет застать его к ночи или утром. Ева произнесла быструю молитву и осенила себя крестом, хотя вне дома или молельни делать этого детям было нельзя. Нехорошо. Мальчик обернулся, посмотрел на нее подозрительно, но ничего не сказал. Он и сам иногда крестился, когда шел в лес – так там бывало темно.

У костра собрались уже почти все дети, и Ева еле нашла себе место – села напротив Бабы на неудобный корень поваленного дерева. Так, может, было и лучше, потому что Баба Еву пугала. Это была страшная, очень худая женщина с вечными синяками под глазами. Ходила она сама с трудом, и до костра ей всегда помогали добраться старшие мальчики. Сейчас двое сидели рядом с ней, подпирая ее плечи и спину.

Баба говорила тихо, так что всем нужно было молчать, чтобы ее услышать.

– Знаете сказку про Кощея Бессмертного? – спросила Баба. Старшие дети закивали, младшие покачали головами. Ева слышала уже эту сказку и тоже кивнула. Баба вдруг подняла на нее взгляд, наклонила голову и отвесила челюсть так, что по подбородку стекла капля слюны. Это означало, что Баба Еве не верит. Ева замотала головой, надеясь, что Баба не станет ее расспрашивать.

– Где живет Кощей? – спросила Баба. Она все еще смотрела на Еву и все еще отвешивала челюсть, так что слова у нее выходили шепеляво, как будто сквозь щель в камнях.

– За горами, – сказала Ева и, чуть помедлив, добавила: – За долами, за реками.

Баба сглотнула слюну, чуть прикрыла глаза.

– Не знаешь, – сказала она, – маленькая еще. А Кощей среди нас живет. Кощей в бадье, бадья на веревке, веревка в колодце, а колодец между домов, под крестом.

Ева сразу поняла, про какой колодец говорит Баба, и содрогнулась.

– А я видела, как его туда запихивали, – сказала девочка, сидевшая у Бабиных ног. Другие дети согласно закивали.

– Что вы видели? – спросила Баба. – Вы видели, как Кощея кормят. А сидит он в колодце сто лет и еще сто. У него дыхание ледяное, а пальцы длинные и костяные, царапают стены, а на ногах у него копытца, как у черта, только рог у него один, на подбородке, словно бороденка.

Она покачнулась и стала говорить живее, уже как сказку.

– Давным-давно жил молодец. – Баба мотнула головой на одного из своих помощников. – Лицо красное как солнышко, грудь широкая, как поле, а голос низкий, как море. И пошел молодец по свету искать себе невесту. Хотел найти самую красивую, самую премудрую. Дошел до края земли и увидел девушку, красавицу небесную. Вот только не достать до нее – за самым краем земли была девушка. Молодец прутом ее захватить пытался, лозой пытался, не вышло. Тогда снова пошел по свету, искать помощника. Пришел к колодцу. У колодца камень, на камне написано: не слушай колодца, не лей в него воду. Молодец подошел осторожно, заглянул в колодец, а там темно. Молодец через край свесился и видит: далеко внизу та самая девушка, красавица, будто спит. Молодец словно потянулся к ней, а его темнота за руку хватает. И раздается голос: здравствуй, добрый молодец. За невестой пришел? Всю землю обыскал? Молодец соглашается. А что же, – голос спрашивает, – готов ты за невесту отдать? А у молодца, кроме головы, ничего не было. Голову, – сказал, – за такую красу отдам. Не нужна мне твоя голова, – отвечает колодец, – только отдай мне своего первенца. Согласился молодец, и тут же из колодца девушка вышла. Молодец срубил избу, стали жить вместе. А когда родился у молодца с девушкой первенец, жена сказала: и что, ты своего ребенка в колодец бросишь? Молодец пошел к колодцу, глянул внутрь и решил не бросать туда первенца, испугался за малыша. Стали жить дальше. Рос ребенок, такой же молодец, как отец, даже больше. И когда уже подрос, захотелось ему тоже красивую невесту найти. Он знал, что отец невесту у колодца выпросил, поэтому пошел сам к колодцу, заглянул внутрь. Здравствуй, добрый молодец, – сказала темнота из колодца, – за невестой пришел? Кивнул молодец. А замани ко мне своих родителей, будет тебе невеста, – сказал колодец. Молодец заманил своих родителей к колодцу, столкнул их внутрь. Из темноты раздались крики, кровь из колодца потекла. Молодец внутрь заглянул, а там, на самом дне, сидит козлоногий старик с рогом на подбородке и мясо ест. Длинными руками рвет ноги и руки и в рот запихивает. Молодец увидел, что это его родители. А старик поднимает к нему лицо, в котором сто зубов, и спрашивает: что, добрый молодец? Невесту хочешь? Молодец кивает. А старик ему: забирай! И кидает кость с мясом. Кость в темноте перевернулась, обернулась красивой девушкой. Молодец на ней женился, и стали жить в родительской избе у самого колодца.

Баба замолчала. Глаза у нее были закрыты, а челюсть повисла еще ниже, и теперь с нее текло, как с ложки. Дети стали по одному подниматься и уходить. Ева тоже слезла со своих корней и пошла обратно к домам. Ей очень хотелось снова посмотреть на колодец.

Когда дети ушли, Сима еще долго смотрела на костер. Оставлять его непотушенным в лесу, даже осеннем, было опасно. Лопались и стреляли искрами толстые сосновые бревна, рассыпались красные угли. Панцирь коры, за которым наблюдала Сима, с треском раскололся и исчез между двух бревен. Она придвинулась поближе к костру, и оба мальчика, которые остались рядом, чтобы помочь ей вернуться в деревню, дернулись следом. Сима осторожно погладила правого по волосам, оперлась о его плечо. Чтобы не пугать мальчиков, которые старались не смотреть ей в лицо, поправила рукой подбородок, наклонила голову так, чтобы челюсть не свисала. Сглотнула и выдохнула тихо, чтобы мальчики не услышали. Когда они еще не родились, она часто кричала от боли – тогда челюсть еще не до конца срослась, и каждый вдох она ощущала как укол гвоздем под ухо. Она научилась кричать, не двигая ртом, не напрягая горло, – высоким, протяжным визгом. Теперь же боль в челюсти была тупая и привычная. Иногда она отступала совсем, и тогда Сима думала, что скоро умрет. Потом боль возвращалась, и Сима жила дальше.

Один из мальчиков вздрогнул, и Сима поняла, что слишком крепко сжала его плечо. Сила у нее осталась только в руках – а точнее, в пальцах. Сами руки уже почти не поднимались, плохо сгибались в локтях. Но пальцами Сима когда-то играла на фортепьяно, а потом отмеривала химикаты в домашней лаборатории. Фортепьяно она не видела лет двадцать, а в лаборатории, которая теперь называлась мастерской, была в последний раз больше года назад – и то заходила всего на минуту, потому что хотела сама взять со стола таблетки. Но пальцы как будто все время готовились к тому, что снова придется работать, – Сима знала, что у мальчика на плече останутся синяки.

Она мотнула головой, показывая, что пора подниматься. Костер еще тлел, но у одного из мальчиков с собой была бутылка, и когда Сима показала, что надо идти, он тут же встал и начал заливать костер.

– Акся, – Сима указала на отлетевшую от костра ветку, – там еще.

Снова мотнула головой, поправляя челюсть. Она могла бы повязать голову платком, и челюсть бы всегда держалась на месте, но тогда она не смогла бы говорить, а говорить Симе нравилось.

Мальчик послушно затушил ветку, потом вернулся к Симе и подставил плечо. Второй мальчик тоже поднялся, и вместе они поставили Симу на ноги.

– Молельня, – сказала Сима, откидывая голову назад. Держать ее прямо было трудно, если она стояла и не могла нормально опереться обо что-нибудь. Из-за откинутой челюсти буква «М» у Симы совсем не звучала, но мальчики ее поняли и осторожно повели в сторону домов.

Когда Баба его отпустила, Акся сразу побежал на кухню. Он провел с Бабой почти весь день и еще ничего не ел. Баба сама никогда не ела и своим помощникам есть не давала – ей не нравилось, как двигались и толкали ее их плечи, если они что-то жевали.

На кухне было шумно. Старшие сестры домывали посуду, и Акся сразу увидел, что чан из-под каши уже блестит на столе для сушки – это означало, что остатки еды из него скинули в колодец.

Нужно было просить сестер, которые всегда что-нибудь прятали себе с обеда. Акся поискал глазами Злату, самую добрую из сестер, но Златы на кухне не было. Раньше, когда Акся был помладше, он легко мог поплакать и выпросить что-нибудь у старших, но теперь сестры на его слезы не велись и называли волчонком.

На волчонка Акся был не похож. Круглолицый, весь в отца, с большими красными щеками, голубыми глазами и светлыми волосами, по которым сразу было ясно, какая из сестер его родила. У Златы были точно такие же глаза, волосы и даже щеки.

– Чего пришел? – спросила толстая сестра, оттиравшая металлическую тарелку. – Отмыли все.

Акся потупился, понадеялся все-таки на жалость.

– Ступай. – Сестра махнула на него рукой, потом сжала кулак, указала в угол, где валялась палка с тряпкой. – Или пол три.

Акся отступил назад, потом опрометью кинулся из кухни. От хождения с Бабой плечи у него устали, и он думал, что палку просто не удержит, а браться за дело, которое сделать не можешь, было нехорошо.

На улице Акся осторожно, незаметно крестя сердце, подошел к колодцу. Солнце зашло за тучи, и разглядеть ничего в колодце было нельзя, но он надеялся, что когда сестры вычищали чан, то что-нибудь уронили на землю или на каменную кладку. В трещинах одного из камней кладки было что-то белое – Акся выскреб белое пальцем, осторожно облизнул. Оказалось – каша. Снова забрался под камень пальцем, вытянул еще.

– Кто здесь? – тихо позвал колодец.

Акся застыл с пальцем во рту.

– Эй. – В колодце, на самом дне, что-то хлюпало и двигалось, как будто пробудилось огромное болото. Акся сделал шаг от колодца, потом еще один. Потом он развернулся и побежал.

Глава вторая

Тело уже увезли, но мост все еще был перетянут желтой лентой. Полицейские толпились на левом спуске, ждали указаний от старшего, который как раз закончил осматривать место преступления. Старшему было холодно, ходил по мосту он медленно, стараясь не смотреть на белеющее небо.

– Пропустите. – Под желтую ленту нырнула девушка в красной жилетке. Ей почти не пришлось нагибаться, потому что ростом она еле дотягивала до середины тумбы, которой заканчивались перила моста. Полицейские заоборачивались, один, молодой мужчина с усами щеткой, поспешил к девушке. – Показывайте. – Девушка пожала полицейскому руку, покачала головой, заметив его лицевую растительность.

Полицейский смущенно подвел ее к старшему.

– Мириам Борисовна. – Она протянула руку начальственному полицейскому, который посмотрел на нее с явным подозрением. Если бы ему только что не позвонил высокопоставленный московский коллега, он бы ни за что не пустил на место преступления ребенка. Он все же пожал девушке руку и сделал шаг в сторону, давая ей пройти к перилам и замерзшей луже крови.

– Лежал вот так, раскинув руки, головой к краю, – принялся объяснять усатый. – Пальцы на правой руке обрублены, судя по следам – упали в воду.

Девушка огляделась, поняла, что камер вокруг моста нет, и стала разглядывать перила.