Конец гармонии. Запретные чувства

– Полиция Гегемонии! Всем оставаться на месте! – рявкнул офицер и уставил дуло автомата в лицо террористки.

Девушка вскрикнула, когда другой полицейский прошёл глубже в комнату, грубо взял её за волосы и ударил головой о стол.

Под козырьками фуражек скрывались гримасы фанатизма. Как маски театра ужасов, они скрывали истинный страх тех, кто находился за ними. Гармонистка съежилась, прикрылась потрёпанным платьем и попыталась спрятать глаза от этого кошмара… Но даже тогда она почему-то незаметно улыбалась.

– Спасибо, хайвенгруппенфюрер, за то, что донесли до нас столь ценную информацию. Мы не расслышали ваши слова, но то, что говорила террористка, мы записали и уже отправляем в центральный отдел, – он похлопал грязной рукой по плечу. – Никогда бы не подумал, что добиться таких результатов можно одними словами! Мое уважение. Надеюсь то, что мы прослушиваем всех командующих, вам было заранее известно, ведь ветеран-егерь королевы, я уверен, знал об этом и не стал бы…

Пустой трёп раздражал меня сильнее и сильнее. Другой полицейский продолжал бить гармонистку, пока я смотрел на них через дуло пистолета. Я думал, что не выдержу такую ужасную пытку, но тут третий подошёл ближе и заговорил с глумливой улыбкой:

– А пускай ветеран-егерь докажет преданность Великой королеве, – он смотрел на меня с презрением. – Если всё это не просто спектакль, и он верен стране, то хайвенгруппенфюрер сможет самолично прикончить новую подружку.

Меня охватил гнев ужасающей силы. В моменте захотелось пристрелить каждого, кто нагло ворвался в спальню и начал о чём-то рассуждать, будучи ничтожным отребьем.

«Мусор, что дослужился лишь до хайвст-лейтенанта, смеет судить генерала армии…»

Внутри разорвался бурлящий вулкан, лава ненависти стекала по венам. Я понял, что через минуту сгорю в адском пожарище злобы, если не изобью столь отвратительного ублюдка.

Пришлось подойти поближе. Я посмотрел офицеру прямо в глаза, навел оружие на девушку и, помедлив лишь мгновение от мгновения, нажал на спуск. Хрупкое тело с шумом рухнуло на пол.

Вокруг было тихо, лишь тяжелые хрипы нарушали звенящую тишину. Я ощущал, как с каждой секундой боль утраты становилась все ужаснее. Офицер заставил убить беззащитную. Я почувствовал, что разум вот-вот не выдержит и поглотит сознание в пучину ненависти. Нужна была отдушина, груша для битья. Я знал, кто станет следующим. Тело приготовилось преподать урок ебаной твари, что возомнила себя непонятно кем.

– Значит, вы сомневаетесь в моей верности Кристализ? – я шагнул ближе. – Вот это реально попахивает изменой, офицер.

Тот попятился к стене и на ходу попытался выхватить из кобуры пистолет. Я отбил оружие в сторону – тяжелый ствол со звоном покатился по полу. Офицер остался безоружным и замер у стены, точно припорошенный солью слизняк. Я навис над ним и кипел от гнева.

– Ты – жалкое ничтожество… Ну как? Понравилось вершить суд над хайвенгруппенфюрером, над генералом армии Великой королевы Кристализ? – я схватил офицера за отвороты мундира. Мужественные руки встряхнули идиота, как тряпичную куклу.

Я поздно понял, что сорвался и больше себя не контролирую. Тяжёлый кулак обрушился на челюсть. Офицер захрипел. Ошметки крови и осколки зубов брызнули в стороны, но удары продолжались – жестокие, яростные, пока коллеги-дегенераты наблюдали и лишь садистки ухмылялись. Наконец обмякшее тело сползло на пол. Офицер сжался в комок и захрипел. Я вытер темно-алые капли с разгоряченного лица и расправил плечи.

– Тварь, сука ничтожная, – прошипел я сквозь зубы. – Усомниться в преданности Её Величеству! Ещё раз ты что-то мне выскажешь – я тебя нахуй закопаю!

Нога со свистом рассекла воздух и обрушилась на офицера. Раздался хруст, и тот сразу обмяк, больше не подавая признаков жизни.

Я удовлетворенно кивнул и выпрямился. Сомнения в лояльности были жестоко наказаны, пусть и оказались небезосновательными.

«Теперь никому и в голову не придет подвергать мою верность сомнению… Полежит немного в отключке и поймёт, что так с генералом говорить нельзя».

Уставший взгляд метался между бездыханным телом девушки, окровавленным трупом хайвест-лейтенанта и ликующими ухмылками офицеров.

«Мы несём ответственность за тех, кого приручили… Какая ирония…»

– Простите, хайвенгруппенфюрер, н-но мы лучше пойдём. Мы все приносим глубочайшие извинения и…

Лава в душе остывала, отбрасывала тлеющие угли былой веры в справедливость. Каждое следующее бессмысленное слово офицера было ударом кнута, что вышибал из легких остатки воздуха, пока я прожигал взглядом окровавленную пародию на человека.

Глубоко внутри затухала первобытная ярость. Благородное, возвышенное – сгорело дотла, поглотило адское пламя истинного гнева.

Я хотел убить всех присутствующих, но понимал, что это того не стоило. Сама судьба стояла на моей стороне. Не каждому было дано избежать смерти дважды за ночь. В голове заиграла знакомая музыка.

Я посмотрел на костяшки рук. Окровавленные кулаки оказались стёрты, но боль не прожигала разум, а наоборот приносила облегчение.

Полиция постепенно ушла и забрала с собой тела.

«Горничная придёт только завтра…» – пришлось укладываться спать с запахом крови у носа.

Я лег в постель и тихо, совсем незаметно пролил слезу безысходности. С самого рождения я шёл до конца. Таков был долг настоящего мужчины. Но что-то внутри не давало успокоиться. Я почувствовал себя преданным, брошенным и не мог больше терпеть. Но спустя несколько минут шум листвы убаюкал истерзанную душу.

«Ты забыла свой медальон, глупышка…» – и я всё же уснул, не замечая, как сильно болят окровавленные руки.

Глава 3

Смерть беззащитных и невинных всегда вызывала внутри тотальное негодование и отвращение. Я – воин до глубины души, никогда не мог смириться с несправедливостью, что забирала жизни у слабых и незащищённых. Каждый раз, когда приходилось сталкиваться с подобным, сердце сжималось от гнева и боли. Я чувствовал, что медленно сгниваю заживо, когда невинная или беззащитная душа покидала наш мир.

Да… Я был убийцей. Массовым убийцей, но смерть на поле боя, в честном противостоянии, где каждый был защищен бронёй и оружием и принимал правила конфликта, казалась священной. В акте войны я видел проявление высшей воли, что решала, кто достоин жить, а кто должен уступить место другим.

«Нас всех ждёт смерть, так почему бы не умереть с честью?»

Я проснулся от дразнящих солнечных лучей, что пробивались сквозь шторы спальни, и открыл глаза. Утренний свет играл на закопченных обоях, отбрасывал причудливые тени, что были похожи на призраков минувшей ночи. Тело казалось чужим и каждое движение отдавалось болью.

В дверь негромко постучали. Я вздрогнул. На порог вошла горничная Грета.

Испуганный взгляд устремился к большим бурым пятнам. Неожиданно обычно румяное лицо Греты стало бледным. Она ахнула, не желала верить глазам. Невинная молодая девушка сжимала в руках скомканную тряпку, как оберег от злых сил и неожиданно заговорила со мной вместо того, чтобы убежать.

– Господин, – женственный голос дрожал, как ветка на ветру. – Ч-что тут произошло…

Вдруг воспоминания разрушающей мощью обрушились на голову. Вспышки страшной ночи высеклись в разуме, как всполохи молний. Засохшие потеки крови – зловещие росчерки кровавым пером; прелестное тело девушки, восставшее из пепла, чтобы вновь пасть от пули. Остекленевшие мёртвые глаза, устремленные в никуда. Звук выстрела, что ещё звенел в ушах, как погребальный колокол.

Я зажмурился, но кошмарные образы приобрели ещё большую четкость, переплетались с обрывками батальных картин из Сталлионграда. Я прижал ладони к вискам и пытался изгнать страшные видения, но сколько бы я ни упирался, картины прошлой ночи выжгли в мозге разлагающееся клеймо.

«Ещё одна травма…»

– Господин Фаррен? – едва слышный голос Греты вывел разум из пучины воспоминаний. – Что случилось? При каких… обстоятельствах…

Горничная в ужасе указала на кровавое пятно и на отчасти зажившие руки. На лице читалась молчаливая мольба. Грета не хотела верить в то, что пришло на ум. Она хотела услышать что-то оправдывающее весь бардак, но я лишь удрученно покачал головой.

«Как описать горничной, что я казнил беззащитную гармонистку? Грета меня никогда не поймёт, даже если узнает всю правду…»

Я встретился взглядом с простой служанкой, что всю жизнь знала только размеренный распорядок столичного поместья. Разум понимал, что Грета никогда не смогла бы постичь глубину бездны человеческих страданий.

«Милые котята, как она, обязаны радовать людей и только. Я не заставлю служанку переживать по пустякам».

Пришлось отвернуться. Но вдруг я почувствовал, как по щекам стекают слезы – отголоски трагедии, где пистолетный выстрел сыграл главную роль. Тело рефлекторно глухо вздохнуло. Я вытер то, что осталось на щеках, встал с кровати и по-военному вытянулся. Тяжёлая боль настигла мышцы. Повернувшись к Грете, я сказал:

– Выйдите! И никогда больше не заходите в мою спальню без разрешения. Как только я уйду приступите к уборке, – глаза сами закрылись от стыда.

Грета съежилась. Она была ошарашена ледяным тоном. Я никогда не позволял себе так грубо обращаться со слугами, но тогда что-то внутри меня изменилось. Грета опустила взгляд, постаралась сделать реверанс и спешно удалилась из спальни.

Выбитая дверь всё также лежала на полу.