Десять арестов Исаака Г.

Из партера панически настроенная публика кинулась по проходам к выходу. Галерочная молодежь заметила это, облепила перила и, свешиваясь вниз, закричала: – Трусы!.. Как вам не стыдно!.. Родители сдрефили!?

Под хохот и галдеж многие из побежавших из партера вернулись обратно и уселись смущенно на свои места: штука-то выходила в самом деле конфузная, – ведь у многих наверху, на галерке, были сыновья-гимназисты и техники и дочери-гимназистки!…

Попов и еще кто-то из «родителей» – влиятельных иркутских обывателей – вступили в переговоры с полицией. … А вверху было весело, празднично, молодо-буйно. Листки перелетали из одного ряда в другой. Группировались по голосам, налаживали хор и пели студенческие и революционные песни»[24 - Сибирские огни, 1925, №4—5, С. 203—204.].

Несмотря на опасность:

«Почти во всех дружинах основным, преобладающим элементом была молодежь, зеленая, но энтузиастически отдававшаяся своему, порою весьма и весьма опасному делу… среди дружинников царило молодое, немного угарное, радостно-боевое, настроение. На сборных квартирах, в караульных частях, даже во время патрулирования, все были веселы, оживленны и как-то праздничны: плескался веселый молодой смех, звенели песни, шумели и разгорались незлобивые споры»[25 - Сибирские огни, 1925, №4—5, С. 223, 225.].

И даже находясь в тюрьме:

«Мы, молодежь – революционная, неугомонная, быстро привыкающая ко всяким невзгодам и условиям жизни молодежь – оказались в меньшинстве. Почтенные либералы… могли… установить свой камерный режим – и тогда нам, нашим тюремным вольностям… была бы крышка.

Мы пошли натиском на наших крахмально-одеколонных сокамерников и… не успели солидные адвокаты, искушенные во всяческих «правах», охнуть, как мы уже осуществили первое наше право: … выдвинули из своей среды старосту, поручили ему разработать камерную «конституцию» и взяли всю полноту власти, таким, образом, в свои руки. Конституция, которую мы с нашим старостой установили, была, что ни на есть, самая «вольная». Коммунистические начала в ней были проведены широко и безоговорочно: передача, хотя бы наиндивидуальная, идет в общий котел, делится на всех. Изъятий никаких.

И нужно было видеть горестные и недоумевающие мины солидных людей, когда получаемая ими в передаче коробка сардинок шла в тщательную разделку, фунт семги, примерно, делился на сорок пять частей, кусок сыру кромсался на миниатюрные кубики… Ребята хохотали и демонстративно подчеркивали свой восторг от такого лакомства, … а бывшие хозяева всех этих деликатесов растерянно переглядывалась и старались скрыть свое неудовольствие»[26 - Сибирские огни, 1925, №4—5, С. 216—217.].

Но не только смехом, но и с помощью… револьвера:

«…солдаты взяли ружья наизготовку. У нас дрогнули. Но то ли был сильный молодой подъем, то ли никто из нас не осознал еще всей опасности минуты, – но наши ряды не расстроились. Только кто-то постарше летами (не помню, кто именно, но знаю, что это был не случайный человек) вышел быстро вперед, к солдатам, остановился против их строя и взволнованно спросил: – Товарищи, неужели вы будете в нас стрелять?..

Солдаты молчали, с любопытством поглядывая на «врагов» – молодую толпу, вооруженную разнокалиберными револьверами, возбужденную, но сдержанную»[27 - Сибирские огни, 1925, №4—5, С. 212—213.].

Револьвером, который дает власть:

«…на мое требование немедленно принять раненых и вызвать врачей опрятная, сытая и важная немка с достоинством ответила мне, что заведение это чистое, что для таких случаев мест в нем нет… Я помню четко и ясно, как весь налился я кровью, как одеревенел мой язык – и вместо него показался наган. Я вытащил его из-за пояса и смог сказать только: – Носилки!

И был чудесен этот лаконический, многоговорящий язык; немка сразу оплыла, побелела, сунулась от меня в сторону, и вслед затем вышли санитары с удобными носилками»[28 - Сибирские огни, 1925, №4—5, С. 208—209.].

Но при этом не добавляет разумности:

«…приподнято-веселое настроение то здесь, то там порою омрачалось тем, что очень скоро приобрело у нас бытовое наименование „восьмой пули“. Восьмая пуля – это та пуля в браунингах, которая закладывается в ствол и про которую, когда выбрасывают обойму, часто забывают. Молодежь, не всегда дисциплинированная и любящая повозиться зря с оружием, делалась жертвой этой забытой восьмой пули. То в одной, то в другой самообороне кто-нибудь нечаянно подстреливал друг друга – и из рядов самообороны выбывал боец. Можно насчитать больше десятка таких случаев неосторожного обращения с оружием, правда, по счастью, не оканчивавшихся смертным исходом.»[29 - Сибирские огни, 1925, №4—5, С. 225.].

И который не только защищает, но и провоцирует других на то, чтобы убить вас и ваших друзей:

«У всех было приподнятое возбужденное настроение. Мы все чего-то ждали, чего-то нового и неожиданного и у всех нас было какое-то радостно-нетерпеливое состояние… Мы сорвались с мест, хватились за свои револьверы, проверили запасы пуль. Мы шумно пошли к дверям… Растеряв своих спутников, я кинулся в толпу, и здесь, на бегу, услыхал возгласы:

– Убили… Убили!

…На остывшей октябрьской земле, свернувшись, лежал кто-то неподвижный, окровавленный. Я нагнулся, взглянул на лицо: оно было сплошь залито кровью, оно было неузнаваемо. Теряя самообладанье, я стал вглядываться в лежащего, узнавать… В этот день многие из нас, наверное, были невменяемы… В этот день нас, молодежь, впервые овеяло дыхание подлинной настоящей борьбы.

Я выбежал из лечебницы фон-Бергман и, ничего не понимая, повинуясь какой-то толкающей меня силе, побежал обратно, туда, к дому Кузнеца. Я бежал, как в тумане. Я никого и ничего не видал. Я бежал – и очнулся только… пред сплошным рядом конных казаков… возле дома Кузнеца расхаживала группа военных. Среди них я увидел грузную фигуру полициймейстера Никольского. Я кинулся к полициймейстеру и закричал:

– Убийца! Это ваше дело! Убийца!»[30 - Сибирские огни, 1925, №4—5, С. 207—209.].

Приведенные выше наиболее эмоциональные фрагменты воспоминаний Исаака Григорьевича, прекрасно передают мироощущение молодых неравнодушных людей начала прошлого века, которые во многом и создавали ту атмосферу «радостного нетерпения», желания поскорее пережить что-то «новое и неожиданное». Для многих из них это нетерпение закончилось трагической гибелью, еще большему числу были суждены каторга или ссылка. Впрочем, такой итог был вполне предсказуем и движение к нему начиналось еще за несколько лет до событий 1905 года и имело свои причины.

«Братство» (1902—1906)

Ранний период жизни и творчества Исаака Григорьевича, то время, когда в возрасте 18—28 лет он формировался как личность и делал свои первые шаги в литературе и публицистике, не избалован вниманием исследователей. Участие в нелегальном ученическом кружке «Братство» – самый ранний биографический факт – можно сказать каноничен. И в то же время, сведения, обычно приводимые о нем в жизнеописаниях Исаака Григорьевича, весьма поверхностны. Между тем, для понимания истоков Гольдберга – политика и общественного деятеля, а, пожалуй, и Гольдберга-писателя он очень важен.

История с ученическим кружком и одноименным «самиздатовским» журналом «Братство», стала известной благодаря тому, что члены его попали в поле зрения охранного отделения. Сам Гольдберг видимо, вообще не придавал особого значения этому первому противоправительственному опыту, хотя, конечно же, именно он и послужил одним из существенных толчков к более радикальной деятельности для него и его товарищей. Историография его небогата, а хронология местами путана.

Первое упоминание о «Братстве» мы находим в «Обзоре революционного движения в округе Иркутской судебной палаты за 1897—1907 гг.» написанном по «горячим следам» революционных волнений. В нем написано буквально следующее:

«в декабре был обнаружен среди воспитанников VII класса кружок, издававший журнал „Братство“, в котором встречались статьи преступного содержания»[31 - Обзор революционного движения в округе Иркутской судебной палаты за 1897—1907 гг. СПб, 1908. С. 60. Причем из логики текста следует, что речь идет о декабре 1904 года, что противоречит архивным данным и, вероятно, является ошибкой составителя, простительной при том объеме информации, который ему пришлось обработать в довольно сжатые сроки. Автором или, возможно, руководителем авторского коллектива «Обзора» был прокурор Иркутской судебной палаты – Е. П. Нимандер, вступивший в должность 20 ноября 1906 года.].

Сам факт возникновения кружка по контексту соотносится с активностью Иркутского комитета Сибирского социал-демократического союза (РСДРП), притом, что по данным самого же «Обзора» в течение 1903 года, начиная с апреля месяца было произведено три «ликвидации наблюдения за членами Социал-Демократической партии», т. е. их планомерные аресты, настолько ослабившие комитет, что в августе 1904 года на сходке присутствовало не более 15 человек[32 - Обзор революционного движения в округе Иркутской судебной палаты за 1897—1907 гг., С. 59.].

В биографических справках о жизни Гольдберга об этом эпизоде упоминалось очень кратко и по понятным причинам вовсе не акцентировалось внимание на партийной принадлежности. Обычно это выглядело так:

«Окончил городское училище и готовился держать экзамен экстерном за среднюю школу, чтобы поступить в университет, но в 1903 году был арестован за принадлежность к революционной группе молодежи»[33 - Юбилей Исаака Гольдберга // Сибирские огни, 1928, №6, С. 237.] или так «Будущий писатель едва успел окончить городское училище, как был арестован за принадлежность к ученической группе „Братство“, издававшей нелегальный журнал»[34 - Яновский Н. Жизнь начинается снова // Ангара, 1960, №4, С. 137.].

Следующее и наиболее полное описание событий 1903 года появилось в 1971 году в художественной биографии Гольдберга, написанной П. В. Забелиным на основе не только опубликованных материалов и воспоминаний, но и с привлечением документов из фондов Государственного архива Иркутской области[35 - ГАИО, ф. 600. Оп. 1, ед. хр. 13.]. Сюжету посвящена вся первая глава книги – «На заре»[36 - Забелин П. В. Путь, отмеченный на карте. Иркутск, 1971. С. 4—16.]. В ней мы найдем указание на количество членов кружка – 12 человек, фамилии и имена семерых из них, ту самую крамольную цитату «преступного содержания», описание изъятого при обыске комнаты Гольдберга при аресте 2 декабря 1903 года компромата и выдержку из протокола допроса Исаака Григорьевича начальником охранного отделения ротмистром М. Л. Гавриловым. Журнал прямо называется «противоправительственным», а в реконструированных Забелиным разговорах члены кружка рассуждают «о возможностях и путях революции», выдвижении из среды интеллигенции «новых дантонов». Однако протокол допроса Гольдберга содержал настолько лоялистские объяснения, что вызвал у исследователя недоумение, которое он и выразил, приписав его жандармскому ротмистру:

«Что это? Путаная, но программа борьбы? Или казуистика потенциального подпольщика? Он доказывает бессмысленность современного правопорядка и в то же время обосновывает мысль о бессмысленности социальной борьбы? Ротмистр Гаврилов, опытный сыщик, с недоумением и раздражением смотрел на тонколицего парня с огромными, странно сиявшими глазами»[37 - Забелин П. В. Путь, отмеченный на карте. Иркутск, 1971. С. 14.].

В 2007 году вышла небольшая статья М. В. Шиловского, специально посвященная дореволюционному периоду жизни Гольдберга[38 - Шиловский М. В. Литературный псевдоним Irridens. Исаак Григорьевич Гольдберг // Личность в истории Сибири XVIII – XX веков. Новосибирск, 2007. С. 173—179.]. В ней сразу утверждается, что «Исаак входит в состав ученического кружка, организованного иркутскими эсерами для пропаганды программных положений партии и рекрутирования новых членов», при этом как бы в подтверждение этого факта приводится цитата из воспоминаний Гольдберга со ссылкой на архив литературоведа Н. Н. Яновского, хранящийся в ГАНО[39 - ГАНО, ф. Р-272 (Архив Яновского Н. Н.) оп. 1 д. 169 (Письма Яновскому Н. Н. от Исаковой Л. И., статьи, письма Гольдберга И. Г. и др.)]. Однако приведенная Шиловским цитата полностью совпадает с фрагментом вводной части статьи Гольдберга «То, что вспомнилось», опубликованной в «Сибирских огнях», а там она скорее описывает период второй половины 1904 года[40 - Сибирские огни, 1925, №4—5, С. 202.]. В статье также приведены сведения о количестве выпущенных номеров (5) и технологии тиражирования (гектограф и пишущая машинка) журнала. Источником этой информации, видимо, послужили воспоминания одного из членов кружка – Ельяшевича – из того же архива Н. Н. Яновского и, вероятно, относящиеся к 50—60 годам.

По удивительному совпадению в том же 2007 году появляется статья Л. Н. Гончаренко и В. В. Коломинова посвященная биографии А. Б. Ельяшевича[41 - Гончаренко Л. Н., Коломинов В. В. Страницы политической биографии А. Б. Ельяшевича // Власть и общество в России: историческая трансформация и технологии взаимодействия: сб. науч. ст. Вып. 1. СПб.: СПбГИЭУ, 2007. С. 112—139.], видного советского ученого-экономиста и преподавателя, скончавшегося в 1967. В ней приводятся сведения и цитаты из хранящегося в ЦА МГБ СССР следственного дела Ельяшевича, осужденного в 1950 году по пунктам 10 и 11 ст. 58 УК за «активные действия против рабочего класса и революционного движения, проявленные на ответственных или особо-секретных должностях при царском строе или у контрреволюционных правительств в период гражданской войны» к пяти годам поселения в Канске[42 - Что интересно, А. Б. Ельяшевич не был реабилитирован. Он вернулся в Ленинград по амнистии 1953 г., восстановился на работе и продолжал преподавать в ЛИЭИ до 1960.]. Есть там и упоминания об участии Ельяшевича в организации «Общества самообразования и братства» и редактировании им журнала «Братство»[43 - Такая его существенная роль несколько сомнительна, учитывая, что он был одним из самых младших членов кружка и к моменту ареста ему шел шестнадцатый год.]. Они выдержаны в том же ключе – основным занятием в кружке было чтение революционной литературы, и само его создание произошло под влиянием или скорее под впечатлением от деятельности ссыльных народников и социал-демократов, но не эсеров, «перехвативших» инициативу годом позже.

Наконец, в 2008 году опубликован обширный материал О. В. Ищенко о кружковой деятельности в среде сибирских учащихся начала XX века[44 - О. В. Ищенко. Кружковая деятельность учащейся молодежи Сибири в начале ХХ в. // Изв. Алт. гос. ун-та. Серия «История. Политология». Вып. 4/3. Барнаул, 2008. С. 103—110.]. Архивные источники, на которые ссылается автор, отличаются от использованных П. В. Забелиным в 1971 году. Тогда это были документы из фонда Иркутского губернского жандармского управления[45 - ГАИО, Ф. 600, Оп. 1, ед. хр. 13.], а Ищенко основывается на бумагах Иркутского районного охранного отделения[46 - ГАИО, Ф. 601, Оп. 1, Д. 20.], уголовного отделения 1-го департамента Министерства юстиции[47 - ГА РФ, Ф. 124, Оп. 12, Д. 1090 «О привлечении к дознанию М. Файнберга, Э. Левенберга и др. за организацию кружка „Братство“ в Иркутской губ. 13.12.1903 – 03.12.1904».], а также Департамента полиции Министерства внутренних дел[48 - ГА РФ, Ф. 102, Оп. 226 (Особый отдел), Д. 3ч. 227 «Сведения по средним учебным заведениям г. Иркутска» и ГА РФ, Ф. 102, Оп. 116 (4-е делопроизводство 1907 г.), Д. 23 «Движение в учебных заведениях по Иркутской губернии».].

Особенно интересной делают статью цитаты из частной переписки одного из членов кружка – Г. А. Левенсона – перлюстрация писем которого, собственно и послужила основанием для заведения дела на группу.

Ценность их заключается в том, что два других источника – протоколы допросов и «мемуары» Ельяшевича не могли быть не ангажированы. Просто в силу того, что во время следствия члены кружка естественно старались отмежеваться от всякого вольнодумства, а воспоминания последнего были записаны почти через полвека и также в условиях, не слишком располагавших к предельной откровенности. Все-таки в 1950 году на допросе в МГБ обвиняемому, наверное, имело смысл лишний раз подчеркнуть, насколько велик его стаж на ниве борьбы с самодержавием.

Кроме того, в 2010 году опубликован материал Г. М. Фалалеева об одном из упоминаемых П. В. Забелиным персонажей этой истории – Владимире Пруссе[49 - Цикл очерков «Семья Прусс» датирован автором 1986 годом, но обнаруживается только в электронном варианте: [битая ссылка] http://www.proza.ru/2010/07/22/1360.]. В нем, к сожалению, нет ничего о кружке и журнале, однако приводятся сведения о нелегальных изданиях изъятых у него при обыске и его дальнейшей судьбе. Одним из источников для материала послужило дело «О мещанине Вольфе Иосифове Пруссе», также из фонда особого отдела департамента полиции МВД, хранящееся в ГАРФ[50 - Ссылки в очерке даются еще на ЦГАОР СССР. Согласно современной номенклатуре дел ГА РФ это Ф.102, Оп. 101 (3-е делопроизводство), Д. 3291 ч. 2. Всего в деле 10 частей, которые могли бы пролить свет на многие подробности: 3291 О мещанине Исааке Гершеве Гольдберге и других; 3291ч. О потомственном почетном гражданине Самуиле Исаеве Файнберге; 3291ч. О мещанине Вольфе Иосифове Пруссе; 3291ч. О потомственном почетном гражданине Александре Абрамове Ельяшевиче; 3291ч. О мещанине Леонтии Вениаминове Лонцихе; 3291ч. О мещанине Давиде-Гамии Янкелеве Воскобойникове; 3291ч. О крестьянине Лейбе Ицкове Винике; 3291ч. О сыне купца Гдалии Абрамове Левенсоне; 3291ч. О сыне купца Адаме Григорьеве Шнейдермане; 3291ч. О дочери купца Марии (Мире) Моисеевой Дубниковой.].

Итак, на основе компиляции сведений из перечисленных источников, можно попытаться реконструировать события далекого 1903 года и участие в них Исаака Гершева Гольдберга, иркутского мещанина девятнадцати лет.

Друзья

Для начала о составе кружка. Как уже было сказано, по данным Забелина участников было двенадцать, причем перечисляет он только семерых. Ищенко приводит все двенадцать фамилий, но совпадений со списком Забелина только пять. Таким образом круг персонажей расширяется до 14 человек. Кто же они и как связаны друг с другом?

Три брата – Моисей (1870 года рождения), Павел (1883) и Самуил (Моня, 1885) – сыновья купца первой гильдии Исая Матвеевича Файнберга (1846—1923). И. М. Файнберг к 1903 году был владельцем нескольких доходных домов (в том числе примечательного здания по нынешнему адресу ул. Халтурина, 1, в котором с 1986 по 2012 годы размещалась Иркутская областная библиотека), хлебных лавок, табачных складов, занимался торговлей (чаем, железом и чугунными изделиями, солью, свинцом, скобяными товарами, табаком), строительными подрядами (особенно после пожара 1879 года), золотодобычей. С 1901 г. – почетный потомственный гражданин города Иркутска. Файнберг был широко известен своей филантропией в еврейской общине и отличался религиозностью, до 1891 г. исполняя в ней обязанности «ученого еврея»[51 - См.: Скаллер А. З. Дом на Медведниковской. Иркутск, 2008; Энциклопедический словарь по истории купечества и коммерции в Сибири. Т. 2: М-Я. Новосибирск, 2013. С. 352.]. Усадьба Файнбергов находилась на Медведниковской улице, д. 1[52 - Сейчас ул. Халтурина, 1/1].