Десять арестов Исаака Г.

Десять арестов Исаака Г.
Максим Викторович Куделя

В очерке рассказывается о судьбе Исаака Григорьевича Гольдберга (1886—1937) – иркутского писателя и общественного деятеля (видного члена партии социалистов-революционеров, редактора газеты «Сибирь»).

Десять арестов Исаака Г.

Максим Викторович Куделя

© Максим Викторович Куделя, 2016

ISBN 978-5-4483-3717-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

15 апреля 1937 года Исаака Григорьевича Гольдберга, известного иркутского писателя и общественного деятеля, автора многочисленных повестей и рассказов, чьи произведения и творчество были осенены положительными отзывами самого Максима Горького, арестовали.

Это был далеко не первый арест в его жизни, хотя и после большого – 16-летнего – перерыва, но на этот раз он оказался последним. Проведя больше года в заключении, 22 июня 1938 Гольдберг был расстрелян. Именно «в заключении», а не «под следствием», так как уже 20 мая 1937 года, «Восточно-Сибирская правда» писала:

«На состоявшемся 11—12 мая совещании молодых начинающих писателей Восточной Сибири подверглась резкой и заслуженной критике работа областного правления союза советских писателей. До недавнего времени в нашей областной писательской организации видную роль играли писатели Гольдберг и Петров и поэт Балин… Теперь эти литературные „корифеи“ разоблачены, как враги народа»[1 - Михайлов П. В // Восточно-Сибирская правда, 1937, 20 мая (№115), С. 3.].

В цитируемой статье П. В. Михайлова грехи «корифея» заключались в развале писательской организации и очернении советской действительности. Однако, тот факт, что на момент ареста Исаак Григорьевич был «старейшиной сибирской литературы», в его деле уложился в два слова: «профессия – писатель». А инкриминировалось ему НКВД: руководящая роль в рядах «повстанческой эсеровской организации», смычка с «правотроцкистской организацией» Восточной Сибири, поставка секретных сведений японской разведке и, главное, подготовка покушения на жизнь члена ЦК ВКП (б), наркома путей сообщения Л. М. Кагановича во время его пребывания в Иркутске в феврале 1936 года.[2 - Подробнее см.: Семенов А. История одного «терРакта» // Восточно-Сибирская правда, 1992, 30 мая (№97—98), С. 14.]

Среди этого нагромождения обвинений, обычными и единственными доказательствами для которых в те годы выступало «чистосердечное признание» самого обвиняемого, было одно, с которого все и началось – Гольдберг действительно когда-то был эсером. Причем, не рядовым членом партии социалистов-революционеров (ПСР), а одним из видных представителей ее правого крыла, активным противником октябрьского переворота.

Жизнь его довольно резко делилась на до и после 1920 года. Рубеж этот, проложенный входом 5-й красной армии в Иркутск, перечеркнул всю его деятельность как политика, старого (еще со времен Плеве) революционера и публициста-общественника, оставив только литературный «побег», так буйно разросшийся в советское время и сломанный одним бездумным взмахом двигавшейся по стране репрессивной машины 37-го года.

Жизнь в книгах

При аресте Гольдберга был изъят и, к огромному сожалению позднейших исследователей его жизни и творчества, исчез личный архив. Поэтому не удивительно, что биографические работы о нем известных историков сибирской литературы Н. Н. Яновского, В. П. Трушкина[3 - Вехи творчества // Трушкин В. Литературный Иркутск. Иркутск, 1981. С.181—218.] и, особенно, П. В. Забелина[4 - Забелин П. В. Путь, отмеченный на карте. Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1971. 171 с.] во многом строятся на воспоминаниях современников и уделяют особенно большое внимание анализу произведений и объяснению поступательного развития Гольдберга именно как художника слова. В общем-то, можно сказать, что такое направление задал сам Исаак Григорьевич, опубликовав в 1933 году статью «Биография моих тем»[5 - Гольдберг И. Биография моих тем // Будущая Сибирь, 1933, №3, С. 35—44.].

Однако, среди детального разбора рассказов, повестей, романов и даже в составленных при его жизни и после реабилитации библиографиях мы не найдем множества рассказов, которые печатались в дореволюционных либеральных газетах и не вписывались в схему творческой эволюции автора на пути к соцреализму. Естественно, нет никакого анализа его публицистических выступлений того периода, за исключением статей в «Забайкальской нови» в 1907 году, связанных с описанием положения пролетариата. Все это понятно и объяснимо. Однако, есть еще одно произведение, не то чтобы пропущенное критикой, но явно обделенное ее вниманием. Речь идет о последнем романе писателя «День разгорается», посвященном событиям революции 1905 года в Сибири.

Книга вышла в Иркутском ОГИЗе самом начале 1936[6 - В выходных данных указан 1935 год, однако книга была подписана к печати лишь 19 декабря 1935 и увидела свет уже в 1936. См. в «Восточно-Сибирска правда», 1936, 22 янв. (№18), С. 3: «На днях выходит из печати отдельным изданием большой роман Ис. Гольдберга „День разгорается“».] года довольно значительным тиражом – 10 тысяч экземпляров. В планах издательства на 1937 было второе ее издание[7 - Что будет издано в будущем году // Вост.-Сиб. правда, 1936, 15 дек. (№288), С. 4.], однако после вскоре последовавшего ареста и «разоблачения врага народа» ни о каких переизданиях речь идти уже конечно не могла. Более того, все книги Гольдберга, имевшиеся в библиотеках и книготорговых точках, изъяли. Что-то закрыли в спецхран, а там, где его не было (а не было его практически нигде), наверное, просто списали. Например, в спецфонд Иркутской областной библиотеки по акту от 8 декабря 1938 поступило всего лишь 12 наименований (24 экземпляра) его книг[8 - Полищук Ф. М. Книги горькой правды. Иркутск, 2008. С. 35.], среди которых романа «День разгорается» не было. Не сохранилось этой книги и в научной библиотеке Иркутского государственного университета. На сегодняшний день она является настоящей библиографической редкостью[9 - Согласно сводному электронному каталогу библиотек России ее экземпляры хранятся только в Российской государственной и Российской национальной библиотеках, библиотеке Северо-Восточного университета в Якутске, и Самарской областной библиотеке (чьи, любезно предоставленные, скан-копии и приводятся в качестве иллюстрации в данной работе).].

В период «возвращения имен», когда скромно указывали даты смерти «незаслуженно забытых» деятелей культуры, но не называли причин этих смертей, обычно ограничивались переизданием различных сборников «Избранного» или смешанных антологий, например, в серии «Библиотека сибирского романа». Творческое наследие Гольдберга в конце 50-х – 80-ее годы восстанавливалось довольно активно, однако, больше внимания конечно уделялось его «тунгусским» и «партизанским» рассказам и, конечно, «производственным» вещам, таким как «Поэма о фарфоровой чашке» – про Хайтинский завод – или «Сладкая полынь» – про сибирскую деревню периода НЭПа (в 1968 г. она даже вышла в ГДР на немецком языке[10 - Goldberg, Isaak G. S?sser Wermut: Erz?hlungen / [Aus d. Russ. ?bers. von Werner Creutziger. Die Erz?hlung Weiberkummer ?bers. Gottfried Kirchner]. Berlin, Weimar: Aufbau-Verlag, 1968. 265 s.]). Потом случилась перестройка – открыто писать начали про репрессии, а вот переиздавать, наоборот перестали – стало не до того.

Роман «День разгорается» переиздан не был, хотя, например, в 1970 г. группа известных иркутских деятелей науки и культуры (Ходос, Патрушев, Крамова, Лебединский, Рогаль, Хороших, Кротов, Лосев, Седых, Зонов, Кудрявцев, Боскарев и еще двадцать подписей) в открытом письме прямо указывала:

«Вызывает немалое удивление, что роман Исаака Гольдберга „День разгорается“, посвященный событиям 1905—1907 годов в Иркутске, не переиздавался с 1935 года. А ведь в нем художественно, правдиво, с марксистско-ленинской точки зрения изображается один из этапов революционного движения в нашем городе. Изображается очевидцем и горячим участником этих событий, писателем высокого интеллектуального уровня… Настало время серьезно подумать всей общественности о восстановлении литературного наследства заслуженного писателя, нашего земляка Исаака Григорьевича Гольдберга. Произведения его необходимы и в наше время для воспитания молодого поколения в духе советского гуманизма»[11 - Мамаева К., Мутин В. Повесть о писателе Гольдберге // Знамя коммунизма, 1970, 14 янв., С. 3.].

Роман писался долго – пять лет (1930—1934) – и первоначально печатался на страницах журнала «Новая Сибирь» за 1935 год[12 - Новая Сибирь, 1935, №№1, 2, 4, 5, 7, 8, 9.]. Конечно, это прежде всего художественное произведение. Причем созданное не «вольным художником» свободным от условностей, накладываемыми высоким общественным статусом, а «старейшиной сибирской литературы», «мэтром», который не мог не оглядываться на критику и не отдать дань правильной расстановке акцентов в изображении событий тридцатилетней давности. Что он и сделал:

«осудил антинародный характер деятельности эсеров, создал образы революционеров, неуклонно и мужественно проводивших политику большевистского III съезда РСДРП»[13 - Яновский Н. Жизнь начинается снова // Ангара, 1960, №4, С. 137.].

И конечно же, это произведение автобиографическое. Гольдберг вообще не брал тем «с потолка». Все, о чем он писал – вырастало из личного опыта – будь то рассказы о быте эвенков или байки уголовников[14 - Гольдберг И. Блатные рассказы // Сибирские огни, 1926, №1—2, С.102—122.]. А если этого опыта не хватало, тогда он погружался в тему намеренно. Так было, например, в случае с «Поэмой о фарфоровой чашке», для написания которой ему пришлось пожить в Хайте, или с «Главным штреком», написанным по результатам творческой командировки в Черемхово.

Однако, случай с романом «День разгорается», конечно отличается от приведенных примеров несомненно более значительной личной вовлеченностью автора в описываемые им события.

Жена писателя – Любовь Ивановна Исакова – в 60-е вспоминала:

«В период его работы над романом… походы по городу были особенно часты. Они были необходимы ему для зарисовки обстановки, в которой происходили изображаемые события. Частенько И. Гольдберг работал в архиве, в научной библиотеке, знакомился с документами полиции и жандармерии, читал газеты и журналы тех лет, разыскивал фотографии участников. Для воссоздания обстановки на улицах… приходилось ходить или ездить на извозчике в разные концы города, в бывшее… предместье, где были Кузнечные ряды, где строились баррикады, в железнодорожное депо, где происходили митинги, собрания рабочих, бывал в солдатских казармах и во многих других местах»[15 - Мутин В. Н. Сибирский корень // Сибирский библиофил. Вып. 1, 1988, С. 225.].

Возможно, что эти походы и поездки по Иркутску были вызваны желанием не столько «воссоздать», сколько вспомнить. При этом Гольдберг не слишком старался «обезличить» свои воспоминания при переводе их в художественную форму. Условный неназываемый «губернский город» – это конечно же Иркутск. И хотя автор в основном избегал деталей в его топонимике и топографии, вот это, к примеру, описание, говорит само за себя:

«Главная улица тянулась от реки до реки. По главной улице в праздничные дни, в послеобеденное время, красуясь щегольскими выездами, прокатывались купцы… Одним концом главная улица упиралась в быстроводную студеную реку с широкой набережной, поросшей летом густою травой. … Другим концом главная улица упиралась в мост через суматошную речку, летом почти пересыхавшую до самого дна, а осенью и весной выходившую из берегов и затопляющую домишки Спасского предместья. В Спасском предместьи ютились десятки мыловаренных и кожевенных заводов и заводиков. По эту сторону речки, глядясь окнами на Спасское предместье, расселись кузнечные ряды»[16 - Новая Сибирь, 1935, №1, С. 16.].

Довольно прозрачных реальных прототипов имеют и многие герои романа: редактор газеты «Восточные вести» Пал Палыч Иванов это редактор «Восточного обозрения» И. И. Попов; доктор Вячеслав Францевич Скудельский и фармацевт Сойфер – меньшевик и в впоследствии депутат II Государственной Думы В. Е. Мандельберг; еврейский купец Вайнберг – И. М. Файнберг; пристав III полицейской части Петр Евграфович Мишин – одиозный для Иркутска пристав III части Щеглов, обвинявшийся в организации погромных черносотенных банд «рабочедомцев»; начальник гарнизона генерал Синицын – начальник Первой Запасной Бригады, генерал-майор Ласточкин; граф Келлер-Загорянский – барон Меллер-Закомельский и так далее. Интересно, что некоторые из этих прототипов на момент выхода книги были живы и даже, возможно, могли его прочитать (если не Мандельберг, находившийся в эмиграции, то Попов, как раз в эти годы активно занимавшийся своими мемуарами).

Событийная канва также довольно точно привязана к Иркутску периода конца октября 1905 – начала января 1906 годов. Знаменитое побоище у дома Кузнеца (в романе именуемого «железнодорожным собранием»), убийство А. М. Станиловского в ресторане «Россия» (в романе – «Метрополь»), деятельность дружин самообороны, стачка почтово-телеграфных служащих, солдатская забастовка – все это есть в романе и именно в той последовательности, в которой они и происходили в городе. Лишь в финале автор отступает от в общем последовательного изложения иркутских событий и вводит сюжет одновременного прибытия в город двух карательных экспедиций – графа Келлер-Загорянского (Меллер-Закомельского) с запада и генерал-майора Сидорова (Ренненкампфа) с востока, с последовавшими расправами над революционерами. Здесь под видом «губернского города», конечно выведен конец «Читинской республики» и публичная казнь пятерых активных революционеров в Верхнеудинске 12 февраля 1906 года. Реальному концу волнений в Иркутске явно не хватало драматичности – в роман попал лишь сюжет с арестом в новогоднюю ночь нескольких сотен горожан.

В общем роман интересен. Пусть это не хроника и что-то в нем затушевано, а что-то выпячено или вовсе придумано, но атмосфера и детали жизни и быта того периода выписаны очень хорошо. В нем дано поведение в дни смуты не только «революционеров» и «забастовщиков», но и «обывателей» и либеральных предпринимателей; появление грабителей-«кошевочников»; реакция уголовных заключенных на высочайший Манифест 17 октября; работа жандармов; погромщики и многое-многое другое.

Можно даже высказать осторожное предположение, что в романе в нескольких «ипостасях» фигурирует и сам автор, отражаясь в таких персонажах как семинарист Гавриила Самсонов, распространяющий прокламации и участвующий в издании нелегальной рабочей газеты, и «нетвердый» большевик Павел Воробьев, вопреки партийным установкам склонившийся к индивидуальному террору. Что характерно – в финале романа Воробьев будет повешен в тюремном замке после неудачного покушения на графа Келлер-Загорянского. В его лице Гольдберг словно демонстративно хоронил свое эсэровское прошлое. Оно, однако, как мы знаем, не отпустило писателя.

Его трагическая и совершенно бессмысленная гибель, как кажется, лишила нас очень интересного цикла произведений, в котором должна была отразиться непростая история Иркутска конца XIX – начала XX вв. В плане Иркутского ОГИЗа на 1937 г., кроме переиздания романа «День разгорается», значилась повесть Гольдберга «Товарищи»[17 - Что будет издано в будущем году // Восточно-Сибирская правда, 1936, 15 дек. (№288), С. 4.], которая судя по всему рассказывала о межреволюционном периоде и Февральской революции 1917 года и, может быть, уже даже была сдана в набор. Кроме того, остались упоминания о подготовке повести «Конец Московского тракта» о приходе в Иркутск Транссибирской магистрали[18 - Над чем работают писатели // Восточно-Сибирская правда, 1935, 27 апр. (№28), С. 4; Сибирские огни, 1935, №2, С. 221.]. От них не сохранилось ничего, кроме, возможно, двух отрывков, опубликованных в разное время в газетах – «Неправильный календарь»[19 - Власть труда, 1927, 1 мая (№98), С. 4, 5.] (об одной из первых маевок в городе) и «Первая весть»[20 - Восточно-Сибирская правда, 1933, 4 дек. (№279), С. 3; Ангара, 1967, №5, С. 52—55.] (о политических ссыльных, узнающих в глухом селе о крушении самодержавия).

Утрата этих произведений (пусть бы и в черновиках) тем печальнее, что, создать их собирался мастер слова и непосредственный участник событий, который на шестом десятке своей насыщенной перипетиями жизни решил обратился к воспоминаниям молодости поверяя их газетными и архивными материалами. А вспомнить Исаак Григорьевич мог не мало.

«То, что вспомнилось»

Мы можем предполагать некоторую автобиографичность отдельных произведений Исаака Григорьевича, но собственных мемуаров о досоветском периоде его жизни существует лишь два. Обе публикации были связаны с революционными событиями в Иркутске и представляют исключительный интерес.

К 10-летию свержения самодержавия «Власть труда» опубликовала его воспоминания «Как Иркутск узнал о перевороте», в которых очень живо рассказывается о совещании, состоявшемся вечером 1 марта 1917 года у генерал-губернатора А. И. Пильца. Гольдбергу, как редактору одной из ведущих городских газет – «Сибири», – после нескольких дней «информационной блокады» были переданы телеграммы петербургского телеграфного агентства с известиями о революции:

«…я заявил, что если немедленно мне будут переданы телеграммы, я их, не взирая ни на какие технические препятствия, пущу в завтрашний номер.

…когда я примчался со своей драгоценной ношей, метранпаж и дежурный наборщик уже кончали верстать газету. Когда я показал им телеграммы, когда взволнованно и опьяненно я сказал им, что все это нужно во что бы то ни стало пустить в номер, обычно несговорчивые, усталые за день от тяжелой работы, товарищи сразу загорелись энергией и энтузиазмом.

– Каких толков! Все сделаем!.. Все успеем!..

Дежурный наборщик, печатник и сторож на извозчиках кинулись собирать и свозить рабочих. … Надо хоть немного знать тогдашние условия типографской работы, чтобы понять, что значит после девяти часов вечера, когда наборная работа по газете совершенно окончена, ухитриться сделать набор более полутора полос семиколонного размера. А это было, благодаря поистине героическим усилиям рабочих, сделано…

Я не помню, как написал я коротенькую передовую. Потом мы вместе с метранпажем выкидывали очередной материал из сверстанного номера и ставили вот этот, вот такой живой, животрепещущий материал, из каждой строки которого каждою буквою кричало:

– Революция! Пришла революция!..

Печатать номер начали в полночь. Кончили печатание назавтра в два часа дня. Немудрено: ведь нам пришлось на этот раз вместо наших обычных семи тысяч экземпляров выпустить небывалую для Иркутска цифру – семнадцать тысяч!»[21 - Власть труда, 1927, 12 марта (№59), С. 6.].

Второй, и значительно более обширный, материал также был приурочен к «круглой дате». В конце 1925 года в «Сибирских огнях» была напечатана статья Гольдберга «То, что вспомнилось (Листки о 1905 г. в Иркутске)»[22 - Сибирские огни, 1925, №4—5, С. 201—228.] с воспоминаниями, охватывающими период с апреля по ноябрь 1905 года, и, практически сразу после этого, в нескольких номерах «Власти труда», очерк «Восемь дней (Военная забастовка в Иркутске в 1905 году)»[23 - Власть труда, 1925, 19 дек. (№291), С. 6; 20 дек. (№292), С. 7; 22 дек. (№293), С. 6.], хронологически продолжающий «Листки», но уже почти не содержащий никаких личностных моментов. Несмотря на то, что под романом «День разгорается» самим Гольдбергом указаны даты написания «1930—1935», совершенно очевидно, что тему эту он начал серьезно разрабатывать как минимум на пять лет раньше. Местами «Листки» просто текстуально совпадают с романом.

Это даже не столько мемуары, сколько результат исследовательской работы в попытке нарисовать целостную картину событий первой русской революции в Иркутске на основании современных им печатных и архивных материалов и, лишь отчасти, личных воспоминаний. Но именно в тех случаях, когда Гольдберг не цитирует газетные статьи (в основном из «Восточного обозрения») и конструирует на их основе определенные обобщения, его язык становится живым, очень достоверно передающим переживания стоящего на пороге совершеннолетия юноши, погрузившегося в водоворот «уличной» политики.

Особенно насыщены эмоциями и деталями сюжеты с описанием беспорядков в городском театре на Пасху 18 апреля (1 мая нового стиля), событий бурного дня 17 октября (драка у Дома Кузнеца утром и вечернее столкновение на Большой улице после митинга), ареста членов эсеровской дружины и их последующего тюремного заключения 19—22 октября, действий отрядов самообороны в ноябре.

И в каждом из этих фрагментов мы находим непременное указание на молодость всех активно действующих лиц, на чувство радости от того, что сложные проблемы можно так просто и даже весело решить совместными усилиями:

« – Да здравствует первое мая!.. Ура!..

Все повскакали с мест. Оркестр умолк. … В зале дали свет. По коридорам забегали дежурные околодочники и полицейские. Посредине партера вырос полициймейстер Никольский, задравший голову вверх и высматривающий что-то на галерке. А там все кипело. За первым криком поднялся грохот и громче всего послышалось: – Оркестр, Марсельезу! Марсельезу!