Оксюморон

Как оказалось, это совсем не просто, особенно когда ты всё понял.

– Подраться не хочешь? – повторил мужик.

Я недоумённо пожал плечами. Наверное, мне следовало сказать в тот миг, что-то приличествующее ситуации, но я промолчал. К такому повороту я не был готов. Я конечно всё понимаю, силе не престало быть бесхозной, но зачем же так в лоб.

Немного помолчав мужик продолжил:

– Понимаешь, я в десантуре в своё время служил, дружок армейский ко мне из Сибири в гости приезжал. Всю ночь с ним службу вспоминали, утром он уехал, а я вот остался. Ну так как там на счёт подраться?

Я решил обойтись дипломатичными методами:

– Я драться вообще то не очень люблю, хотя и тоже служил в десантных войсках…

– О, так ты тоже десантура значит! – осклабился мужичок.

Я кивнул.

– Где служил?

– В Рязани – ответил я.

– Ни фига себе! А годы?

– Девяносто три – девяносто пять – ответил я.

– Эх, немного разминулись, – сказал с сожалением мужичок с таким видом словно у него только что не совпал последний номер в лотерейном билете. – я вот в восемьдесят девятом демобилизовался.

Какое-то время он смотрел на меня то узнавая меня, то нет, его глаза карабкались к разуму, чтобы понять, что происходит. Потом он сузил глаза и поднял подбородок по всей видимости полагая, что так его лицо примет гордое выражение. Но поняв всю тщетность своих попыток он расслабил мышцы лица. И оно стало таким, каким и должно быть лицо среднего российского мужика: а именно в меру твёрдым, в меру уставшим, в меру глупым и в исключительных случаях в меру бритым. Но на этом метаморфозы не кончились так как спустя мгновение, внезапно он, ты не поверишь мне читатель, расплакался совсем как ребёнок. Признаюсь, я сначала даже опешил. Вот и приехали, подумал я, вот тебе и десантура. Передо мной стоял самый настоящий человек-водопад и не больше не меньше. Я часто видел, как тихо плачут мужчины. Как бы про себя. Этот плакал в слух. Он просто-таки рыдал навзрыд. Успокоившись немного он посмотрел на меня мокрыми почти детскими глазами и предложил:

– Ну если подраться не судьба, так давай хоть напьёмся. Сегодня можно и даже нужно. Выпить то со мной я надеюсь ты не откажешься? – спросил он.

По его прищуренному взгляду я понял, что мой лимит по отказам уже выбран до чиста и обречённо согласился. Мужик вытащил из внутреннего кармана пиджака маленькую красивую фляжку и потряс её поднеся к уху. Фляжка оказалась пустой.

– Ладно – улыбнулся мужик, подмигнув мне засовывая флягу обратно, – не боись братуха, я угощаю, идём в кабак, – с этими словами он снова подмигнув мне сунул руку в карман брюк и высунул смятую тысячную купюру, – десантура сегодня гуляет.

Мы вместе направились в местный кабак. По дороге мы познакомились и разговорились. Я вкратце рассказал ему свою историю, он поделился, в прочем, тоже вкратце, своей. Мужика звали Василием, он недавно вернулся из длительной командировки. Теперь он банально пропивал оставшиеся после поездки деньги.

Заведение, куда мы пришли с Василием, носило странное название “Борей” и размещался в подвале огромного старого дома. Несмотря на всю невзрачность обстановки, дела в этом злачном вертепе, судя по царящей вокруг деловитой суете, шли неплохо. Возможно финансовый кризис сюда заглянуть побрезговал, или на кухне трудились за тарелку супа гастарбайтеры, у которых дальновидные хозяева заведения предварительно изъяли паспорта, и которым о кризисе знать было просто на просто не зачем. Так или иначе бушующий на поверхности сокрушительный ураган кризиса оказался бессильным перед тщедушным “Бореем”, царящим в одном из московских подвалов. Несколько граждан восточной национальности на языке своего народа о чём-то усиленно говорили, при этом энергично размахивая руками. Судя по интонациям и голосам, переходящим временами на визжащий фальцет, можно было сделать вывод, что они чем-то несказанно встревожены и даже напуганы. Но внезапно раздавался разряжающий обстановку взрыв громкого смеха. Миловидная официантка в белом передничке, метавшаяся с подносом от столика к столику, имела такой озабоченный вид, что глядя на неё можно было подумать, что одна лишь её воля не позволяет этому заведению рассыпаться, разориться и исчезнуть навсегда. В другом конце зала имелось небольшое пространство, выделенное для танцев, границы которого проходили по всей видимости только в пьяном сознании нескольких подвыпивших подростков и извивающихся как кобры под флейту факира девиц. А поскольку сознание вышеупомянутых субъектов было уже растревожено алкогольными парами, то время от времени кто-нибудь из этой компании пускался в пляс между столами. В прочем танцами те телодвижения, которые производила компания назвать можно было только пребывая в той же степени опьянения что и выше упомянутые молодые люди.

Как бы тебе читатель объяснить, чтобы ты понял, что я имею в виду. Представь себе суфийские кружения. Представил? А теперь соедини их с иудейскими покачиваниями. Получилось? Прекрасно. Ну и на последок наложи на всё это рёв мотора сбитого «Мессершитта». Ну вот теперь ты можешь себе представить ту картину, которая предстала передо мной.

За невысокой стойкой не много в стороне от импровизированного танцпола стояли на полу две огромные с потёртыми боками колонки. За колонками стоял стол с аппаратурой. За столом устало подёргивалось пытаясь попасть в такт этой безумной какофонии мохнатое существо в больших очках выполнявшее в этом сумрачном заведении роль ди-джея.

Зал этого странного мрачного вертепа больше всего походил на пещеру, в которой сталактитами служили грязные люстры, а сталагмитами столы стулья и сами посетители.

Мы расположились за одним из столиков на котором было написано чьей-то бессовестной рукой слово «ХУЙ». При первом же взгляде на эту надпись начертанную каким-то странным, похожим на готический, шрифтом и обрамлённую довольно красивой виньеткой становилось понятно, что рукой, начертавшей это слово, водило тоже остервенение, которое заставляет привязывать к хвостам перепуганных на смерть кошек пустые и весёлые склянки, или отрывать лапки несчастным кузнечикам.

Я взглянул на Василия. На его сильно побледневшем лице лежала печать такой неизъяснимой муки, что я посчитал необходимым справиться о его самочувствии.

– Да всё хорошо, я скоро вернусь, – произнёс он тоном не предвещавшем ничего хорошего, при этом сделав рукой какой-то не понятный жест, призванный, по всей видимости объяснить мне всё. Держа ладонь у рта, словно боясь, что бы оттуда не выскочило нежданное слово, Василий, поднявшись из-за стола удалился.

Оставшись один, я решил не терять времени даром и принялся незаметно осматривать посетителей заведения. Народу в зале было не очень много, кроме уже упомянутых южан, за соседним столиком какой-то молодой человек с каким-то нервным лицом, беседовал с полноватой особой преклонных лет. По всей видимости эта дама была одной из тех, что не выходят требовать прибавки к пенсии, а предпочитают проводить остатки своих дней более эмоционально насыщенно, справедливо полагая, что лучше щепотка в радости, чем пригоршни в суете.

Судя по донёсшимся до меня обрывкам разговора, я не прислушивался специально, упаси боже, просто из-за музыки юнец говорил так громко, что обрывки их разговора долетали и до меня, он пытался ей объяснить почему люди вокруг такие злые, и объяснял надо сказать весьма рассудительно. Судя по всему, он был одним из тех юнцов, которых мамы, превратно понявшие материнский долг, отмазывают от армии посредством устройства своих великовозрастных чад в какой-нибудь из столичных вузов через взятку. В следствии чего чадо обречено слоняться по злачным заведениям разной степени алко и нарко насыщенности. Сжигая, вместе со слизистой собственного носа, свою молодость, чтобы с приходом зрелости сидеть и мазохистски глядя в телевизор жалеть себя несчастного, у которого всё могло случиться, но увы так и не случилось. И совсем не потому что сам палец о палец не ударил. Он был из тех отпрысков нынешнего поколения что мечтают вскормленные на романтических фильмах что с ними вот-вот произойдёт что-то невероятное, и их позовёт под другими именами и в иные пределы новая неведомая, но прекрасная и долгая жизнь. Для этого не нужно ничего делать, ну ничегошеньки. Нужно только сидеть тихо и ждать, ждать, ждать.

ГЛАВА 5

Вскоре вернулся Василий. После посещения туалета я отметил что его лицо приобрело более жизнерадостный цвет. К нашему столику подошла официантка. Василий заказал бутылку столичной, две рюмки, кое-что из закуски. Когда он перечислял бутерброды, которые следовало нам принести я почувствовал, до чего я голоден.

– Итак, Алексей – сказал мой новый знакомый, когда официантка ушла исполнять заказ – вы говорите, что ваша жена выкинула вас как ненужную тряпку из дому? Должен признаться, что это не делает вам чести, мой друг. Особенно прискорбно мне это услышать из уст хоть и бывшего, но гвардейца.

– Интересно узнать почему граф, уж не сочтите за труд, благоволите объясниться? – решил я поддержать его буффонаду.

– А потому, мой друг, – сказал он прикуривая сигарету – что настоящий мужик никогда не позволит своей бабе вышвырнуть себя из дому.

При словах “настоящий мужик” он снисходительно улыбнулся и я понял, что под этим самым настоящим мужиком он подразумевает конечно себя. Сразу за этим я подумал о том, что не мешало бы напомнить моему новому незадачливому знакомому, что всего какой-нибудь час или полтора назад его величество “настоящий мужик” плакал у меня на глазах как обиженный ребёнок. Какое-то время я обдумывал как бы по деликатнее указать ему, который чудесным образом, совершив лингвистический трюк перешёл от жлобского предложения подраться на язык низкопробного водевиля, на эту несообразность. Но в конце концов говорить об этом премилом курьёзе, повинуясь инстинкту самосохранения, я не стал.

Я чувствовал, что мы снова взяли курс на столкновение с друг другом, и делал всё возможное чтобы его избежать, ибо при таком развитии событий, никакое родство войск его остановить не сможет.

– Давай выпьем ещё – предложил Василий, беря бутылку и наполняя рюмки.

– За что пьём? – сказал бодрым голосом Василий, подняв над головой свою рюмку.

Я пожал плечами, мне было всё равно за что пить.

– Я предлагаю выпить, – произнёс торжественным тоном Василий – за вашу бывшую, а точнее выбывшую жену! – сказал он и залпом выпил.

Мне не понравился его тост, но я решил не заострять на этом внимания.

– Замучила, говоришь, тебя такая жизнь, Лёшик? – сказал он вдруг и хитро улыбнувшись добавил – а хочешь изменить её?

– Хочу. – ответил я на всякий случай, хотя я совсем не помнил, когда в разговоре с ним обмолвился о том, что меня таки замучила моя жизнь.

Я бы тоже поменял и свою жизнь и всё… – с этими словами он поднял глаза к потолку.

Помолчав Василий снова наполнил рюмки и мы выпили.

– Хочешь тачку отхватить, за здорово, живёшь?

– Какую тачку? – не понял я.

– Мою тачку. Ну мой “Мерс”. Я её пригнал лет пятнадцать назад из Германии. Продавать её поздновато, да и жалко. Столько лет вместе. Лучше уж совершу поступок благородный. Тебе хоть под открытым небом не ночевать. Ну так как, хочешь мой “Мерсик”?

– Хочу, – ответил я – ожидая чего-нибудь вроде,” А больше ты ничего не хочешь”.

– Ну не совсем даром, – Василий широко и добродушно улыбнулся, – раз подраться не судьба так давай на руках поборемся.

Он вытащил из кармана брелок в форме весёлого клоуна сквозь красный нос которого было продето кольцо. На кольце висели ключи. Положив ключи на стол Василий поставил на локоть правую руку при этом азартно подмигнув мне, дерзай Лёшик.