Собачье кладбище

Собачье кладбище
Максимилиан Александрович Волошин

«Чтобы понять жизнь большого города, надо узнать, как он относится к смерти. Истинное лицо Парижа надо искать в искаженных масках Морга и в каменистой тесноте Пер-Лашеза…»

Максимилиан Волошин

Собачье кладбище

(«В Париже»)

Чтобы понять жизнь большого города, надо узнать, как он относится к смерти. Истинное лицо Парижа надо искать в искаженных масках Морга и в каменистой тесноте Пер-Лашеза.

Могила пробный камень. Вся интимность, задушевность, мелочность и пошлость жизни проступает на могильной плите. Надгробный памятник – и память умершему, и приговор живому.

Мещански-роскошные кладбища Генуи и Милана отражают текущее мгновенье не меньше, чем бульварный листок печатанной бумаги.

На больших парижских кладбищах церемониал смерти слишком канонизировался и обратился в обряд приличия, в законченные формы траура и традиционных надписей.

На могилах нет интимной беседы со смертью. Памятники и надгробные часовые так же замкнуты от постороннего взгляда, как серые парижские дома и буржуазные квартиры.

Для чувств живого есть строго определенное русло: оно не вырывается на могиле ни восклицательным знаком, ни сдержанным рыданием.

Проще, откровеннее и искреннее парижане на кладбище собак и других домашних животных. Это – единственная нить, по которой можно прочесть связь городского человека с его братом-зверем.

Этих зверей немного в городе. Собака, кошка, попугай… из всего мира природы парижанин взял с собой только их.

За Парижем, со стороны Клиши, в том месте, где Сена разделяется на три рукава перед Аньером, на острове, называемом Ilе des Ravageurs[1 - Остров опустошителей (фр.)]. возвышается решетка с каменными воротами и странно звучащей надписью: «Necropole Caninne»[2 - Собачий Некрополь (фр.)].

Здесь Сена обросла густыми зарослями деревьев и берега ее шевелятся тонкими удочками рыболовов, точно усиками бабочки. К этим тенистым окраинам Париж подступает пыльными и душными улицами предместий, фабричными трубами, животами нефтяных баков, тонкими переплетами подъемных кранов – и только один белый купол Sacre Coeur светлеет в серо-лиловой дымке.

Из-за решетки кладбища виден большой мраморный памятник знаменитому сенбернару Барри, биография которого украшает все детские хрестоматии. На нем надпись:

«Он спас жизнь сорока человек. Сорок первый убил его».

Символика смерти здесь должна была отыскивать для себя новые формы и слова, и потому каждое слово звучит здесь трогательно и оригинально.

Много есть памятников на манер человечьих, но есть и иные. Есть фотографии, портреты, бюсты и фигуры погребенных животных. Есть графские и княжеские короны над могилами.

Надгробные надписи здесь полнее выражают склад и характер живого и его отношение к жизни.

На одном памятнике можно видеть слова Паскаля.

«Человек – это не больше как зверь, который мыслит».

Рядом горькие слова Шамфора:

«Чем больше я вижу людей, тем больше я люблю животных».

На других целая история:

«Памяти Лулу. В знак признательности от бедной матери, которой Лулу спасла ее ребенка, тонувшего в Гаронне в 1895 году. Храброй Лулу было в то время только девять месяцев и одна лапка у нее была сломана».

На каменной собачьей будке с цепью, на которой висит старый кожаный ошейник, надпись, напоминающая о грустных страницах Метерлинка, посвященных его черному бульдогу Пелесу в «Double jardin»[3 - «Двойной сад» (фр.)]:

«Он был слишком впечатлителен и умен для того, чтобы жить».

Над свежей могилой, обсаженной васильками и гераниумом, такая надпись:

«Фрике, Фрикет, Лизор, мои бедные малютки. Я сделал все и не мог спасти вас от смерти. Мои бедные щеночки, мои бедные малютки, я грустен и мы все вас искренне жалеем».

В другой надписи уже целая сдержанная драма: «Ни имени? Ни числа?

Не все ли равно? Под этим камнем лежат материальные остатки того, кто в течение четырнадцати лет был моим единственным другом».

При мне кладбище было пустынно. Только в одном углу я заметил трех дам, которые привезли свежих цветов на могилу. Они были одеты с большим шиком. Но лица их были страшны и необычайны, как лица существ, не привыкших к солнечному свету. Они были стары. Кожа их была желта и умерщвлена косметиками. Под глазами были синеватые впадины и складки. Губы, дряхлые, бесхарактерные и бессильно опущенные, говорили о многом и страшном.

На этом кладбище им принадлежит много надписей.

«Вечно я буду сожалеть о моей любимой малютке, как будет пуста и одинока моя жизнь без тебя. Прощай моя маленькая Wou-Wou. Твоя Тини».

Еще более сомнительно, намекающе звучит четверостишие:

«Si ton ame, Sapho, n'accompagne la mienne
(O chere) noble amie aux ignorees sejours,
Je ne vent pas du Ciel! je veux quoi qu'il advienne
M'endormir comme toi, sans reveil pour toujours!»[4 - Если твоя душа, Сапфо, не последует за моей,(О мой дорогой) благородный друг, в неведомые местаЯ не приду с Небес! Я хочу, что бы ни случилосьУснуть, как ты, навсегда, беспробудно!(фр.)]

Плавильный огонь смерти вытопил на этих немногих плитах все страсти, трагедии, извращенности и нарывы большого города.

notes

Примечания

1

Остров опустошителей (фр.)

2

Собачий Некрополь (фр.)

3

«Двойной сад» (фр.)

4

Если твоя душа, Сапфо, не последует за моей,
(О мой дорогой) благородный друг, в неведомые места