Нестор

Нестор
Малхаз Вахтангович Цинцадзе

Казалось бы, что может быть проще добраться из Москвы в Тифлис. Сел в поезд и поехал. Так и сделали главные герои. Но все гораздо сложнее, если это 1918 год. Империя в процессе развала, начало гражданской войны, властвует беззаконие и насилие. Пятеро студентов, еще вчера не знавшие друг друга, пытаются проделать этот путь. Но что у них получится, доберутся ли, чем придется пожертвовать? Чтоб это узнать, надо прочитать роман до самого конца. Ведь действия в нем происходят непрерывно, вплоть до последней страницы. Этот крепко сколоченный приключенческий роман, в жанре «Жюль Верн для взрослых» не просто унесет вас в мир молодости, энергии и любовных переживаний, но и заставит раскрыть энциклопедию и заинтересоваться фактами, о которых вы не слышали.

Малхаз Цинцадзе

Нестор

Глава1 Болело все. Болела голова и сердце, подбрюшие и конечности, кровеносные сосуды и нервные узлы. Каждый день открывались новые раны. По жилам к ним неслась инфицированная ужасными вирусами кровь, которая не сворачивалась, а только приносила новые страдания. Органы не выполняли предназначенных им функций, не подчинялись присланным из головы приказам. Каждая частица огромного тела враждовала друг с другом. Сердце уставшее от инфарктов, то останавливалось, то опять начинало биться, посылая на периферию солдат-лейкоцитов, пытаясь спасти от гангрены то, что еще можно было спасти. Но теперь и периферия посылала бороться с инфекцией своих солдат. Конечности отпадали от некогда могучего тела и жили самостоятельной жизнью, производя своих воинов, и в месте, где все эти защитники сталкивались появлялся новый нарыв, который превращался в кровавую рану. В организме поселились бациллы террора, анархии и охлократии, которые безжалостно терзали его.

Империя умирала в муках.

1

Первый день лета 1918 года был не лучшим временем для путешествий и загородных поездок. Однако Казанский вокзал старой столицы нового государства кипел водоворотами людей.

Два студента-железнодорожника, в форменных темно синих костюмах, с маленькими чемоданчиками в руках, покинули здание Николаевского вокзала Москвы, пересекли площадь и с потоком людей влились в Казанский. Александр Иосава и Константин Зервас вроде-бы и не торопились, куда торопиться студентам института Инженеров Путей Сообщения, у них ни денег, ни имущества, однако оказавшись под сводами Казанского вокзала они вздохнули с явным облегчением. Узнав, что стоявший на платформе состав отправляется, кажется, на Ростов, они поспешили присоединиться к толпе, атакующей вагоны. – Не торопитесь, господа-товарищи! Это не последний поезд! Наверняка будет еще!-кондуктор отталкивал людей от двери, пытаясь хоть как-то упорядочить рвущуюся в вагон толпу и самому удержаться на месте. Вагон, действительно, брали чуть не приступом. Ни о каких билетах или приличиях разговора быть не могло. Платформа была полна людей груженных чемоданами, мешками, картонками, пытавшимися побыстрей пробраться внутрь и занести, как можно больше своего багажа. Полиции давным-давно не было и в помине, не видно было и красногвардейцев с красными повязками, ни рабочей милиции, поэтому всем руководили сила и напор. Иосава и Зервас прижали к груди свои студенческие чемоданчики и приготовились к штурму.

Вдруг невообразимый шум толпы прорезал крик.

– Помогите, помогите-же! Убивают!

Крик растворился под высокими сводами перрона. Кто-то кричал совсем рядом, но никто даже не обернулся. Не до того, каждый за себя. Отчаянный крик раздался снова и к огромному удивлению студентов, уже на грузинском.

– Помогите! Хоть кто-нибудь! Помогите!

Иосава и Зервас одновременно развернулись и не сговариваясь, работая локтями, стали проталкиваться на крик.

2

Удивительно, просыпаться и не вставать, еще понежиться, потянуться, позевать, а если хочется то и опять заснуть. Часы за стеной, у капитана Ларина, пробили один раз. Николай Васадзе точно знал, половина седьмого. В казарме в это время все вскакивали и как угорелые мчались приводить себя в порядок, чтобы через двадцать минут стоять готовыми к утренней молитве, потом физические упражнения, завтрак, а уж затем начинались каждодневные занятия и подготовка к воинской службе в звании подпоручика. Васадзе запрокинул голову к окну. Нет, неба из окна не видно. Ровно год назад их курс вывезли в летний лагерь, в Серебряный бор на Ходынке, где они расположились недалеко от летного поля Московского общества воздухоплавания. Тогда впервые он увидел, как весело подпрыгивая уносились ввысь крылатые машины. И пока они на земле, в пыли, разбегались, строились в роты и отрабатывали полевые упражнения, эти вертлявые создания парили над Путевым дворцом, падали и опять взмывали в голубую бесконечность. Как эта несуразная конструкция, больше похожая на стрекозу, чем на птицу, может так парить? И что с нее видно? Это ведь не тоже, что подняться на гору и посмотреть вниз, или даже стоять на краю пропасти и заглядывать в бездну? Все равно под ногами земля – твердо и надежно. А там снизу, сверху, кругом – пустота, ничего нет. Это как прыгнуть с обрыва в воду и не долететь, так и висеть бесконечно. А воздух там какой? Такой-же голубой, как снизу? А ветер, он как ураган? Вон как развеваются шарфы пилотов. Устоять было невозможно, небо и аэропланы покорили его. Конечно, он видел эти чудесные создания и раньше, но так близко, стоящие в ряд, отдыхающие машины и тут-же летающие ввыси их собратья, так близко никогда. Вот тогда он и решил,что будет не пехотным офицером, а авиатором.

В первый-же свободный день, когда после воскресной службы юнкерам дали увольнительные, Васадзе отправился на Ходынку. Императорское Московское общество воздухоплавания располагалось в одноэтажном здании с мансардой. Императора уже не было, но общество еще называлось по-прежнему. Видимо из-за воскресного дня, там было пусто. Только на входе, за столом сидел дежурный, молодой мужчина лет тридцати, с повязкой на левом глазу, усы, как у кавалериста загнуты кверху, в руках журнал «Техника воздухоплавания». Так как в форму он одет не был, Васадзе не смог определить кто перед ним, но посчитал, что это все-таки должностное лицо, а потому доложил о цели своего прибытия по полной форме. Дежурный откинулся на спинку стула, улыбнулся, кинул журнал на стол.

– Что, юнкер Васадзе, хотите летать? Это хорошо. Пилоты нам нужны. Я поручик Самсонов. – он встал и протянул руку. Видимо дежурство прискучило поручику и он был рад поговорить с кем-то.

– Наши…– он скривился и ткнул в журнал. -все еще недооценивают авиацию. А ведь мы только начинаем. Вот смотри. Господь где сидит? На небе. И оттуда правит миром. И получается, кто правит в небе, тот решает судьбу тех кто на земле. Так что вы правильно решили.

Поручик вывел Васадзе на веранду.

– Наших много гибнет. Первый раз меня в шестнадцатом ранили. В ногу. Только через полгода смог вернуться в отряд. Прихожу, а старых почти никого. Кто погиб, кто ранен. За год весь отряд меняется.

Они смотрели на разномастные, разнокрылые аэропланы.

– Но вы не пугайтесь. Стоит один раз подняться в небо и забываешь обо всем на свете. Вы во сне летали?-вдруг спросил он.– А это, поверьте мне, во сто крат лучше! Так что приносите разрешение от начальника вашего училища и три дня в неделю к нам. Сможете? Далековато будет, из Лефортово-то.

Начальник училища генерал-лейтенант Хамин был военным старой закалки, а потому на новомодные аэропланы смотрел с сомнением и счел своим долгом попытаться отговорить юнкера от столь неудачной затеи. – Ну, сказали-бы в кавалерию, я бы еще понял. Все-таки Кавказ, кони, кровь кипит – все ясно. Но аэропланы? Как же вы такое удумали? – Ваше превосходительство! -Васадзе тут же поправился. – Извините. Господин генерал! Аэроплан – это тот же скакун, только более быстрый. И через горы перемахнет, и через моря перелетит, и врага поразит не хуже штыка. Я уверен, господин генерал, аэропланы это будущее. Это как корабли, были парусные, а теперь – даже подводные есть.

Генерал раздвинул усы в улыбке.

– Ну, ну! С морями и горами вы, юнкер, погорячились, но, я не буду чинить препятствий. Да и военное ведомство поддерживает эту… -он неопределенно повертел руками. -идею. От утренних занятий освободить я вас не могу, а после обеда, за свой счет, идите, летайте.

Он сделал строгое лицо и добавил.

– Чтоб к семи, к вечерней поверке быть в училище. Инструктором Васадзе назначили поручика Самсонова. – Вы не смотрите, что у него один глаз. – сказал председатель общества воздухоплавания. –Для боя маловато, а чтоб учить – вполне хватает. После этого ранения его и списали. Самсонов пилот-асс, семь сбитых немцев. Действительно, поручик Самсонов любил самолеты. Как цыган знает норов каждой лошади в своем табуне, так и он, похлопывал парусиновый или фанерный бок аэроплана, ласково называл скаутом и приговаривал.

– Моран Парасоль – хороший скаут, двухгодовалый, дуксовский, получше лебедевского будет. А это Сопвич, прекрасная машина, скорость – как молния, 160 километров в час. Молодцы! Умеют англичане!

Самсонов и Васадзе подошли к странному биплану, сбоку похожему на санки.

– А начинать будем с этого. Не смотри, что на вид неказист, зато в управлении хорош, высоту набирает ровно, без провалов и скорость развивает неплохую. Не англичанин, конечно, но не плохо. Когда освоишься на четырех крылах, перейдем вот к этом французу.

Самсонов указал на стоящий рядом длинный фюзеляж Депердюссена. Прошли лето и осень. Васадзе начал с неказистого Кодрона и закончил скоростным Сопвичем. В октябре он получил диплом пилота-авиатора, которому радовался больше, чем ожидаемому в январе выпуску из училища. Он уже решил, что будет проситься в действующий авиаотряд. На любой участок фронта. Главное, чтоб летать.

А вскоре начались кровавые ноябрьские события и все изменилось. После того, как юнкера Алексеевского училища, оставшись верными присяге, оказали военное сопротивление новым властям и потерпели поражение, большевики закрыли учебное заведение. Последовавший за этим беспощадный террор, заставил юнкера Николая Васадзе затаиться, «лечь на дно», как говорили его новые друзья. Вообще-то надо было уезжать домой, в Тифлис, но обещание товарищей и ожидание, что эта власть долго не продержится, задержала его в Москве. А потом появилась Надежда и Николай узнал, что иной раз женские руки могут держать крепче морского узла.

С Надеждой Родиной он познакомился в ноябре прошлого года, когда после баррикадных боев тащил на себе раненого капитана Ларина. Тащить пришлось далеко, в Лефортово, где, в квартале от училища, капитан со своей семьей держал квартиру. Его жена, Нина Васильевна, оказалась женщиной сильной, увидев раненого мужа быстро и умело взялась обмывать и перевязывать раны. Пока усталый Васадзе, откинувшись в кресле, отдыхал и переваривал последние события, она успела сбегать за доктором, успокоилась, что раны не смертельные, уложила испуганных детей спать и только после этого обратила внимание на молодого юнкера, спасшего ее мужа от смерти. От смерти, потому что раненых и взятых в плен офицеров и юнкеров победители расстреливали или вешали на месте. Большевики не теряли время на суды и следствия, действовали быстро и жестко. Перед казнью, правда, выкрикивали – Именем революции!

Так Николай Васадзе, без одного месяца подпоручик, остался в квартире капитана Ларина. Училище закрыли, в казармы заселились красногвардейцы, идти ему было больше некуда. На улицах и вокзалах проводились усиленные проверки и обыски, надо было затаиться и выждать. Квартира была большая, из четырех комнат, общей кухни и туалета. Две комнаты принадлежали Лариным, одна – банковскому служащему, который месяц, как уехал в Киев, да, видимо, там и застрял. В четвертой жила Надежда Родина со своим трехлетним сыном.

С мужем Надежде не повезло. На работе тихий почтовый служащий, в трактире становился рьяным патриотом державы и придя домой вымещал злобу на германцев на бедной женщине. Через полгода после начала войны, на волне пьяного патриотизма, он оставил беременную жену и записался добровольцем на фронт, где и погиб в одном из первых боев.

– Одна от него польза, – говорила Надежда. – хоть пенсию оставил нам с Кирюшей.

Оставшись одна, без мужа, с маленьким ребенком, не смотря на все трудности военного времени Надежда расцвела и в свои двадцать пять лет стала прелестной женщиной. На нее стали обращать внимание и недостатка в поклонниках не было. Но она не торопилась, не хотела ошибиться во второй раз и осторожно выбирала для Кирилла нового отца.

С Васадзе она познакомилась на второй день, когда тот остался у Лариных. Выйдя утром на кухню, приготовить завтрак, навстречу ей из-за большого общего стола поднялся, по военному склонив голову, и даже прищелкнув каблуками, среднего роста, симпатичный молодой человек. Светлые коротко стриженные волосы, чуть более темные, мягкие усы, зеленоватые, с медовым отливом смелые глаза, прямой аккуратный нос. Гимнастерка, с алыми погонами Алексеевского военного училища, подчеркивала крепкую широкоплечую фигуру. Нина Васильевна, которая хлопотала тут-же, познакомила их.

– Наденька, – сказала она. – если вы не против, он поживет здесь некоторое время? Мы ему очень обязаны, а идти ему некуда.

– Пусть живет. -улыбнулась Надежда. -Но вот погоны придется спороть.Так будет лучше.

Вечером на кухне, на огромном сундуке, где хранили скудные продукты, Васадзе устроили постель.

– Будете охранять муку от мышей. – пошутила Нина Васильевна.

Но долго охранять не пришлось, уже через неделю Николай перебрался к молодой вдове и неширокая кровать Надежды вполне уместила их обоих.

Через месяц капитан Ларин был уже на ногах. Злой, угрюмый – Васадзе его не узнавал. Некогда прямой, упругий, уверенный в себе фронтовой офицер ссутулился и бесконечно курил папиросы на кухне с открытой форточкой, вымораживая и так плохо обогреваемую комнату. Он мучился не из-за ноябрьского поражения и даже не из-за погибших друзей, солдаты гибнут на войне, а из-за своей страны, которая катилась в тартарары. За которую он воевал, которую любил и в непобедимость которой верил, и которая принесла ему такую боль и разочарование. Человек действия, он не мог долго оставаться в унынии и неопределенности.

В начале января большевики из пулеметов расстреляли демонстрацию рабочих в Петрограде. Были убитые, раненые. Это событие опять свалило в постель поправлявшегося Ларина.

– Как он мог? Этот подлец Подвойский! Он же в духовной семинарии учился! – клял он организатора этого расстрела. Нина Васильевна прикрывала ему рот ладошкой и умоляла не пугать детей.

И только в середине февраля что-то произошло. Капитан пришел домой изменившимся, вернувшим свою былую форму, плечи расправлены, голова уверенно поднята, а глаза светились тайной и надеждой. Как-будто он обрел цель и вернул смысл существования. Вызвав Николая, он устроился с ним в уголке кухни, и под пение вечерней метели, долго ему что-то говорил. Васадзе слушал капитана все больше поражаясь услышанному. Уже больше двух месяцев он, привыкший к ежедневным тренировкам и занятиям, ничем не был обременен. И это угнетало его. Не мог двадцатилетний юноша сидеть на месте, прятаться и чего-то бояться. Накопившаяся энергия, многими годами натренированное тело требовало действий. То, что предлагал капитан Ларин в корне должно было изменить его жизнь, и не только само существование, но и все устоявшиеся принципы и убеждения. С двенадцати лет его готовили к профессиональной воинской службе. Подобно его отцу, полковнику Васадзе, он должен был посвятить свою жизнь армии. Понятия чести, долга и дисциплины закладывали ему сначала в кадетском корпусе, а затем в училище. Капитан же предлагал нечто невообразимое, никак не совместимое с его юношеским максимализмом.

– Я не предлагаю тебе становиться убийцей или грабителем. – говорил в полголоса Ларин.– Есть люди, которые думают о своей родине, которым не нравится этот порядок, построенный на крови наших соотечественников, который попрал не только наши права, но и нашу честь, традиции, веру. Если инфекцию не уничтожить сейчас, пока она только набирает силу, то она уничтожит нас всех. Для этого нужны деньги, оружие и верные люди. У нас есть сведения где взять деньги, но не хватает оружия. Знаем где оружие, но не хватает людей умеющих обращаться с ним.

Видя сомнение в глазах юнкера, Ларин откинулся назад, прислонился к стене, сказал почти ласково.