Царица поверженная

– Мы хотим оставить его на вашем попечении в храмовой лечебнице, – сказала я. – Ведь у вас есть дом, где жрецы и жрицы ухаживают за больными, обратившимися к Исиде?

– Да, закрытый дом. То есть он открыт не для каждого, поскольку всех жаждущих исцеления не вместил бы и огромный дворец. У нас же маленькое помещение, но наши пациенты всегда окружены заботой.

Осмотрев лечебницу, я осталась довольна увиденным: мощеный внутренний двор безукоризненно выметен, вокруг колодца в центре двора растут цветы, по комнатам не бегают ни собаки, ни кошки. Служительницы были аккуратны и исполнены рвения, ибо осознавали, сколь почетно служить Исиде на поприще врачевания. Уподобляясь Асклепию, они старательно ухаживали за немощными: выгуливали их на солнышке, читали им, приносили еду. Это сулило Птолемею самый лучший уход, какой только возможен.

Узнав, что его собираются оставить при храме, он не стал возражать, и я встревожилась. Это значило, что у него нет сил бороться.

Когда Птолемея укладывали в постель, я поглаживала его лоб и уверяла, что богиня непременно пошлет ему исцеление и через год он вернется в Александрию, а недуг останется лишь воспоминанием.

Он послушно кивнул и крепко сжал мою руку.

Я решила не отплывать сразу, а задержаться на несколько дней, но не стала говорить об этом брату, чтобы он не взбрыкнул и не попытался уехать вместе со мной. Жрецу было велено докладывать мне о состоянии Птолемея каждое утро и вечер.

В первые четыре дня все шло неплохо. Птолемей хорошо спал, цвет его лица улучшался, он даже ел суп и хлеб. Но на пятый день жрец примчался ко мне до заката.

– Его величество!.. Он поперхнулся едой, и у него начался приступ кашля, а потом он потерял сознание. Мы обмахивали его, посадили в постели, и тогда он стал харкать кровью.

– Я лучше пойду с тобой.

Мы торопливо вышли и поспешили к лечебнице.

Птолемей сидел, тяжело откинувшись на подушки, руки его выглядели вялыми, как срезанные ветви ивы, на смертельно бледных щеках выступили красные пятна. С того дня, когда мы виделись в последний раз, он сильно изменился.

– Птолемей! – тихо позвала я, опустившись рядом с ним на колени.

Он открыл глаза и с трудом сфокусировал на мне взгляд:

– О… а я думал, что ты уехала.

– Нет, я все еще здесь. И останусь, пока я тебе нужна.

– Да…

Он протянул слабую руку и нащупал мою. Я взяла его руку – она была жаркой и сухой, как оболочка саранчи, лежащая на солнце.

Он издал сильный вздох, наполнив легкие воздухом, а когда выдохнул, из ноздрей его появилась красная пена. Потом он закрыл глаза и больше уже их не открыл.

Я почувствовала дрожь. Его маленькая рука чуть сжалась, а потом обмякла. Он умер спокойно, без агонии, распрощавшись с этим миром одним вздохом.

Я ничего не сказала, но еще долго держала в ладонях его бедную маленькую руку. Время для слов настало потом, когда вернулся жрец.

Теперь наша ладья, превратившаяся в похоронную барку, плыла вниз по Нилу. Жрецы в Филах приготовили Птолемея к последнему путешествию – и в Александрию, и в вечность. На изготовление гроба для перевозки и подготовку тела ушло немало времени. Я ждала, повиснув между миром живых и царством мертвых.

День за днем Нил на моих глазах пытался подняться выше, но его усилия были тщетны. Похоже, беды обрушились на меня нескончаемой чередой: после потери мужа, ребенка и брата меня ожидала угроза голода в стране.

«Хватит ли у меня сил? – спрашивала я Исиду. – Мне столько не вынести!»

«Ты должна, а потому справишься», – шептали мне в ответ бесстрастные воды.

Траурная ладья плыла и плыла. Люди по пути следования выходили к берегу и молча провожали нас взглядами, держась в отдалении из-за крокодилов. Путешествие казалось бесконечным. Когда мы проплыли мимо Ком-Омбо, я вспомнила, как Птолемей был заворожен богом крокодилов, и расплакалась. Столько разных вещей интересовали и восхищали его! Мир станет более скучным без его смеха и мальчишеского любопытства.

Он возвращался в Александрию. Я вспомнила свое обещание: «На следующий год ты вернешься в Александрию, и твой недуг останется воспоминанием».

Богиня позволила моим словам сбыться в точности, но не в том смысле, какой вкладывала в них я.

Глава 5

Безжалостное, ослепительно-яркое солнце лило свет на похоронный кортеж, как воду из кувшина. Повозка, что везла саркофаг с Птолемеем, двигалась по улицам Александрии, повторяя маршрут всех официальных процессий. Он завершался на Соме, в царском мавзолее, возведенном на пересечении двух главных улиц.

Все мои предки покоились здесь в резных каменных гробницах. Погребальные вкусы менялись – от простого и непритязательного каменного четырехгранника, принявшего в свое чрево Птолемея Первого, до пышно изукрашенного надгробия Птолемея Восьмого – всю поверхность саркофага покрывали резные растительные узоры. Это был жуткий парад мертвых. Я поежилась, пройдя мимо гробницы отца и мимо нарочито скромного (так его посмертно наказали за измену) саркофага моего второго, мятежного брата.

Для Птолемея изготовили гроб из отполированного до блеска розового гранита с резными изображениями лодок и лошадей. Мне хотелось запечатлеть в камне все, что он любил в жизни, но такое множество разнообразных вещей просто не могло бы там уместиться.

Пылающие факелы освещали подземный коридор. Но вскоре ворота с лязгом захлопнулись, и мы вышли на дневной свет.

Двое похорон – разные, но одинаково ужасные. Цезаря сожгли и только кости его собрали и замуровали в фамильном склепе. Тело Птолемея благодаря искусству бальзамировщиков сохранено в целости, но заключено в темный холодный камень. Смерть гротескна.

Во дворце и во всей Александрии объявили семидневный траур. Дела были приостановлены, послы ждали, суда стояли на якоре со своими грузами, счета оставались неоплаченными.

Уже наступил октябрь, и сомнений в том, что Нил нас подвел, не осталось. На «нилометрах» вода еле-еле поднялась до «локтя смерти». Здесь, в Нижнем Египте, она растекалась лужицами и струйками, едва наполнив резервуары, а теперь, на месяц раньше срока, уже начинала убывать.

Это означало голод.

Правда, низкий уровень воды не сулил ничего хорошего и крокодилам. Не находя добычи, одни зверюги закапывались в ил, чтобы заснуть до лучших времен, а другие – в поисках пропитания выползали далеко на сушу, где крестьяне убивали их копьями. Но большая часть тварей, по всей видимости, вернулась в верховья реки. Собек все-таки внял моим словам. Точнее, словам пребывавшей во мне Исиды.

Когда официальное время траура истекло, я вызвала Мардиана и Эпафродита, чтобы поговорить о видах на урожай.

– Да, будет недород, – сказал Мардиан. – У меня уже есть подсчеты.

– Насколько большая нехватка? – осведомилась я.

– Худшая на нашей памяти, – ответил он, качая головой. – Хорошо еще, что предыдущие два года были щедры и закрома не пустуют.

«А ведь это как раз те два года, когда я была в отлучке», – подумалось мне.

– Может быть, для блага Египта требуется, чтобы его царица жила подальше от своей страны? – невольно промолвила я.

Мардиан поднял брови.

– Интересно, а где бы ты могла жить? Какие другие места сравнятся с Александрией?

– О, я бы подумала об Эфесе или Афинах.

Мне хотелось увидеть эти прославленные города и два чуда – великий храм Артемиды и Парфенон.

– Ба! – воскликнул Эпафродит. – Там же одни греки. Ну кому, скажите на милость, понравится жить среди греков?

– А что, в этом есть смысл, – усмехнулся Мардиан. – Греки очень много спорят, почти столько же, сколько иудеи. Вот почему Александрия так склонна к бунтам: греки и иудеи в одном котле – это гремучая смесь.