Мысли мамы, или Как не загнать себя в угол

Вся компашка подняла на меня свои головы, густые кусты загораживали их от дороги и тропинок, от посторонних глаз, поэтому они не ожидали, что кто-то их увидит:

– А что ты нам сделаешь? Что? – крикнул тот, что стоял на руке мальчика, вдавливая ее в жёлтую листву.

Меня перекоробило от его «ты», от наглости в голосе, я, действительно, не могла ничего сделать, хотя нет. Я могла. Могла и должна была что-то сделать.

Я положила сына в качельку, стоящую тут же на кухне, ногой включила ее, набрала номер Димы и стала звонить. Зажав телефон между ухом и плечом, я открыла холодильник, набрала в руки яйца и подбежала к окну. Запульнула первое.

На всё про всё у меня ушли секунды.

Яйцо смачно упало под ноги одного из обидчиков, ееее, не зря у меня была пятёрка по метанию гранаты в школе, вот, оказывается, для чего надо тогда сдавать эти нормативы.

Второе яйцо полетело вниз, приземлившись на голову еще одного, державшего в руках штаны мальчика:

– Тётька, вы чего кидаетесь? Дура что ли, – было видно, что они опешили от того, что на них полетели «мои гранаты». – Он сам виноват, проиграл в споре, так отвечай.

В это время тот в красной кепке убрал ногу с руки мальчика, он сел, чувствуя пусть и издалека мою защиту.

В это время Дима взял трубку, я с плачем в голосе, не переставая кидать яйца, начала:

– Ты паркуешься, да? Срочно беги за кусты в углу двора! Оставь пакеты и беги, слышишь?… Там мальчика обижают…нет, сами не разберутся…нет! Он – один, их – пять. Такая холодрыга, а они его раздели. Представь, что Пашу б так раздели. Беги. Быстро!

Я пульнула ещё яйцо, в моих руках оставалось последнее.

– Удар, – начала я комментировать свои действия вслух, чувствуя силу и зная, что идёт подкрепление. – Полетело.

Яйцо попало в голову… Диме, который пришёл на помощь.

– Быстро отсюда сдриснули, – прорычал он, держа в одной руке пачку подгузников, а в другой – пакет с продуктами. – И одежду отдали.

Компания что-то начала отвечать Диме, но я уже не слышала, громко заплакал Паша, подбежала к нему, взяла на руки, крепко-крепко обняла, будто сейчас защищала не незнакомого мне мальчика, а сына, чьего-то любимого сына.

Слёзы градом лились по щекам, а я бесконечно целовала его и шептала:

– У каждой мамы, сынок, есть руки, «невидимые руки», которые приходят на помощь, когда ребёнку плохо, страшно, стоит закрыть глаза, представить маму, – мои слёзы капали на щёки сына и катились по ним, будто соединяя нас снова в единое создание. – … и мама придёт, обнимет и поддержит, придёт через расстояния, через годы, неважно, сколько ее ребёнку лет, понимаешь?

Я чувствовала, что Паша понимал. Я громко шмыгала носом, думая, что любая мама встала бы также на защиту ребёнка, как я сейчас, потому что чужих детей не бывает, если ты настоящая мама.

Дима тихо зашёл в квартиру, не включая в коридоре свет, я подошла к нему, чтоб забрать пакеты, на волосах мужа и куртке были видны следы яйца:

– Сколько «снарядов» было запущено, боец Елена?

– Девятнадцать.

– Метко, – Димка улыбался. – Вот она материнская любовь, способная порвать за ребёнка. Ты крутая!

Я гордо стояла в помятой пижаме и спутанными приподнятыми вверх волосами, держа в одной руке сына, в другой – подгузники, шмыгала носом и ждала поцелуя мужа.

18.09.2013

Закатить снова женскую истерику?!

Легко, вернее даже легко и просто.

В общем, я не знаю, что со мной происходит: сдают нервы, гормоны, недосып, пресловутая послеродовая депрессия.

Меня накрывало волной слез, казалось, что мне снова тринадцать, и я не так нырнула в море, а вода не прощает такого. Меня начинает крутить, крутить, переворачивать в воде, я хочу выплыть вверх, но перед глазами только мутная вода и дно, я отталкиваюсь от него, пытаясь выплыть, и вот чувствую чьи-то руки. Они тянут ввысь, они помогут, они спасут. И вот я уже сижу на берегу: верха купальника нет, волосы похожи на мочалку, из них торчит песок, водоросли, мусор, в глазах – какая-то боль, а в голове – полное непонимание происходящего.

Так и сейчас мне будто снова тринадцать, я сижу на лавке в том же сквере, где и вчера, и позавчера, где буду и завтра, волосы стоят «дыбом» от того, как меня «накрыло материнством», да вот торчат из них, не водоросли и песок, а куча вопросов, на которые я знаю ответы, как оказалось, только в теории…или я преувеличиваю.

И Дима, как те руки, что спасли меня в тринадцать, протягивает мне с улыбкой на улице клубничное мороженое, дескать, на, лисичка, ешь, пока сынок спит.

А я не хочу, не хочу этих «рук помощи», или хочу, но чего-то иного.

Я неожиданно начинаю реветь в голос:

– Во что превращается моя жизнь?! А я? Где я? Я вообще эти четыре недели есть? Или я дополнение к «смени подгузник», «закинь белье», «научись понимать крик», а я хочу быть Человеком, таким как была год назад.

Муж чего-то пытается успокоить меня, опять и снова бормоча:

– Я ж помогаю… я рядом, мы справимся, Лен.

Отворачиваюсь и смотрю, как на тропинке ветер подхватывает несколько пестрых листьев и начинает крутить в «танце осени». Смотрю и вижу себя снова тринадцатилетней, и мне хочется, чтоб волна продолжала крутить, чтоб волосы забились песком, и животный страх помог самой выбраться из этого «моря проблем».

02.10.2013

– Я сдалась и утонула или все-таки выбралась?! – нервно стучала пальцами по стеклянной столешнице. – Проиграла или выиграла? Кто ответит? Это покажет время. Возможно, покажет.

Больше месяца днем и ночью я ничего не могла делать, Пашенька всё время ел и ел. Промежутки между кормлениями в минут двадцать-тридцать, и снова плач. Громкий беспомощный плач, причём «беспомощный» – это про отсутствие, мне кажется, моей помощи ребёнку, я просто носила на руках, не понимая, как помогать ещё.

А затем я купила смесь, вернее Димка. Собрался под мои прогулки по комнате кругами и в виде символа бесконечность. Ни слова не говоря, собрался в десять часов вечера, поехал в магазин и купил смесь и бутылки.

Приехал домой, помыл все тщательно, размешал, и протянул заплаканным мне и сыну.

У меня округлились глаза, будто я решала взять ее в руки и предать все свои попытки быть настоящей мамой, способной кормить самой, или сдаться, не упираться, как баран, и дать ребёнку поесть.

Я не могла решиться, Дима взял сына на руки, сказав мне:

– Отдохни, сядь. Дай я попробую.

Он прижал Пашу к себе, а тот жадно накинулся на еду, затем отстранился немного и посмотрел на Диму таким взрослыми взглядом. Если бы я не сидела рядом, то никому бы не поверила, что такой кроха может так взглянуть.

А у Паши в тот момент сильно округлилась глаза, будто он спрашивал отца:

– Эй, чувак, а до этого месяц что было? Нельзя было покормить, да.

Чем сильнее аппетитнее чавкал сын, тем сильнее я начала улыбаться.

А Паша поел и уснул. На пять часов. Целых пять часов, я ночью аж просыпалась от того, что думала, что он снова кричит, а я не слышу.