Мысли мамы, или Как не загнать себя в угол

– Леночка, давай не будем об этом думать, – муж громче включает музыку.

А я не могу не думать, следователь сказал, что он изрезал ей руки, а когда она стала убегать от него в подъезд, следом за ней выскочили гости, но выскочили не спасти, а сбежать, взрослые мужики убежали, оставив, эту женщину там одну. И я была за стенкой, но не слышала ничего, я не помогла.

– Дим, я обещаю не думать, скажу только, что рада, что мужики те всё-таки вызвали полицию, – я тяжело вздохнула, представляя, как сосед волоком тащил соседку обратно, как она цеплялась руками за стены, как за спасательные буйки хватаются те, кто заплыл сильно далеко, не рассчитав своих сил.

Я ехала в больницу с головной болью и состоянием полного ужаса, от того что насилие живёт настолько рядом, просто в соседней двери. И тут я даже не про соседа, а про жизнь. Как часто жертвами домашнего террора становится женщины, а иногда и дети.

Я молчу, смотрю в окно, но в глазах стоят слёзы, от того, что женщины терпят такое обращение, терпят, потому что думают «а куда я уйду», «да все мужики такие». Кто-то терпит по мелочи: толкнул, подопнул, дал оплеуху, кто-то – уже по-серьезному…

– Зачем терпим, девчонки?! Зачем так себя не любим?! – хочется спросить, а спросить Некого.

– Дим, можно скажу ещё, – я смотрю на мужа, ожидая от него ответа, он кивает, и я начинаю быстро шептать. – Да будь у меня такая возможность, я показывала бы каждый девушке, женщине, которая хоть раз получила удар своего молодого человека, мужа, показывала бы им памятник, вернее инсталляцию, читала о ней, это инсталляция жертвам, убитым дома мужьям. Понимаешь, 440 пар туфель, прибитых к стене как символ беззащитности женщин перед агрессией их спутников.

– Лисенок, я тебя люблю и не хочу обидеть, я знаю, что ты готова спасти весь мир, но пойми, есть люди, женщины, которым не нужно спасение, она пила с ним, пьёт с ним, она сейчас выйдет из больницы и продолжил пить с ним.

Я еду и молчу, меня тошнит, тошнит от того, что это правда, словно фон, слышится голос Димы и чувствую, как он гладит меня по коленке.

Я пытаюсь улыбаться ему в ответ несмотря на свою головную боль и не радужные мысли, смотрю на пушистый снег на ветках мощных кедров у здания больницы, а в голове пульсирует одно: как защитить себя от насилия, которое может жить за стенкой? Как защитить от этого сына? Как тошно от всего вокруг.

01.01.2015

Я лежала на бежевом линолеуме в кухне с приспущенными трусами и смотрела на экран телевизора, на котором, как обычно, одни и те же актёры с фальшивыми натянутыми улыбками пели песни, чокаясь фужерами с фальшивым шампанским. Потом я посмотрела на новогодний стол с иного ракурса, снизу, сквозь дымчатое стекло – столешницу, салатники и тарелки, казались темными пятнами, да и всё вокруг казалось иным

– Дим, ты скоро? – протяжно начала я, потому что мне уже надоело его ждать.

– Уже иду, я и так стараюсь торопиться, скоро уже будут бить куранты, – ответил муж, и я почувствовала, как он прикоснулся ко мне.

Президент начинает говорить с экрана, как прошёл этот год.

– Мне больно, давай осторожнее, – а в это время глазами ищу, на чем бы сконцентрировать внимание: точно буду считать тарелки, бокалы, стоящие на столе

– Я очень стараюсь, Лен, – доносится со спины. – Быстро не хочу, то так тебе ещё больнее, потерпи, моя хорошая!

«…и каждое, даже на первый взгляд неважное, событие станет вехой в истории», – доносится из телевизора, и я вспоминаю, как передавала в туалете банка Димке штаны, забирая порванные, как без тени грусти ответила по телефону «спасибо, я больше не работаю, пока хочу побыть мамой», как бесстрашно сынок прыгал в море, не боясь волн, затем я снова услышала обрывок слов президента – «…воспринимались как мечта. А она не просто сбылась, мы…»

– Счастливы, Дим, скажи, мы определённо сча… сука, – меня словно дернуло током.

– Я заканчиваю, всё, – прошептал муж, и начали бить куранты, он быстро побежал выбрасывать ампулы и шприц, а я начала натягивать трусы и опускать платье, мысленно считая, что осталось ещё шесть таких уколов.

Часы били, я стояла, держа руку на ягодице, понимая, что ватка, смоченная спиртом, пропитала насквозь одежду, Дима быстро протянул мне фужер, подмигивая:

– Два года назад на новый год тоже был сок, и тоже из-за Паши.

Я улыбнулась, вспоминая ошарашенного доктора, не верящего сначала, что «такая миздеклявка маме голову стрясла», а потом обнявшего меня по-отцовски со словами: «хорошие у вас мужики, понимаю, почему отказываетесь от госпитализации, дома и стены лечат».

– Урра! С Новым годом! Люблю, – Дима полез целоваться, неожиданно шепча. – Глядишь, следующий уже вчетвером встретим.

– Ты что с дуба рухнул? – чуть не подавилась я соком.

03.01.2015

Четыре, ой, нет, пять дней чувствую себя, как на курорте: валяюсь, ем, сплю, стыдно признаться, но я так Рада, что болею. Во-первых, из плюсов, как я сказала Диме ещё в больнице, научно доказано, что женщина в декрете не теряет мозги, а, во-вторых, я так за полтора года, вру, за лет восемь не отдыхала.

Вечно же брала работу даже на Новый год, вроде, года три назад, так-так, нет, четыре. Точно четыре ехали с Димой домой в четыре утра, он мне о впечатлениях шоу рассказывает, о том, что ему жульен понравился, а я еду с мыслью, что надо подправить последнее предложение в переводе, но сама молчу об этом

Только разделись, я побежала открывать ноутбука, то «горит» же всё, текст загрузился, смотрю, а Дима стоит с вином и такой:

– Что? Праздник закончился?

А сейчас так круто!

Дима и готовит, и играет, и читает, и гуляет, а самое интересное, что Паша, Пашуня так чутко понимает всё, вот, вроде, человеку всего год и пять, а сколько в нем эмпатии, сколько нежности несмотря на «ежей в попе», потому что одним шилом там и не пахнет, там стая ежей, и у каждого куча иголок, которые не дают сидеть на месте.

Надо тихонько встать и заварить себе чаёк, пока мои ушли кататься на горку.

Ароматный чай в тишине, да ещё с конфеткой – я точно в раю.

Как, выходит, здорово, что Паша на меня прыгнул, только об этом не надо никому говорить, то подумают, что все-таки у меня с головой проблемы.