Поколение бесконечности

Поколение бесконечности
Маргарита Пальшина

Когда спустя 20 лет возвращаешься в родной город, чтобы преодолеть трагедии прошлого и вновь обрести себя, вернуть любовь и понять, что время свершается в тебе самой, потому что суть всего – возвращение.Роман о поколении 80-х, для тех, кто взрослел на грани столетий, самостоятельно выбирая судьбу и дорогу, для тех, кто пока в пути.Впервые опубликован в журнале «Нева».Финалист X Международного Славянского литературного форума «Золотой Витязь».

Поколение бесконечности

Маргарита Пальшина

Иллюстратор Алёна Казинская

© Маргарита Пальшина, 2019

© Алёна Казинская, иллюстрации, 2019

ISBN 978-5-0050-5089-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Between extremities man runs his course.

(William Butler Yeats)

Глава 1.

Неопределенность пределов

Третий путь? Он существует…

Трамвайные пути упирались в солнце. Над Москвой плыл июль. Зеленый и многоголосый.

«Учеба! Работа!!!» – надрывался продавец утренних газет близ остановки.

Газетные заголовки причиняют боль. Даже когда кричат не о смерти, а о том, как надо жить. Неужели кто-то еще читает газеты?

Они проходили мимо. Рыцари свободного копья. Призраки больших и малых городов. Люди мира. Они учатся всему сами. Не платят налоги, не плодят детей, не живут в кредит. Не значатся ни в каких списках. Где бы ни обитали, везде неместные. Не ждут завтрашнего дня, не помнят вчерашнего. И мечтают лишь об одном: чтобы лето не кончалось.

Из дневника Жанки, на грани столетий

Она приходит ко мне из будущего. Снятся качели в нашем дворе. Ночь. Никого вокруг. Она садится на другой край, и мы поочередно взлетаем в пронизанный звездным светом воздух. Она – это я взрослая. Но никак не могу разглядеть ее лицо, хотя всегда видела лица везде: в узорах коры деревьев, трещинах стен, решетках ворот и люков, рисунках обоев, даже буквы в книгах иногда выстраивались в виде лиц. А своего будущего лица не могу увидеть! Разговариваю с пустотой. А мне столько нужно у нее спросить! Кем я стану? Исполнятся ли желания? Буду ли счастлива, любима?

Взлет качелей: мой вопрос – ее тишина в ответ, глубокая, как колодец ночного неба. Когда в отчаянии спрыгиваю с качелей, она вдруг поднимает голову и спрашивает, о чем мечтаю я.

Просыпаюсь в слезах, потому что знаю: ни одна детская мечта у нее не сбылась. Просыпаюсь все глубже в осень. И осень тоже плачет за окнами, как на вокзале. Оплакивает мое последнее беззаботное лето. Впереди – выпускной класс. Мне говорят: выбирай, кем ты станешь. А я хочу остаться собой. Не из чего выбирать в нашем унылом райцентре. Вот если бы в свободную Америку слетать или дождаться обнуления, то на другом конце планеты или в новом времени наверняка нашлась бы подходящая для меня судьба. А здесь и сейчас вокруг типовые многоэтажки и серые лица на автобусных остановках.

Странная все-таки цифра нас ждет: двойка и три нуля. Почему ноль по Фаренгейту воспринимается зябче, чем минус семнадцать по Цельсию? Потому что ноль кажется абсолютным, но это по Кельвину, хотя папа и утверждает, что на практике такое состояние недостижимо. А я верю, что он есть – где-то в межзвездном космосе.

Ноль уничтожает любое умноженное на него число, в школе твердят «на ноль делить нельзя». А что будет, если на ноль умножить или разделить бесконечность?

Неопределенность пределов, говорит папа. Он математик, и цифры для него – язык описания мира, способ его исчислить, а значит, понять. Например, он мог бы написать уравнение танцующей на песке у моря девушки или полета птицы над городом. Но не может понять меня. Я для него – неопределенный предел терпения. И для мамы тоже, хотя она и гуманитарий.

Что ж тут поделаешь, если год моего рождения – восьмидесятый. Вертикальная бесконечность, умноженная на ноль. Но предки считают, что восемьдесят – это восьмой десяток столетия, ни к чему его переворачивать в череде веков, а я просто подросток, полный внутренних противоречий.

По-моему, шестнадцать лет почти старость. Их время законсервировано, как в банке: под новый год открывают, съедают ложечку меда (или дегтя?) – и закрывают. Их время – смена цифр в календаре, а для меня прошлый год – как другая жизнь.

Пообещала им: состарюсь – и выброшу всю косметику, в шестнадцать не понадобится «боевая раскраска под индейца». Старшекласснице не у кого отвоевывать территорию на школьных дискотеках. Вот оно, единственное преимущество взросления – способность стать на голову выше тех, кто когда-то внушал страх. Пережить – и выжить их из своей жизни. Но потом вдруг поймешь: то, что принадлежит тебе по праву, перестает интересовать. И начинаешь искать новые приключения на задницу.

Теперь по ночным клубам шляемся со взрослыми мужиками и тетками под двадцать тусоваться, у некоторых из них уже дети, а все туда же, типа молодость. И никто никого толком не знает на танцполе.

Воруем у Алискиного брательника из карманов контрамарки. Накопили коллекцию: красные, зеленые, оранжевые, золотые. Гладим утюгом и проходим на халяву. Билеты нам бы не продали, а в толпе удается проскользнуть. И красимся уже под египтян – черными тенями. Предки дают нам деньги на такси из клуба домой, а мы спускаем их на «отвертки» и «блудливых мэри».

Был у меня на днях душераздирающий разговор со школьным психологом, Олесей Николаевной. Про то, как опасно пробовать все подряд.

«Одну из зол пережили – и устремились к другой! – почти кричала Олеся. – Решили, что поумнели! Подростковая жестокость еще не все, бывают вещи и пострашнее. Начитавшись книг для взрослых, не поймешь до конца прочитанное и не повзрослеешь в одночасье! Нужен опыт. Зрелое восприятие мира вокруг. Разрешение одного конфликта не избавит от последующих бед. Не торопите время. Не кидайтесь во взрослую жизнь, как в омут. Хоть иногда слушайте старших, доверяйте тем, кто свои ошибки уже совершил и пережил. Потому что ошибки юности могут изувечить на всю оставшуюся жизнь. Необратимо сломать. Обернуться трагедией!»

От ее «тра-ге-ди-е-й!!!» до нутра пробирает ледком, как от дурного предчувствия.

И в доме сквозит. Холодно, до дрожи.

Интересно, кто-нибудь видел замерзшую водку? Может, в Якутии? Или космонавты на Луне по ночам лижут заспиртованный лед? Или наоборот: под строчку Есенина «с бандюгами жарю спирт» всегда отчего-то представляются революционные костры, один бутыль на весь замерзший Питер – кладут на жаровню и дружно вдыхают спиртовые пары.

Спиртного в холодильнике, конечно, не оказалось, для него всегда почему-то нужен повод. Жаль, добавила бы капельку в чай, чтобы согреться. Батареи включат на ноябрьские праздники. Самое мерзкое время: тепла в доме еще нет, а на улице уже холодно. И ветер с дождем прямо в окна.

Как-то мама в порыве откровения сказала: «На вас вся надежда! Наше поколение никогда не вырвется из страны советов. Рожденные в семидесятых – потерянное поколение, вынуждены выбирать судьбу на перепутье, в эпоху развала и разгула, а вас, может, и вынесет штормовой волной на берег благополучия, сумеете сберечь себя для счастья».

Ага, Изумрудный город выстроим и забаррикадируемся от старших братьев и сестер. Они и сами бы нас замуровали в стену, как в ужастиках Эдгара По, чтобы не подглядывали.

Наивная она, на самом деле с каждым поколением все безнадежнее, потому что мы все предыдущие разочарования в себе несем. Это как папины фракталы Бенуа Мандельброта: меньшее растет из большего, повторяя его в произвольной форме. Случайно и непредсказуемо.

У деревьев из хаоса рождается гармония. У людей нет. Я люблю рисовать деревья, переплетающиеся ветвями. Или чтобы их тени на земле, соприкасаясь, напоминали влюбленных, держащихся за руки. Однажды нарисовала, как сосна корнями обнимает прибрежные скалы. Олеся Николаевна похвалила и сказала, что корни – это крепкая связь с родителями…

За чаем прочла в рассказе Набокова словосочетание «складные картины» – и сразу в памяти заскребся тот сизый сентябрьский рассвет после первой по-настоящему серьезной ссоры с мамой. Ночь напролет я бездумно выкладывала в ряды квадратики с листьями лиан, тигриными глазами и спинами, кусочками синего неба и облаков. Механическое действие лучше всего успокаивает. Это было любимым семейным занятием – собирать мозаику, а папа аккуратно наклеивал ее на кусок картона и вешал на стену, как картину.

Мама вошла в кухню в шесть утра, кутаясь в махровый халат. Заплаканная. Тоже всю ночь не спала. Тихо обняла меня и сказала: «Ложись! Я напишу тебе записку для школы». И начала собираться на работу. Жаль, что взрослым некому написать освободительную записку.

Сейчас бы все сложилось иначе. Олеся Николаевна научила меня жить мечтами о будущем. Руки Хирурга снятся реже, я будто выдохнула, избавилась от стыда, перестала в ужасе озираться назад, но это только с ее появлением в школе, а до встречи с ней была сама не своя.

Застала маму с дневником в руках. Дневник я хранила в шкатулке, а резной ключик носила на цепочке как кулон. Заходил кто-то из друзей, отвлек, и я забыла дневник на столе. Обыкновенная школьная тетрадка. Мама решила, что тетрадка с сочинениями, и принялась читать. Ей нравились мои сочинения, тетрадки по литературе – единственные с высокими отметками, преподаватели остальных предметов мрачно констатировали: «Жанна не учится, ничто ей неинтересно, выползает на тройки-четверки за счет генов». А литераторша мной гордилась. И мама тоже.

«Ненавижу мать и лгу на каждом шагу», – прочла она в моем дневнике. Губы задрожали, пальцы побелели. Отшвырнула дневник и повалилась на диван, будто ей кто подножку подставил. Я в дверях комнаты стояла, все видела.

Сейчас обняла бы ее и сказала: «Мама, не плачь! Во всем виноват мой неразборчивый почерк! Это не буква „м“ и не „мать“. Только те, кто не любит родителей, говорит о них „мать“, „отец“, отстраненно. Я же всегда говорила „мама“, „папа“, или в шутку: „предки“, „черепа“, „шнурки“… – и мы вместе смеялись. В дневнике написано: „ненавижу лгать“. Ну вот же, видишь, точно такие „г“ галками ниже в словах „говно“ и „гаснет“. Как ты могла прочитать плохое?»

И мы бы никогда не поссорились так страшно.

Но я была не той, что сейчас. Визжала на всю комнату, что нечестно читать чужие дневники, нужно просто быть рядом. А после до рассвета собирала мозаику, пытаясь понять, что же произошло между нами, прочувствовать силу отчаяния. Точно язык отнялся, и среди множества бесполезных слов, как в коробке с мозаикой, затерялся единственный нужный квадратик со словом «прости».

Потом я ей все объяснила, но потом значит «слишком поздно». Что-то треснуло между нами в ту ночь, из отношений исчезли тепло и откровенность. Что-то важное, что уже не склеить, было утрачено.

Может, поэтому и продолжаю вести дневник: надо же хоть кому-то довериться, даже если этот кто-то – ты сама.