Дитя платонической любви

– Да! Очень любопытно, кто вам такую лапшу навесил? – уперся спиной в двери Дуся.

– Каков подлец… – ухватилась Милочка за щеки. – Прямо негодяй…

– Лапшу?! – уже орала на весь этаж счастливая мамаша. – А кто говорил: «Роди мне дитятко! Мы назовем ее Аленушкой!»?

Ну уж это было откровенное вранье! Дуся от такой наглости просто потерял контроль – он взял с тумбочки пакет с морковным соком и с жаждой выглотал сразу половину, а потом уже окрепшим басом возопил:

– Не Аленушкой, а Олимпиадой! Я всегда дочку хотел Олимпиадой назвать в честь мамочки.

– Да! Ты хотел! Но я сказала, что никаких олимпиад! Ты же не председатель спорткомитета! Поэтому только Аленушка!

– А я не Васнецов, чтобы Аленушек плодить! И чем, позвольте, плоха Олимпиада?! Олимпиада Евдокимовна! Олимпиада Евдокимовна Филина!

– Легче застрелиться… – тихо выдохнула брюнеточка.

– А я говорю – Аленушка! – верещала Ирина Алексеевна.

В спину Дусю кто-то толкнул.

– Ой, ну чисто голуби… – блаженно млела в дверях баба Глаша. – Дуся, ты бы матери-то уступил, хватит и того, что дитё твою фамилию носит.

– Да вы все сдурели, что ли?! – окончательно вышел из себя «счастливый отец». – Баб Глаш! Ну ты-то чего, в самом деле?!

– А чего я? Дуся, я токо по надобности… – смутилась старушка. – Твою супружницу на уколы требуют. Говорят, чоб не задерживалася…

«Супружница» высоко вздернула голову и промаршировала за дверь, а Дуся еще пару раз раздраженно плюнул и тоже вышел.

– Человек! Женщина с ведром! Кто здесь менеджер по уборке?! – услышал он за своей спиной голос Милочки. – Пол подотрите, а то этот папаша всю палату заплевал! Никакой санитарии…

«Менеджер по уборке» баба Глаша уже исправно утром отмахала тряпкой в этой палате, поэтому на крик даже не обернулась. Она торопилась за Филиным.

Дуся топал к выходу, и щеки его от возмущения дрожали. Нет, это ж надо – Аленушка! Хорошо еще, что маманя не слышит!

Впереди маячила фигурка Радько, а из палат выходили другие женщины и направлялись в процедурный кабинет. Понемногу гнев Филина утихал и подступала жалость. Почти все женщины были в огромных уродливых шлепанцах, в каких-то сизых полинявших байковых халатах и со спины походили на сгорбленных старушек. Только вот лица почему-то были веселые и счастливые.

«О! Уже все роддома перешли на личную одежду, а наш Беликов все стерильность бережет, – ворчливо думал Дуся. – И чем, спрашивается, хорошенький домашний халатик грязнее этого казенного? Да будь я ребенком, ни за что у такой мамаши не родился бы! Надо сказать Беликову… Нет, не нужно говорить, только скажи, он тут же и на халаты деньги станет клянчить. И куда он девает эти деньги?!»

– Дуся! Сынок! – раздалось за его спиной. – Дуся! Да погодь ты, куды тебя несет?! Прямо как порося к корыту! Обожди!

Дуся остановился и нетерпеливо задергал ножкой.

– Пойдем-ка, я тебе чегой-то покажу… – лукаво играла морщинками баба Глаша.

– Мне уже показали. И не пойду я никуда… вот ведь… прицепи…

Дуся твердо решил больше на бабкины провокации не поддаваться. Но та вцепилась в рукав и волокла его к лестнице. Дуся цеплялся за перила обеими руками, тормозил ногой и извивался ужом.

– Н-не пойду… бабушка, отвяжись!

– Да идем, не упирайси! Разе ж я тебя силком-то уташшу, экого бугая?!

Баба Глаша, похоже, могла утащить еще парочку бугаев, потому что как Дуся ни упирался, а его стремительно волокли на второй этаж.

– Нет, ну прям затаскали совсем… – едва успевал он перебирать ногами. – Куда это вы меня передвигаете?

– Не бубни… Вот! – торжественно затолкала баба Глаша санитара за стеклянную дверь.

Это было отделение для новорожденных.

– О-ой, кто прише-е-ел, – пропела медсестра Валентина Петровна. – А мы вас раньше ждали. Уже и Матвей Макарович предупредил.

Перед Дусей стояли правильные рядки крошечных кроваток, и в них сопели одинаковые, как бревнышки из поленницы, новорожденные.

– Ну проходите, смотрите свою красавицу, – зазывала Валентина Петровна. – Только халатик накиньте.

Дуся все еще старался вырваться из отделения, но в палате стояла такая тишина, все здесь дышало таким покоем, что брыкаться дальше было просто неуместно. Дуся осторожно, буквально одним глазом покосился на детей.

– Мне не надо красавиц, я вообще ни на кого смотреть…

– Ваша вот здесь, – подвела Валентина Петровна Дусю к высокой кроватке.

И Дуся увидел маленького красного человечка. Ничего особенного. Запеленутый полешком ребенок мирно спал и ничем не отличался от других таких же. Мордашка маленькая, красненькая, глазки закрыты, а ротик причмокивает. И где тут, спрашивается, красавицу разглядели?

– А вы уверены, что это… мое? – наклонился Дуся.

– А как же! Вот, сами читайте!

Валентина Петровна ткнула обстриженным, ухоженным ноготком в кусочек клеенки, который криво торчал из складки пеленки.

«Филина. Дев. 15.05. 4.600». От этого кусочка клеенки Дуся просто не мог отвести глаз. Надо же! Такая кроха и Филина!

– Нет, а почему ценник нельзя было прямо приклеить?! Чего он скривился-то весь?! – неизвестно отчего разозлился он. – Чем вы тут только занимаетесь?!.

– Господи! Да стоит ли так нервничать… – успокаивала «папашу» Валентина Петровна, но тот никого не слышал.

Он чуть дыша разглядывал младенца и даже осмелился потрогать пеленку пальцем.

– Так… девочка, значит… Кто же мне сказал, что дочка толстая, ушастая и вся в меня? Это кто же так ребенка обидел? Нормальная девочка!

– Не нормальная, а просто красавица… – прошелестела в ухо Валентина Петровна.

– Да вы хоть в ухо-то не лезьте! – отбрыкнулся Дуся и важно напыжился. – Вы ее тут, смотрите, голодом не заморите, знаю я вас!

– С чего ж голодом? Их только что кормили.

– А вы подкормите, – наставлял Дуся. – Много ли ребенок таким-то ртом съест? И не жалейте смесей! Небось экономите тут, а потом семью кормите!

– Ой, ну эти папаши, от счастья совсем ум теряют. А уж у кого его и не было… – устало вздохнула медсестра, глядя, как Дуся важно выплывает из отделения.