Одуванчики в инее

– Тогда давай ты, – подбодрил я Гаврюшку.

– Я? – сразу смутилась Гаврюшка. – Ну, хорошо, как вам… «Непобедимые»?

– Нет, – выпалил Василек.

Все остальные задумались.

– Как-то уж слишком однозначно и напористо, – прошептал по своему обычаю Тимофей.

– Прямо в лоб, в общем, – перевел Макарон.

– Ну да, – согласился я. – Ты не обижайся, название неплохое, но чуть-чуть заносчивое.

Гаврюшка дернула плечами и скрестила руки на груди, но я знал, что серьезно обижаться она не будет.

– Ты же сказал что-то про правду там, в подвале, – сказал Пантик, поправляя очки. На коленях у него лежал словарь. – Я тут посмотрел, по-латыни правда будет «веритас». Как вам?

– Веритас, веритас, – посмаковал я новое слово. – Неплохо, но куда тут ударение ставить? Верита?с – таз какой-то получается. Ве?ритас – Вера. Вер у нас нет. Вери?тас – Рит у нас тоже нет.

– Но красиво, – оценил Тимофей.

– Да, ничего в принципе, – кивнула Гаврюшка.

Пантик остался доволен. Все перевели взгляд на Макарона. Тот пожал плечами. Предложений у него не было.

– Можно тогда я? – запрыгал снова Ваислек. – Он мой брат, так что все равно кто скажет.

Я благосклонно разрешил ему говорить.

– Наша коза! – радостно крикнул Василек.

– Что?!

– Коза наша, тоже можно!

– Сейчас не до шуток, Василий, – грозно сказала ему Гаврюшка. – Что ты чушь несешь?

– Какая чушь? – возмутился до глубины души Василек и даже с ногами запрыгнул на диван. – Есть такая мафия итальянская, так называется. Коза ностра. «Ностра» по-итальянски «наша», чтоб вы знали.

Тут было самое время всем рассмеяться, но нежная душа Василька не вынесла бы такого удара, поэтому мы только переглянулись с надутыми щеками и плотно сжатыми губами.

– Василек, дорогой, только «коза» по-итальянски означает не «коза», а «дело», – осторожно сказал Пантик.

– Откуда ты знаешь? – выпятил губы Василек.

Пантик протянул ему словарь.

– Ты сказал – это какая-то латунь, – заподозрил неладное Василек.

– Это очень похоже, – объяснил Пантик.

– Ладно, не хотите, не берите мое название, – отмахнулся Василек от словаря и уселся на диван. – Сами потом жалеть будете.

Я понял, что пора уже закругляться.

– Если кому интересны мои соображения, – повысил я голос, чтобы быть услышанным в бурном обсуждении нашей «козы», – то я думал, что было бы неплохо как-то обыграть птичью тему. Если уж ваш вожак Воробей. – Мне стало как-то неловко, но пути обратно не было. – Пантик, как, например, будет «свободные птицы» по-латыни?

Пантик быстро залистал словарь.

– Птица – это авис. А свободная… Свободная… Вот! Вагус, вакуус, либер… В общем, авис либер, например.

– Как-то не могу сказать, что прям сногсшибательно, – расстроенно признал я.

– Да уж, – согласились Гаврюшка и Макарон одновременно, что было крайне редко. Обычно они придерживались сугубо противоположных мнений.

– Классно! – сразу крикнул Василек.

– А зачем нам латынь? – заструился чистый и мирный голос Тимофея, звонкий и небесный, как какой-нибудь невиданный инструмент. – Можно просто сказать «вольные птицы», и будет красиво.

Понять, звучит ли это действительно неимоверно красиво или просто все, что произносят уста Тимофея, кажется откровением, было невозможно. Но тогда его слова влились в наши уши, как теплое молоко с медом, и мы все как один блаженно заулыбались.

– Да-а, – протянул я. – Вольные птицы, мы вольные птицы…

Фрэнк отвернулся и пошел по своим делам, ковыляя. Привидения то ли сопели под крышей, то ли улетели пугать шляющихся в столь поздний час по улицам людей. Двенадцать свечей ярко освещали наш чердак и наше единство, у которого только что появилось самое настоящее название.

Тетя Света (мама Макарона, Гаврюшки и Василька)

Полная, очень ухоженная женщина сидит в гостиной на диване в узкой сиреневой юбке, розовой кофточке с глубоким декольте и в серебряных туфлях на шпильках. На губах малиновый блеск, а волосы уложены идеальными, неподвижными волнами. Широко распахнув глаза, улыбается.

Муж мой? Ну, он у меня… А разве мы собирались о муже говорить? Работает он. Много работает. Как и полагается мужчине. Все-таки троих детей прокормить надо… Вернее, это я так говорю просто – прокормить, вы не подумайте. Конечно, мы не к тому слою относимся, чтоб о еде беспокоиться. Но современному ребенку, да и самим себе надо же достойную жизнь обеспечить.

Достойная жизнь? Ну, как… Чтоб не хуже, чем у людей, понимаете? В отпуск за границу хотя бы раз в год – это само собой разумеется. Об этом даже говорить нечего. Машину вон в прошлом году купили новую. Цветочками, украшениями муж меня балует. (Довольно смотрит на свою приподнятую ручку.) Понимает, что женщинам это надо.

Женщина… Женщина – это в первую очередь нимфа. Она должна хорошо готовить, соблазнительно одеваться, двигаться… (Демонстрирует.) Она муза, понимаете? Женщина работяга – это женщина-мужик. Я просто счастлива, что я избежала этой участи. (Шепчет.) Вы вон на Тоньку с четвертого этажа посмотрите. Муж удрал, с сыном больным бросил. А задайтесь-ка вопросом – почему! Я ей тысячу раз твердила: Тонечка, сделай причесочку, Тонечка, сходи к косметологу, сделай масочку… А ей даже ресницы лишний раз лень накрасить было, на ногти лачку нанести. Ну что тут удивляться-то? Мужчинам и поговорить с женой хочется, отвечала она. (Широко раскрывает глаза и смотрит исподлобья.) Угу! Меньше сказок читать надо было. Теперь не мучилась бы со своим инвалидом. Слава богу, у моих детей все чистенько да гладенько, тьфу-тьфу-тьфу!

(В комнату заглядывает мальчик в дуршлаге.)

Т. С.: Вот и сын! Василечек, миленький, подойди сюда!

(Мальчик входит, недоверчиво на нас поглядывая. Мама притягивает его к себе и снимает дуршлаг с головы.)

В.: Мааааам! (Отбирает дуршлаг.)

Т. С.: Зачем тебе это? Хватит дурачиться, у нас гости. (Выхватывает дуршлаг обратно. Мальчик начинает хныкать и тянуть руки к дуршлагу.)

В.: Мааам, ну дааай!

(Мама делает страшные глаза.)