Твоя Мари. Дневник. Часть 1

«Я часто думаю – а почему вообще мы оказались вместе? Почему, как вышло, что я подпустила Дениса так близко, хотя не хотела? Не вру – совершенно не собиралась ничего с ним иметь. Мне казалось, что отношения с ним – сплошная эмоциональная боль, вокруг него всегда будут виться другие женщины, а я не смогу этого терпеть. И дело не в том, что я не уверена в себе. Я просто не хочу растрачивать себя на такие вещи, как ревность. Такой странный способ самоубийства – пусть и в фигуральном смысле. Нет, я не хотела страдать из-за мужчины, даже если этот мужчина – Денис.

Я уклонялась от его попыток перевести наши отношения в какую-то более серьезную плоскость, не соглашалась ни какие-то свидания. Правда, не считала таковыми походы в театр, например – моя мама часто приносила билеты на самые модные спектакли или на те, где участвовали гастролеры из столицы, и мы с Денисом непременно их посещали. Но – не больше. Он провожал меня до дома и уезжал, а я не интересовалась, куда он едет.

Не скрою, узнать, что он встречается с кем-то, было бы больно. Но и убиваться по этому поводу я тоже не стала бы, слишком уж не хотелось этой боли.

Я и переспала-то с ним в первый раз исключительно из любопытства, удивив даже себя этим шагом. Он был моим первым мужчиной, но я у него явно не была дебютом – мне почему-то сразу так показалось, а позже Денис это подтвердил. Но какая, в сущности, разница, если я не собиралась выстраивать ничего серьезного? Такая вещь, как секс, не стояла в числе моих приоритетов и не являлась чем-то определяющим.

Мы стали делать это время от времени, я вообще не придавала значения этим постельным рандеву – ну, было и было, ничего особенного. Зато у Дениса начала съезжать крыша. Он непременно хотел какого-то развития, чего-то совсем другого, а не просто «переспали-разошлись».

Но мне, как ни странно звучит, именно такой формат отношений с ним казался наименее травматичным для себя. С ранней молодости я научилась беречь свою эмоциональную сферу от любых посягательств, так что дело тут было не в Денисе, а, скорее, в моих «тараканах». Я отлично знала, что в академии любая девчонка за такую возможность готова была бы на многое, но, возможно, именно это меня и отталкивало от Дениса. Я никогда не хотела того, чего хотели все.

И только Тема… Да, как ни странно, наручники, кляп и стек поставили все в моей голове на место. И то, что Дэн, оказывается, всем этим владел, сделало его куда привлекательнее в моих глазах. Он умел то, чего не умел и не знал никто вокруг меня.

Я с удовольствием отдала ему свое тело, по-прежнему оберегая душу и сердце, что бы он ни делал».

Иногда в шутку Мари называла то, что между нами происходило, «отношениями Шрёдингера» – они вроде как есть, но в то же время их как бы и нет. Что-то вроде происходит – но в то же время и не скажешь, что есть прогресс. Мы могли проснуться утром в одной постели, но потом неделю вообще не встретиться даже на лекциях. И было совершенно непонятно, кто мы друг другу, а я вдруг захотел определенности.

Мари почему-то никак не соглашалась сделать наши отношения чем-то постоянным, как будто боялась, что я стану посягать на ее свободу. Это было странно и очень обидно – как будто я ее недостоин. Иногда меня настолько переполняла эта обида, что, проводив Мари домой после театра, например, куда мы с ней ходили довольно часто, я ехал в общагу академии и там без помех получал все, чего мне не давала она. Уж не знаю, была ли Мари в курсе этих моих поездок, но, во всяком случае, она никогда ничего мне не говорила на эту тему. Наверняка до нее доходили слухи – девки вообще болтливы и не могут удержать такую информацию, как ночь, проведенная с кем-то из однокурсников. Но то ли Мари была выше этих слухов, то ли ей просто было наплевать на меня и мою жизнь отдельно от нее. Скорее всего, последнее.

Мне казалось, что я очень мало значу для Мари – настолько мало, что, встав утром из моей кровати, она совершенно спокойно забывает о моем существовании и может даже головой не кивнуть в лекционном зале. Я никогда не садился на лекциях рядом с ней – мне нравилось видеть ее профиль и рисовать его на задней стороне тетради с конспектами. Да и Мари, похоже, не нуждалась в моем обществе – среди ее одногруппниц обязательно встревал какой-нибудь парень, непременно садившийся рядом с ней и то и дело что-то нашептывавший ей на ухо. Мари практически не реагировала – но она вообще была такая, мужское внимание ее не будоражило. Я видел, как неодобрительно наблюдают за этим девки из ее группы – у них группа подобралась женская, и любой парень из параллельной вызывал ажиотаж.

Иногда, разозленный поведением Мари, а вернее – ее равнодушием, я сразу после лекции брал ее за руку и вел за собой, тащил к себе. Мари не сопротивлялась, но порой после секса просто вставала и уезжала домой, даже не позволяя мне ее проводить. Это бесило еще сильнее – ну, что я – недостаточно хорош для нее? Почему кто-то считает подарком ночь со мной, а она вот так встает и уходит, как будто на моем месте мог оказаться кто угодно?

Да, признаю – меня женщины избаловали вниманием, а с тех пор, как я понял, что и как с ними надо делать, вообще не было отбоя от желающих. Еще до Темы, до того, как я открыл в себе это, я знал, как заставить практически любую девушку хотеть вернуться ко мне. Любую – кроме одной. И, как назло, именно эта одна была нужна мне.

Тема всё расставила по своим местам, буквально вынула из коробки пресловутого кота, и стало ясно, что он жив-здоров и даже счастлив. Тот первый раз, когда Мари позволила сковать свои руки и вставить кляп, словно подтолкнул нас друг к другу. Но с того дня я и начал ощущать, что Мари со мной не потому, что любит меня, а потому, что я могу сделать с ней то, чего не сможет больше никто. Ну, на тот момент никто…

Я не раз спрашивал у нее – ну, неужели ты никогда меня не любила? Она всегда отвечала какой-то обидной шуткой и только однажды, уже безнадежно больная, в Москве, сказала:

– Я любила тебя с того момента, как впервые увидела. А ты никогда этого не понимал.

Эта фраза так обожгла меня, как не обжигал даже кнут в руке Олега – мне казалось, что этими словами Мари содрала с меня кожу, и теперь я всю жизнь буду вынужден жить, зная, что все угробил сам.

«Больше всего, разумеется, ему нравится видеть меня в постели, в квартире запойного дядюшки – там его любимое место. Он целует меня, сначала вроде как нежно, потом уже больно, потом так, что вздуваются губы… ложится сверху и все смотрит, смотрит… когда я уже вот-вот готова заорать, зажимает мне рот ладонью.

– Тихо… что ты орешь, спятила? Подними руки…

Все, конец свободе… Руки к изголовью кровати, ноги – к противоположной спинке. Он сам эту кровать выбирал, еще смеялся в магазине – «может, примерим, вдруг неудобно?» Представляю…

– Отлично… просто отлично… Слушай, почему в таком виде ты мне нравишься больше, а? – он отходит и любуется картиной. – Ты даже не представляешь, как это классно выглядит…

Отчего же, очень даже хорошо представляю – я вернулась из Греции, у меня потрясающей красоты ровный загар… Я недавно заново выкрасилась в иссиня-черный цвет, и это в сочетании с «мокрой» химией – просто полный кайф, я даже сама себе нравлюсь.

– Так… замечательно… посмотрим, что тут у нас в шкафчике спрятано…

Я этого не вижу, слышу только, как скрипит дверь старого шкафа, где Дэн держит девайсы – чтобы Серега в обморок не падал, шкаф запирается на ключ. Что-то настроение у него сегодня игривое – похохатывает, стихи идиотские читает – где набрался народного «тематического» творчества – не представляю…

– Ну, что ж ты такая молчаливая сегодня у меня, а? – свистит что-то, разрезая воздух, и опускается мне на ягодицы с такой силой, что я вскрикиваю, и в этот момент распахивается дверь, и на пороге возникает… Серега, пьяным голосом произносящий:

– Диня, племяш, на бутылку бы… – и осекается, увидев мизансцену – на кровати голая я, растянутая и прикованная, а рядом – дорогой племянник, в руке которого арапник, занесенный для второго удара… Картина Репина «Не ждали»… – Итить твою мать! Вы что тут устроили, а?! – трезвеет Серега.

– А ну, на хрен катись! – Денис едва сдерживает смех, и в шутку же замахивается арапником на дядюшку, который, заметно струсив, выскакивает за дверь и уже оттуда вопит:

– Сатанисты, ити вашу мать!

Денис закрывает дверь на ключ и валится на меня сверху, уже не сдерживаясь:

– Урод! Испортил все! – и хохочет во все горло. – Ты бы видела его рожу, Машка… полный отпад…

– Слезь с меня, я задохнусь…

– Отличная мысль… – он встает с кровати и снова лезет в шкаф, доводя меня скрипом до истерики. – Подними голову… – черт, я ненавижу эту маску, она тесная и вообще… – Супер! Переворачиваемся… – отстегивает руки, переворачивает меня на спину, снова застегивает наручники на трубе кровати. – Ноги не буду фиксировать, ага? – он еще и спрашивает! Да что сегодня такое вообще? Целует меня в живот, и я вздрагиваю – контраст… – А ты все-таки зря оперироваться не хочешь…

– Если ты еще хоть слово вякнешь, я встану и уйду! – шиплю я, и он усмехается, поглаживая меня по груди:

– Как? Трубу вырвешь?

– Да легко!

– Ну, ты-то можешь, кто бы спорил? Что за сволочная саба мне попалась, а? Я уже и не разбираю иной раз, кто из нас кто.

Размахивается и бьет меня по ноге, по бедру. Получается очень увесисто…

Я люблю его руки, не знаю, почему, но мне нравится, когда он касается меня руками, а не чем-то там еще. Поворачивает голову набок – елки, а вот это я не люблю – когда не я контролирую его движения, а он сам управляет моей головой. Это уже не минет, а изнасилование… Слезы заливают глаза, я задыхаюсь, давлюсь, мне плохо… Что сегодня посетило моего Верхнего, какая шиза… Наваливается сверху и зажимает сосок между пальцев – больно так, что уже не слезы из глаз, а искры…

– На цветок похоже – жалко, тебе не видно, на бутон… – сука, какой бутон, к едрене-фене, когда так больно? Эстет чертов!

Внезапно он разжимает пальцы и касается губами. Становится еще больнее, но только на секунду, а потом… Вот это да… меня просто в дугу выгибает от оргазма, я даже не понимаю, что происходит, как происходит – мне просто офигительно хорошо. Я чувствую, как бегут мурашки с воробья размером, и от этого новая волна… Я сейчас собственное сердце в горле чувствую, еще секунда – и оно просто выпрыгнет…

– Ну, что надо сказать своему Мастеру за такой экстаз? – он ложится рядом и целует меня в шею.

Я не в состоянии даже дышать, не то что говорить… какие там слова – когда все так…»

Я очень злился, когда она не слушала меня и улетала летом куда-то в жаркую страну – то Греция, то Турция, то Испания. Ей категорически нельзя было находиться на палящем солнце, но Мари, конечно, плевать хотела на свой диагноз в первые годы. И только когда получила сильнейший солнечный ожог, уложивший ее в реанимацию, резко прекратила свои вояжи, стала наносить летом солнцезащитный крем, носить вещи с рукавами и зонтик от солнца. Я не мог ей запретить эти поездки – не хватало власти, что ли. Вот Олег справился бы с этой проблемой запросто, а я не мог и потому всякий раз боялся последствий – а что мне еще оставалось?

Что я пережил, когда она лежала в реанимации, даже сейчас вспоминаю с содроганием. У Мари начались проблемы с кровью, появилась пигментация, но все это было ничто по сравнению с тем, как она чувствовала себя в моральном плане.

– Знаешь, мне всегда казалось, что все это ерунда… – говорила она, прижавшись ко мне на лестнице черного хода, куда я проникал при помощи небольшой суммы денег, отдаваемых за ключ дежурному сантехнику. – Вроде как – ну, болею, что тут такого, все чем-то болеют. И про солнце не верила.

– Как ты диплом-то получила, господи, – вздыхал я, обнимая ее и прижимаясь губами к волосам, которые теперь пахли больницей.

– Да при чем тут диплом… ты же знаешь – мы, медики, самые худшие пациенты, потому что сами все знаем.

– Надеюсь, теперь ты прекратишь свои вояжи под палящее солнце? Или недостаточно пострадала для этого?

– Ну, наконец-то что-то в этой жизни будет по-твоему, – усмехнулась она, поправив наглухо застегнутый воротник спортивной кофты, скрывавший огромное пятно на груди.

С помощью отца я достал ей крем, выводивший пигментацию, объяснив, что после его применения любые солнечные лучи ей противопоказаны. Но Мари, похоже, и сама здорово испугалась, потому что с тех пор в ее сумке с апреля по октябрь всегда лежал солнцезащитный крем, а одежда с длинными рукавами и небольшой зонт стали неотъемлемыми атрибутами в те месяцы, когда в нашем регионе появлялось солнце.