Дом Живых

– Опять! – мечется по сцене Пан. – Новые вводные! В последний момент! И режиссёр узнаёт последним!

– Мы все узнали одновременно, – утешает его Кифри.

– До меня дольше доходит! – трясёт бородой козел. – А значит, я осознал позже всех! А на мне вся ответственность! Мастеру что, он гений! А отдуваться за всех мне!

– Как утомительно он громок

и полон, вопреки всему,

неверия в состав актёрский! – жалуется Шензи.

– Как будто он один в театре

такой страдалец за любовь,

а мы бесчувственны! – продолжил мысль Банзай.

Эд на этот раз не стал комментировать высказывания своих сиблингов – все и так посмотрели на козла с укоризной. Впрочем, Пан эти взгляды проигнорировал, мечась за кулисами в поисках тифлингов-музыкантов, пока те, забившись в какой-нибудь тёмный угол, не нарезались снова.

***

– Полчек, друг мой, я жажду эксклюзива!

Риардон, бледный эльф, ослепительный красавец с кожей цвета опала, прошёл в кабинет драматурга без приглашения. Эльфы не особо считаются с чувствами других рас, поскольку те, по их мнению, живут слишком мало, чтобы представлять собой что-то значимое. Риардон, например, будучи владельцем, главным редактором и ведущим колумнистом главной городской газеты «Портодальская Истина», занимает этот пост ещё со времён Империи.

Полчек неохотно отложил перо.

– Здравствуй, Риардон. Предложить тебе что-нибудь? Есть вино…

– Мы с тобой называем «вином» разные вещи, – улыбается, демонстрируя белые острые зубы, эльф, – то, что позволю себе назвать этим словом я, стоит больше, чем ты заработаешь за свою короткую жизнь.

Эльфы, помимо прочего, славятся своим высокомерием, пренебрежительным отношением и полным отсутствием деликатности в отношении других рас. Это одна из причин того, что их популяция на Альвирахе последние пару тысяч лет неуклонно снижается. (Каждый эльф – отличный маг, искуснейший стрелок и блестящий фехтовальщик, но дубине огра или кисгодольской «перечнице» на это плевать.)

– Что тебе нужно, Риардон? – интересуется Полчек. – Не припомню, чтобы ты хоть раз притаскивал сюда свою пафосную эльфийскую задницу.

Риардон непринуждённо засмеялся. Оскорбить эльфа может только другой эльф, слова остальных для них как звон мошкары на закате.

– Я бы в жизни… Я говорю о моей жизни, а не том кратком эпизоде никчёмного существования, который считаете жизнью вы… Так вот, я бы в жизни не осквернил свои сапоги этой псевдокультурной помойкой, но город говорит о тебе, Полчек. А я профессионал и должен писать о том, о чём говорят люди. Даже если это такое нелепое недоразумение, как твои потуги изменить театральный канон. Говорят, ты полоскал в своём вертепе светлое имя Падпараджи Единождымученицы? – эльф демонстративно достал блокнот и перо.

Разумеется, для обладающего идеальной памятью Риардона (у эльфов идеальное всё, кроме манер) это лишь аксессуар, поэтому блокнот оправлен в красное золото, листы его – пергамент из кожи с век дракона, перо выдернуто из хвоста кенку, а стоимость комплекта превышает годовой оборот в порту. Правда, без учёта контрабанды.

– Пьеса написана с уважением к этой исторической личности, – ответил Полчек. – Я лишь показываю, что Падпараджа тоже была живым человеком со своими страстями и привязанностями.

– Ну, разумеется, была, – смеётся Риардон, – я брал у неё интервью каких-то триста лет назад. Горячая штучка! Но канон придуман не зря, дружок, и многие будут недовольны твоей подачей образа.

– Мне плевать. Мы не театр, а любительская труппа. Театральный кружок. Нам не нужна лицензия, и мы не обязаны соблюдать канон.

– Как знать, как знать! – качает идеальной высокой причёской эльф. – Это решает Дом Теней. О вас заговорили, Полчек, и заговорили разное. А когда о человеке говорят, к этому начинают прислушиваться. И не всегда те, кто хочется. Так что там у вас за эксперимент с иллюзиями?

Эльф придирчиво осмотрел кресло, счёл его недостойным благородного эльфийского зада и уселся на стол, небрежно сбросив на пол рукопись. Полчек вздохнул и закатил глаза. Риардон при всех своих недостатках – голос города. Его приходится терпеть.

– Франциско! – сказал он решительно.

– Да, господин!

– Подай господину эльфу твой лучший кофе.

***

– Эй, куда прёшь! – кричит сердито Спичка. – Два стакана минимум!

– Я друг господина Полчека! – возмущённо отпирается рыжий табакси.

– В первый раз тебя вижу, – загораживает проход секирой дварфиха. – Сам уйдёшь? Или за шкирку выкинуть?

– Но-но! Доложите Полчеку, что здесь сам Рыжий Зад! Агент самого популярного рэпера Порта Даль Нюхопса!

– Доложить? Я что, похожа на секретаршу, котёночек? А ну кыш отсюда!

– Я видел этого табакси сегодня с Мастером, – говорит подошедший из-за кулис Пан.

– Вот! Козла своего слушайте! Мы с Полчеком деловые партнёры!

– Ладно, – сдаётся Спичка, – время только теряем… Проходи. Но если пометишь что-нибудь, твой рыжей мордой и вытру, так и знай!

– Как вам не стыдно! – возмущается табакси, бочком просачиваясь в зал. – В наше время стыдно быть такой расисткой!

– Как много народу, – закатывает жёлтые глаза Пан, – это же ужас просто!

– Отродясь столько зрителей не собиралось, – соглашается дварфиха. – Я уже дважды посылала за дополнительным элем, и, боюсь, придётся посылать в третий. До первого звонка ещё час, а они уже пьют и спорят!

– Это провокация! – горячится у стойки какой-то полурослик, размахивая кружкой размером с его голову. – Таких, как Полчек, надо судить! И гнать из города! И снова судить!

– Это ещё за что, малявка? – смеётся синекожий ведалкен в камзоле цехового мастера.

– За дискредитацию светлой памяти Падпараджи!

– Да ладно! – вступает в разговор богато одетый полуэльф. – Все знают, что Верховная Птаха имела множество любовников и любовниц. Во времена Империи птахи были воинствующим орденом и не отказывали себе в удовольствиях. Да и нравы тогда были посвободнее нынешних.

– Падпараджа – это символ, а не человек! И приземлять её образ до скандальной любовницы беглой певички – покушение на святое! Если вы этого не понимаете – вы не патриоты Чела!

– Кто не патриот? Я не патриот? – начал вставать с табурета гривастый леонинец. – Я тебе, недомерок, сейчас уши на затылке бантиком завяжу!

– А ну сели все! – рявкнула Спичка. – Сели и выпили! У меня тут бар, а не гладиаторская арена, и кто не заказывает – вылетает на улицу впереди своего визга!

Спорщики покосились на блестящее лезвие секиры и согласно закивали:

– Ещё по кружечке нам, уважаемая! От искусства так и сохнет в глотке!