Такова её природа

Такова её природа
Мария Виверна

Её природу невозможно было расшифровать, перевести на простой человеческий язык. Она сама не всё понимала, но и не могла передать, что с ней происходит. Порой ей хотелось быть сухой реалисткой с ледяным рассудком и таким же обжигающе леденящим сердцем. И в конечном итоге она отказывалась от такого желания, ибо пока она чувствует этот мир, она живёт. Пока она чувствует его так тонко, так болезненно, она близка к совершенству. И нет ничего более разрушающего, чем желание быть совершенной.

Мария Виверна

Такова её природа

– Так больше нельзя… Нельзя.

Она стояла под струёй горячей воды в джакузи, обняв себя руками и опустив голову. Закрыв глаза, она наслаждалась этой горячей водой, льющейся нежным потоком на бледную кожу. Мурашки пробегали по телу, стоило только расслабить мышцы, а затем снова их напрячь. В ванной ничего нельзя было разглядеть – пар всё занял собой. В глазах защипало. Она зажмурила глаза, стиснула зубы и прижала подбородок к грудной клетке, опустив голову. Слёзы смешивались с водой и быстрым потоком спешили вниз по телу к ступням.

Чем дольше она так стояла, тем больше слёз лилось, тем легче становилось в голове. Боль напряжения. Сжимающая боль в области висков и лба, которая усиливалась после сильного стресса, но особенно во время длительных умственных нагрузок. Не сильная. Но изнурительно ноющая, надоедливая, неугомонная. Хоть её и описывают как «сжатый обруч вокруг головы или надетая тугая каска», но для неё эта боль не имела сравнений ни с чем. И сейчас эта боль, так часто сопровождающая её, постепенно утихала. Лёгкость, появлявшаяся в темени, давала возможность выдохнуть, но ещё не полной грудью, не сейчас. Ещё не время. Нужно немного потерпеть, совсем немного. Она подняла голову в потолок джакузи, встречая струи кипятка лицом. Приоткрыв рот и впустив немного воды, она смочила пересохшее горло.

«Позднее я не буду так остро реагировать. Поначалу так всегда. Я уже не ребёнок, чтобы так эмоционально откликаться на происходящие события. Пора привыкнуть», – уговаривала она себя, вновь опустив голову, будто принимала наставления невидимого мудрого духа.

Выключив воду, она снова включила её, почувствовав, что замерзает. Кипяток вновь хлынул на спину, и она блаженно выдохнула.

«Так всегда: стоит сделать шаг навстречу изменениям, как я закрываю эту дверь, в то время как другая дверь давно требует замков, засовов, цепей, а лучше сразу цемента», – она ухмыльнулась и всё-таки выключила воду.

Она не могла жить без тепла, без воды – простой горячий душ был минимальным счастьем для неё. Ведь, как подшучивали над ней родители, она вышла из воды, скинув русалочий плавник. Но выйти из ванной давно было пора, так же, как и из изживших себя отношений. Однако эти отношения не успели изжить себя. Они не успели даже начаться.

Они познакомились год назад. У них не было романтичных свиданий, они не ходили рестораны, не посещали культурные мероприятия, у них не было общих спортивных интересов: ей нравилось плавание и волейбол, а ему – футбол, который она находила бесполезным занятием. Они были абсолютно разными во всём. Но их встреча была неизбежной.

Она не раз разрывала их отношения. Но когда она поставила точку, спустя девять месяцев он поставил запятую. Он нашёл её. Снова. Она не соскучилась по нему. Сердце не заколотилось, как обычно пишут в любовных романах для домохозяек. Она держала в руках телефон с сообщением, где он просил её о встрече. Она не знала, что ответить. Жизнь, которой она жила теперь: свободная, без зависимости от чувств, от чужого настроения, без привязанности к кому-либо. Такая жизнь была идеальной для неё. Ведь она понимала, как пелось в одной песне у группы Queen «To much love will kill you in the end». Она понимала, что сердце когда-нибудь не выдержит. Сколько она себя помнила, она любила всем сердцем, слепо следуя за этим чувством, отдаваясь ему всецело. Про таких женщин как она говорили «она безрассудна в любви». На это она отвечала, что для неё другой любви нет на свете. Равновесие разума и сердца не предполагает наличие любви. Любовь обладает силой, способной разрушить любую константу. Она сравнивала любовь с анархией, насмехающейся над законами, переступающей все границы, она мчится или плывёт не спеша, для неё нет регулировщика, нет устава, нет временного предела. Она есть, просто есть. Такое суждение о любви было для неё единственным в природе.

Она согласилась. Он выслал за ней такси, как обычно. Сентябрь ещё не вошёл в свои права, но лёгкая осенняя прохлада уже присутствовала в воздухе и добавляла свойственный ей аромат. Этот аромат ей нравился даже больше, чем морозная свежесть в конце года. Что-то особенное, что-то из детства, что-то очень приятное – вот и всё толкование этого сентябрьского аромата. Она прищурилась, глядя на его сообщение, подождала несколько секунд. Покой нарушен. Но не было трепета, с которым пташка рвётся из клетки в небо навстречу яркому, согревающему солнцу и нежному ветру, ласкающему её истосковавшиеся по свободе крылья. Её ждал маленький подарок. Ему хотелось удивить её. И это ещё больше заинтриговало её. Атласная юбка, лёгкий свободный топ на бретельках, длинный кардиган и утончённые босоножки, ремешки которых подчеркивали её косточки на щиколотках, с маленькой сумочкой, а в дополнение массивные серьги, которые она так любила. Такси ехало в знакомом направлении, и когда она подъехала к входу, то слегка улыбнулась. Не успев выйти из такси, она увидела его. Сейчас, в тёплое время года он почему-то показался ей ещё лучше. Или она просто успела подзабыть его или соскучиться по нему? И то и другое было верно. Они очень долго не виделись. И сейчас лучше него не было никого для неё. Длинные ноги, одетые в джинсы, кожаная светлая куртка цвета кофе с молоком и то, как он окликнул её и устремился к ней. Да, определённо, всё остальное было лишним. Он спросил её, почему же она согласилась на встречу после длительного разрыва, но она промолчала и просто улыбнулась. Ей хотелось сохранить интригу, но они оба понимали, что если не на всю оставшуюся жизнь, то на настоящий момент они созданы друг для друга, и не стоит копаться и искать ответы на глупые вопросы. А после встречи он написал ей сообщение, что делал очень редко, как сильно скучал по ней и всегда думал о ней. И это было великолепным завершением встречи. С тех пор он называл её «моя Нежность».

Но его непостоянство вновь вывело её из равновесия.

И все те переживания, что пишутся в сопливых романах современности, ничто в сравнении с тем, что происходит с женщиной на самом деле. С тем, что происходит с ней. Нет никакого ощущения порхания в облаках, нет того состояния сладкого дурмана, несравненного экстаза. Нет, в её кровеносных сосудах больше не было биологической жидкости вкуса железа. Новое, ещё никем не открытое вещество, питало её тело. Новое, но известное пока только ей. Она готова была вывести формулу этого вещества. Но как? Химия любви давно известна учёным умам. Что же это за состояние, консистенция…?

«Химия никогда мне не давалась. Эти формулы может запомнить только сумасшедший», – думала она, вспоминая свои годы в университете.

Именно. Только помешавшийся на всей этой непостижимой простому уму гармонии молекул и атомов, их природе, сочетании, взаимодополняемости, только он мог… Нет. Не мог. Не смог бы. Не смог бы составить формулу, которая полностью бы соответствовала тем испытаниям, обрушившимся на её душу. Это сводило её с ума. Это мешало ей думать, жить привычным, бестрепетным ритмом, который её устраивал уже долгие годы. Это вещество, разлившееся по её нутру, выбивало её из колеи. Это было очередным проклятьем неугомонного Купидона.

«Когда же у тебя иссякнут стрелы?» – выдохнула она.

Нервный срыв. Нельзя сказать, чтобы часто, но и не редко он сопровождал её. Длительное нервное напряжение, бесконечные стрессы, особенно в школьные годы, в конце концов, давали свои плоды, словно растение, периодически подпитываемое подкормками из нескончаемых пагубных составляющих, которые травмировали её психику, калечили её внутренний мир и заставляли забыть о спокойствии. Спокойствие, которое так трудно было восстановить.

Агрессия доходила до того, что она рвала волосы на голове. В порывах у неё было желание вырвать их до одного, но она никогда бы этого не сделала – где-то глубоко внутри она знала, где эта грань. Грань между желаемым и дозволенным. И это касалось далеко не волос. Она знала, где заканчивается её собственное, а где берёт своё начало чужое. Эта граница порой заставляла её страдать. Просто в силу того, что она родилась такой. Природа запрограммировала её на выполнение определенного функционала, конкретного перечня действий – ни больше, ни меньше. Такие люди, как она, приходят в этот мир с одной целью – нести себя в жертву. Да, вся её жизнь была полна самопожертвований: спасать, отдавать, дарить. Она не вспоминала о себе даже в самый последний момент, потому что считала, что другие нуждаются в помощи больше, чем она. Она не считала, что страдает, когда отдавала последнее, наоборот, нечто приятное переполняло её душу, она чувствовала, что в этом и есть её предназначение – в помощи нуждающимся. Но со временем эта помощь приходила лишь к животным. Она отвернулась от людей. Она отвернулась от них, от их нескончаемого потребительского отношения к жизни и к ней самой, от отношения, пожирающего всю её созидательную энергию, всю её доброту, милосердие. Но страшнее было потерять доверие в её глазах. В этих глубоких, бездонных глазах ребёнка, в глазах, из которых на людей смотрела Вселенная. Вселенная, насквозь пронизывающая всё их гнилое нутро, оголявшее их оголтелую страсть в опустынивании её наивной души. Вселенная, которая оберегала её чистую, неосквернённую душу. Душу, которую она в порывах отчаяния готова была продать, лишь бы перестать ощущать эту боль опустынивания. Но эта боль не прекращалась, она могла утихнуть, но не прекратиться окончательно. И, к несчастью, от этой боли не было панацеи. Так же как и не было выведено до настоящего момента формулы вещества, которое питало её тело и концентрировалось в сосудах. Она отвернулась от людей. Ей не было больше дела до их трудностей, какими бы глобальными они ни были.

Глядя на высокую и роскошную ель перед окном, она всегда останавливала взгляд на её веточках.

«Издалека они такие пушистые, будто нежные хвойные пушинки. Но стоит приблизиться к ним, и глазам открывается вся их острота. Острые мохнушки», – ухмыльнулась она.

На ветвь села синичка.

«Так аккуратно, – заметила она. – Они никогда не ранят свои лапки, знают, как приземлиться, у них своя тактика, стратегия приземления».

Она улыбнулась и задумалась о том, как было бы хорошо обладать такой же стратегией, чтобы выйти с наименьшими повреждениями.

«Наверное, люди также разочаровываются во мне».

В ней было особое очарование, приманивающее самых разных людей. Стоило ей посмотреть на человека, особенно ему в глаза, и она тут же становилась центром внимания для этого человека. Её отличал и голос, который строило бы применять в озвучивании мультфильмов. Часто именно он ставил её в неловкое положение при поиске работы, вводил в краску, когда люди сомневались в её совершеннолетии, и совершенно неважно, сколько лет ей было на тот момент: двадцать, двадцать два, двадцать пять, двадцать восемь. Яркий макияж с убранными в богатый пучок волосами далеко не всегда «спасали ситуацию» при покупке шампанского. И хоть эти ситуации ей льстили, всё же она чувствовала себя как будто неполноценной. Заниженная самооценка не давала ей выделяться в средней школе – она всегда старалась спрятаться в джинсы и простую кофту, лишь бы поменьше обращать на себя чужое внимание. Отец и мать баловали её одеждой в младшем школьном возрасте, одевая то в платья, то в вышитые бисером красивые брюки и ярко-янтарного цвета колючий свитер (этот наряд был её любимым – она особенно часто вспоминала его, глядя на смолу или мамины крупные серьги с янтарём). Особенно много у неё было заколок, резинок для волос, которыми её мама украшала её косу, собранную и закреплённую тонкими невидимками на темени. Длинные волосы ей не позволяли распускать, да и это было неудобно. Строгость в её семье была на первом месте. Её отец отличался тиранией. Он контролировал чуть ли ни каждый её шаг. Порой, когда она смотрела на других отцов, думала, все ли они такие же как он? Нет, определённо нет. Она знала, что они не такие. Уже тогда, в начальной школе, она наблюдала за людьми, подмечала их природные особенности и считала их странными. С ранних лет политика отца, вживляемая ей словно чип под кожу, становилась основой воспитания. Но благодаря матери эта политика искоренилась в подростковом возрасте. С трудом, но искоренилась. Почему? Отец был вездесущим дьяволом, мучившим её душу. Он следовал за ней везде. Как сказал Джонни Депп в фильме «Сонная лощина»: «На словах святоша, а по сути жестокий тиран». Эти слова как нельзя лучше характеризовали её отца.

Порой, ей казалось, что она никогда не избавится от этой тирании, насилующей её душу. Нервозность, чрезмерная сентиментальность, которые и без того ей были посланы природой, обогатились разрушающей энергией в сотни тысяч раз. Она росла замкнутой в себе, хоть и поддерживала связь с несколькими одноклассниками, близкими ей по духу хотя бы малость.

Вибрация телефона отвлекла её от мрачных воспоминаний. Практика. Документы нужно прислать до определённого срока. Она уже досрочно сдала документы. Массовая рассылка. Бездумная, раздражительная, автоматическая. Это иногда раздражало. Никакой индивидуальности. Масса. Масса из трёх сотен человек, совершенно не отличающихся между собой для дирекции университета. Неудивительно.

«Деньги. Их волнуют лишь наши деньги. – Ухмыльнулась она, глядя на SMS-сообщение. – Всех интересуют лишь мои деньги». – Она смахнула уведомление с экрана.

И лишь он. Лишь он ухаживал за ней исключительно. Человек, обременённый заботами о собственной и семейной жизни. Он не думал о ней лишь как об источнике энергии. Он был другой. Ничем непримечательный, он не отличался особой запоминающейся внешностью. Но что-то в нём зацепило её. Их знакомство тоже было необычным. Она не рассчитывала на продолжительные, серьёзные отношения, не придумывала себе нечто несбыточное. Но его ухаживания затмили его внешние недостатки. Однако и эти недостатки, как она со временем заметила, растворились в его же собственных поступках. Она не заметила, как через несколько встреч привязалась к нему, притянулась как магнит. Нет. Ведь магниты тянутся друг к другу с противоположными зарядами. Впервые в жизни она усомнилась в себе, что является тем самым плюсом. Почему? Собственничество. То чувство, унаследованное от отца, которого она презирала с детства. То состояние, которое не давало ей жить спокойно. Наверное, как и любая женщина, она хотела, чтоб мужчина принадлежал ей всецело, только ей.