Крокодил

Когда Миша коснулся легкими пальцами подмышки Яги, покрытой сосочками черных бритых волос, там проступила крупная фиолетовая вена. Яга открыла глаза. Миша взял с живота Яги шприц, снял с иглы колпачок и прошил вялую кожу подмышки. Игла уперлась в твердую глянцевую стенку вены, поскользнулась, но Миша не пустил ее в сторону, надавил, проколол. Опустил поршень до упора.

Сочно потекла кровь – темная и тугая, словно все время стояла в вене, не двигаясь. Яга почувствовала, как в пальцах забегали мурашки. И сама кровь забегала, разгоняясь. Яга сразу что-то вспомнила и что-то забыла. Тело зашевелилось, принимая позу, на которую Яга не могла посмотреть со стороны, но знала, что поза эта – главная в жизни. Наконец, кровь добежала до стоп, затекла в вечно холодный большой палец правой ноги, палец стал гибким и поведал мозгу, что он, а не мозг, тут главный. Когда палец себя осознал, Яга спустила ноги с кровати, встала и, двигаясь прерывисто, словно постоянно натыкаясь на тонкую скорлупу, которую надо ломать, пошла к окну.

Окно предстало занавеской – голубой с разводами. Яга растопырила ноги, готовая стать тем, кем уже когда-то была. Присела. Вывернула запястья. Отъехала от одного конца подоконника к другому, ухватилась за оконную ручку, чуть не упала, но упасть она не могла – от глаз до окна росла невидимая опора, которая выдержала бы десять таких, как Яга. Сдвинув колени, Яга прижала локти к бокам, подвернула кисти рук. Изумилась, застыла, не шевелясь и не падая. Кровь текла по жилам, не стояла. Точка в занавеске держала, не отпускала.

Светка смотрела на Ягу до тех пор, пока Миша, наклонившись, не загородил ее. Миша тронул подмышку Светки.

– Гонишь? – она подняла на него лицо и выгнулась, когда Миша ее проколол.

На лице Светки мелькнуло выражение – «Ах, вот оно как может быть!» и быстро исчезло, как исчезла и сама Светка. Но она вдруг вернулась.

– Яга, че расселась?! Вставай давай! – Светка поднялась, подошла к Яге и пнула ее. Яга не пошевелилась. Она сидела с закинутой головой, и по всему ее опухшему лицу разливалось тупое блаженство.

Поставив на табуретку ногу, покрытую язвами, Анюта тыкала в нее иглой. Из самых глубоких язв вытекал гной, и Анюта вытирала его концом белой кружевной косынки, повязанной на щиколотку.

Светка прошла мимо нее, прихватив с кухонного стола бутылку с бензином.

Она спустилась с крыльца. Потянулась до хруста в костях. На ее спине по всей длине обозначились позвоночные бугорки.

Подошла к яблоне.

– Я тебя садийа, я тебя йюбйю, – сказала стволу, похожему на ящерицу, застывшую и затянутую темной корой.

Яблоня росла высокая, неподрезанные ветки уходили в разные стороны. Кое-где на них висели буро-коричневые, сгнившие за зиму и высохшие за весну плоды, которых никто никогда не ел. Они и похожи были на младенцев, которых не срезали с пуповины потому, что уже в момент рождения те были мертвы.

Светка потянулась за веткой, наклонила к себе и принялась развязывать мокрый узел. Яблоня качнулась под порывом ветра, Светка выпустила ветку из рук, лента метнулась от нее. Но Светка снова поймала ветку и развязала узел.

Зеленую атласную ленту покрывали темные крапинки.

Светка пошла в теплицу. Открыла раскисшую за зиму дверь. Внутри оказалось холодней, чем снаружи. Посередине были свалены пустые коробки, в которые мать по весне сажала рассаду.

Светка положила ленту на землю, полила из бутылки бензином. Достала из кармана спички, чиркнула.

– Забирайте своего Ойега, – громко сказала она.

Светка сидела на корточках и смотрела, как огонь жрет ленту, сначала превращая ее в черную.

– Вот каким Ойег оказался, – тихо проговорила Светка. – А строий из себя… Пусть уходит.

Она резво встала, но тут же согнулась, обхватив рукой коленки, будто кто-то дернул за жилы в ногах.

Светка потрогала коленные чашечки, поплелась в дом, вошла в комнату, переступив через вытянутые ноги еще не вернувшейся Яги, открыла шкаф и долго смотрела на моток новой фиолетовой ленты.

Похабно растянув рот, Старая с закрытыми глазами сидела в кухне. Она раскачивалась, как будто находясь в полусне.

– Ты че, реально потолок недо… белила? – спросила Яга, заплетаясь языком.

– Реально все бросила, сюда побежала, – Старая открыла мутные глаза. – Хозяйка вернется, че будет… Скандал будет.

– Так невтерпячку, да? – злобно спросила Яга, но Старая из осторожности промолчала.

– Че, хата хоть крутая, скажи, Старая, – снова заговорила Яга уже другим голосом.

– Круче, чем у Анькиных родителей, – ответила та, и лицо ее дернулось.

– А че там? Такая же широкая плазма?

– Шире, – Старая шмыгнула носом.

– А кухня какая?

– С вытяжками всякими.

– Еще че там?

– Круто там.

– Была бы у меня такая хата, я б никогда не кололась, – сказала Яга. – И ребенка, может быть, родила б.

– Как можно колоться, когда у тебя своя хата есть, – вяло сказала Светка. – Хоть какая, все равно своя. Я б ремонт делать начала.

Анюта промолчала.

– Че, блядь, все такие умные! – вдруг закричала Яга. – Бляди! Я одна по точкам хожу, одна закуп делаю! Надоело всех тащить! Сами никто не встанут! Жоп не оторвут! А как сваришься, все первые лезут!

Ее злые голубые глаза остро вспарывали не только пространство вокруг, но и само ее одутловатое лицо.

– Опять ты на психах, – проворчала Старая и ушла в комнату.

За ней потянулась Светка.

– Че, блядь, все такие ранимые? – забубнила Яга. – Я тут королева, блядь. Моя кухня, блядь. Закуп – мой. Блядь. Сдохли б тут без меня… Опять, блядь, кровь не течет. Стоит, блядь, стоймя. Как хуйня пластиковая. Как болит, блядь… Миша, давай быстрей. Скоро мама придет. Говорю, мама придет. Миша, быстрей. Кому говорю – Миш-ша… Ижди-венцы, блядь.

Миша не обернулся и ничего не ответил, но начал быстрее крутить кастрюльную крышку.

– Че ты, Миша, а? – с угрозой спросила Яга. – Че ты такой Миша, а?

– Да, такой Миша, – ответил он, не оборачиваясь.

– Че ты, Миша? – заулыбалась Яга. – К Вадику ходишь. А мы тут тебя ждем.

– Нич-че, – бросил Миша.

– Анюта! – требовательно позвала Яга. – А-ню-та!

Аня показалась из комнаты. Ее лицо покрывал толстый слой тонального крема.

– Тоналку мою схватила, – сощурилась Яга, улыбаясь.