Становление и развитие экономической теории. Том 1

Становление и развитие экономической теории. Том 1
Марина Александровна Шестеренко

Книга «Становление и развитие экономической теории» представляет собой обзор мейнстрима экономической теории, лучший из имеющихся на русском языке. Неотъемлемая часть образования людей, живущих в условиях венчурного капитализма. Подходит для внеклассного чтения учеников старшего школьного возраста.

Марина Шестеренко

Становление и развитие экономической теории. Том 1

Предисловие

В течение последних нескольких десятилетий экономическая наука дала несколько выдающихся теорий и несколько выдающихся имён, которые останутся в истории экономической теории. Они, бесспорно, возродят интерес к истокам, к становлению и к развитию экономики как науки. Это учебное пособие, «Становление и развитие экономической теории», представляет собой удобочитаемый текст, формат которого охватывает основные теоретические и методологические идеи, продолжающие формировать экономическую теорию.

Эта книга предназначена для желающих иметь представление о том, что представляет из себя мейнстрим западной экономической теории и метода. Она предлагает исчерпывающий обзор полного диапазона экономической мысли от древности до современности. Рамки этого обзора не предполагают энциклопедичности, но его достаточно для демонстрации поразительной непрерывности экономической мысли, с одной стороны, с другой стороны, удивительной многогранности открытий в области экономики, происходящих, вероятно, оттого, что экономика находится на стыке многих научных дисциплин. Одолевший эту книгу читатель непременно поймёт, каким образом прошлые аналитические вклады в науку, как те, что благополучно вошли в экономический мейнстрим, так и те, что не вошли в него, сформировали современную экономическую теорию. Помимо этого, книга объединяет самые значимые методологические проблемы и аналитические модели с историческим обзором отдельных вкладов в науку. Более того, она исследует более широкие последствия теории для разворачивающейся социальной и экономической политики.

Часть первая

Истоки и становление экономики

Глава 1

Экономика и её история

Экономический анализ вылился в богатую и обширную историю со времени, которое, формально, считается его отправной точкой, – более двухсот лет назад. Наука экономика развивалась как отдельная интеллектуальная система со времён Древней Греции, именно древние греки дали нам слово «экономика», сведя его значение к «ведению домашнего хозяйства». После Средневековья экономика считалась предметом моральной философии, но в семнадцатом веке из неё выделилась политическая арифметика. Восемнадцатый век был временем ещё одного качественного изменения – физиократии. В конечном счёте, эта дисциплина приняла большую часть современной её формы под названием политическая экономия в конце восемнадцатого века. Благодаря тому, что она неуклонно получала признание и в двадцатом веке стала профессией, более узкий термин, экономика, стал представлять собой выработанное общими усилиями обозначение для совокупности принципов и методов научного исследования, которое теперь можно назвать «мейнстримом». Данная интеллектуальная система продолжает изменяться и сейчас.

Поскольку экономика находится на стыке многих научных дисциплин, она весьма разнообразна и красочна, охватывает множество неортодоксальных мнений. Она даёт пристанище изысканиям институционистов (старых и новых), социалистов, марксистов, радикалов, австрийцев, пострикардианцев и посткейнесианцев, – упоминаем только о немногих из них. Эта книга не есть попытка уделить равное время и внимание всем точкам зрения. В ней мы концентрируемся на развитии господствующего направления экономического анализа по мере того, как он разворачивался в культуре от Древней Греции и до наших дней. Обоснование такой специфической фокусировки у нас двоякое. Прежде всего, мейнстрим экономики представляет собою консенсус относительно того, что есть экономика. Во-вторых, историческая перспектива мейнстрима экономики наверняка обладает большей, по сравнению с прочими, ценностью для современного студента экономики. В любой трактовке предмета экономической теории важным будет то, что экономика была до настоящего времени и есть живая форма интеллектуального дискурса, а не устоявшаяся раз навсегда совокупность научных постулатов, но здесь, в данной книге, мы освещаем мейнстрим истории экономической теории и метода в том виде, в котором он существует поныне.

Предмет изучения экономики, принятия решений людьми, нацелен на будущее, тогда как история направлена в прошлое. Но люди могут судить о том, где они находятся только исходя из того, где они были раньше, и, похоже, это условие сохраняет свою силу в интеллектуальной сфере ровно в такой же степени, как и в мире реальных событий. Историческая наука – это история людей, и если они захотят понять самих себя, то не смогут обойтись без истории. В данной книге предметом специального интереса является история науки, это сочетание слов мы используем очень широко, указывая на кумулятивные приращения человеческого знания. История науки – весьма неоднозначная вещь. Один взгляд на неё заключается в том, что она детализирует историю последовательного продвижения идей, составленных из эпохальных вкладов новых крупиц знания, добавленных к накопленному наследию прошлого, таким образом, кирпичик за кирпичиком, возводя здание научного знания, делая его всё выше. Другой взгляд состоит в том, что наука продвигается посредством «органического» роста – процесса взросления – при котором знание медленно развивается от полного предрассудков и мифов младенчества ранних цивилизаций к изощрённо сложной структуре современной науки. Третий взгляд на экономическую науку в её историческом развитии состоит в том, что наука и её метод продвигается посредством эволюционных скачков, фазовых переходов, изложенных в работах биологов развития, почему бы и нет? Ни одно из этих воззрений на историю науки не является совершенно точным описанием прошлого, как, по-видимому, не являются они и надёжными в том, что касается прогнозирования и планирования будущего. Часто случается, что научная мысль продвигается сходным с биологической эволюцией образом, сначала разделяясь на множество мелких подразделений, впоследствии путём обособленного развития различных отраслей знания, которое каждую из них приводит к жёсткой традиции, узкой специализации и коллективным навязчивым идеям. От этого дробления и трансмутации периодически происходят новые синтезы, которые постепенно, по нарастающей, подталкивают нас вперёд, до тех пор, пока не наступит следующая стадия деления интеллектуальной клетки.

Новые синтезы никогда не бывают результатом простого сложения двух зрелых ветвей интеллектуальной эволюции. Каждое новое отклонение и последующая реинтеграция влечёт за собой слом жёстких, застывших структур научной мысли, результата чрезмерно узко специализированного развития в прошлом. К сожалению, мы не знаем очень многого о том, как и почему возникает этот процесс. Мы узнали, что большинство гениев, которые были виновниками основных мутаций в истории научной мысли, обладали, по-видимому, определёнными общими чертами. Во-первых и в первую очередь, великие интеллектуальные пионеры прошлого имели скептическое, почти бунтарское отношение к традиционным идеям. Во-вторых, они сохраняли (по крайней мере, изначально), открытость, граничащую с наивным легковерием, по отношению к новым концепциям. Из этого сочетания зачастую происходит эта ключевая способность видеть знакомую ситуацию или проблему в новом свете.

Другой предпосылкой для фундаментальных открытий, является «зрелость» эпохи, нечто поддающееся, по-видимому, распознаванию, если не ex ante, то хотя бы ex post. Мертон, в числе прочих, объяснял условия, ведущие к возникновению «повторяющихся открытий» в науке – явлению, при котором двое или большее число людей, работая независимо друг от друга, приходят к одной и той же идее или одинаковому подходу; как если бы требовалось выполнение неких предварительных условий для того, чтобы могло произойти качественное изменение; его ёмкий термин, который он приводит в одной из своих книг, – серендипность[1 - Термин «серендипность» был введён в оборот Хорасом Уолполом. Он обозначает открытие, сделанное случайно.], – проливает свет на суть описываемого явления. Часто открытия в области экономики делали учёные, исследовавшие вовсе не экономические явления, ярким свидетельством этому является биография Уильяма Стенли Джевонса.

Таким образом, одно из приобретений, которое мы получаем от изучения истории экономики, – лучшее понимание творческого процесса. Этот текст даёт нам несколько фундаментальных догадок о сущности «социологии знания». Экономика – это мозаика из допущений, фактов, обобщений и методик, и очень трудно понять, каким образом возникла нынешняя система идей, не имея никакого представления о том, как отдельные мыслители пробивались к решению проблем прошлого. Понимание истории экономики даёт перспективу. История экономики показывает примеры того, что способность анализировать проблемы меняется со временем, и не всегда в лучшую сторону, как и в мире биологических видов – мыслители прошлого часто, по крайней мере, не уступали в проницательности нашим современникам.

Глава 2

Экономическая мысль античности и средневековья

В течение большей части человеческой истории экономика не существовала отдельно от общественной мысли вообще. Даже в восемнадцатом веке Адам Смит рассматривал экономику как одну из составляющих юриспруденции. Это обстоятельство затрудняет поиск первых законов экономического мышления, не потому что размышления об экономике отсутствовали начисто, а потому что линии демаркации между общественными науками были размытыми. Считается, что экономика обособилась, когда она стала идентифицироваться с саморегулирующимся рыночным процессом, а открытие рынка как саморегулирующегося процесса было феноменом восемнадцатого века. Однако зёрна экономического анализа были посеяны задолго до восемнадцатого века, в Древней Греции.

Экономическая наука древних греков

Древние греки привнесли в экономическую науку рациональный подход к общественной науке в целом. В мейнстриме экономической теории их экономику описывают как «предрыночную», не потому, что в ней отсутствовала торговля, а, скорее, в том смысле, что продукция была не унифицированной, ею не обменивались на организованных товарных биржах, её не подвергали анализу ради неё самой. С 500 до 300 гг. до н. э. политическая и экономическая жизнь была подчинена войне. Греческие мыслители были озабочены, в основном, экономической и организационной эффективностью, их мировоззрение было антропоцентричным, а не механистическим. Другими словами, человек был мерой всех вещей. Древние греки возлагали большие надежды на исследования того, как можно максимизировать счастье человека, но они не открыли саморегулирующегося рынка, являющегося сущностью современной экономической науки.

Древнегреческая культура признавала две противоречащие друг другу концепции индивидуализма. С одной стороны, авторитарный правитель был наделён властью принимать административные решения ради общественного блага. Это вело к развитию рационального прогнозирования, основанного на идее об абстрактно определённой личности как о базовой ячейке общества. С другой стороны, каждая семья была патриархальной и нацеленной на успех, что вело к развитию представления об отдельном гражданине как о главной инстанции по принятию решений. Эти две противоречащие друг другу формы индивидуализма, способствовали официальному акцентированию в греческом обществе личного управления домашним хозяйством и гедоническому расчёту с точки зрения разумного эгоизма.

Поскольку греки концентрировались на элементах человеческого контроля, они больше совершенствовали административное искусство, чем экономическую науку. Их экономика была незатейливой и простой. Она состояла из сельского хозяйства в его изначальном виде и ограниченной площадной торговли. У государства почти не было невоенных статей расхода; оно было, главным образом, средоточием религиозной и военной деятельности. В ходе детальной разработки сущности управления греки всё же развили аналитические структуры, важные для экономической теории. В частности, следующие компоненты современной экономики берут своё начало в греческой мысли: гедонический расчёт, субъективная ценность, убывающая предельная полезность, эффективность и распределение ресурсов. Главными писателями, которые внесли свой вклад в экономический анализ, были Ксенофонт, Платон, Протагор и Аристотель.

Ксенофонт об организации, стоимости и разделении труда

Произведения Ксенофонта (прим. 427–355 гг. до н. э.) – панегрик искусству администрирования. Солдат, отличившийся в боях, и ученик Сократа, Ксенофонт формулировал свои идеи с точки зрения отдельного принимающего решения руководителя, будь то военный командир, общественный администратор или глава домашнего хозяйства. Он рассуждал об эффективных, в противоположность неэффективным, линиях поведения. В своей «Экономике» он исследует правильную организацию и администрирование частных и общественных дел, тогда как в своей работе «О доходах» он даёт рецепт экономического возрождения Афин середины четвёртого века до н. э.

Он полагал: хороший управленец стремится к тому, чтобы увеличить размер экономического прироста ячейки общества, начальником которой он является, будь то семья, город или государство. По Ксенофонту, это достигается с помощью организации, мастерства и одного из самых основных экономических принципов, разделения труда. Ксенофонт приписывал любое увеличение и количества, и качества товаров этому организующему принципу. И он распространил его на анализ соотношения между концентрацией населения и развитием специализированных навыков и продуктов. Это озарение лежит в основе знаменитого изречения Адама Смита о том, что специализация и разделение труда ограничены объёмом рынка.

С современной точки зрения, ксенофонтовский лидер – тот самый исключительный индивид, который организует действия людей – противостоит, скорее, силам природы, а не силам, действующим в рыночной экономике. Хотя лидер мотивирован получением выгоды для себя, стяжательство как таковое не считается «естественным». Для Ксенофонта, «естественный» экономический процесс состоит в том, что разумный человек, используя свои органы чувств и рассудок, извлекает из природы то, что необходимо для избегания дискомфорта и удовлетворения человеческих нужд. Это активное и рациональное поведение, направленное на получение удовольствия и избегания боли, было официально признано в доктрине гедонизма, части греческого менталитета. Много веков спустя эта же самая идея всплыла в субъективистской теории ценности, ставшей отправной точкой развития неоклассической экономики.

Очевидно, что концепция субъективной стоимости Ксенофонта предвещает современную экономическую мысль. В одной из своих работ, которая называется «Герой», Ксенофонт отмечает, что человек, живущий скромно, находится в лучшем положении, чем человек, перед которым стоит множество лишних блюд. Суть здесь в том, что дополнительное удовлетворение, извлекаемое человеком из потребления, уменьшается по мере того, как увеличивается потребляемое количество еды, это идея, со временем, вошла в экономический анализ как принцип уменьшающейся предельной полезности. Также Ксенофонт пытался нащупать какое-либо значимое различие между чисто индивидуальной субъективной концепцией ценности и более объективной общей концепцией богатства, или собственности. Сделанный им вывод заключается в том, что богатство является относительной концепцией. Таким образом, в своём рассуждении о распоряжении имуществом, он заметил, что одни и те же вещи являются богатством и не являются им в зависимости от того, понимает или нет тот, кому они принадлежат, как их использовать.

Мысль о том, что ценность происходит из удовольствия, приносимого неким товаром, а не из самого по себе этого товара, является центральной в теории полезности в экономике. Это обращение к субъективной оценке хорошего в противоположность плохому было посылом греческой мысли со времени первых софистов до Аристотеля.

Платон и административная традиция

Между тем, как Ксенофонт концентрировался на практической сущности руководства и политики, Платон (приблизит. 427–327 гг. до н. э.) анализировал политическую и экономическую структуру государства в целом. Оба писателя разделяли общий взгляд на человеческий фактор как на первичную переменную политической экономии и искусства управления государством, но Платон исследовал оптимальный общественно-экономический строй посредством исследования и совершенствования морального императива справедливости. По представлению Платона оптимальное государство есть жёсткое, статичное, идеальное состояние всего общества, любое вообще изменение которого считалось регрессивным.

Расширяя концепцию, которую исследовал Ксенофонт, Платон доказывает, что город обязан своим существованием специализации и разделению труда. Он писал, что город, или государство, является ответом на человеческие потребности, потому что мы несамодостаточны и имеем множество нужд, по этой причине люди собираются вместе благодаря взаимному обмену, торгу, в ходе которого каждый полагает, что извлекает выгоду из этого торга. На город можно смотреть со многих различных точек зрения. Со строго экономической точки зрения, город представляет собой относительно большой рынок для обмена товарами и услугами. Таким образом, вышеприведённая выдержка ведёт нас к теории обмена. Специализация создаёт взаимозависимость, а зависимость друг от друга устанавливает взаимный обмен. Хотя Платон не пошел настолько далеко, чтобы основать настоящую теорию обмена, он действительно взялся за выяснение природы экономического распределения – что неизбежно при любом исследовании справедливости.

По Платону специализация и разделение труда устанавливают эффективность и производительность. Как тогда должно распределять плоды эффективности и производительности? Платон отвечал, что товары и услуги должно распределять через рынок, с деньгами в качестве символа торговли. Но, в типично греческой манере, он не считал, что рынок способен к саморегуляции. Рынок, как и государство, требует административного контроля. Элементами контроля, отстаивавшиеся Платоном, были бумажные деньги, ими необходимо было управлять, чтобы устранить прибыль и ростовщичество, и определённые «законы» справедливости (напр., обычаи и традиции), имевшие бы результатом установление распределения долей согласно строгим математическим принципам. Чёткие аналогии идеям Платона имеются в современном институционализме.

Придерживаясь административной традиции Древней Греции, Платон основывал своё идеальное государство на мудром и эффективном руководстве. Ксенофонт сознавал, что из людей, нацеленных на поиск прибыли, получаются хорошие управленцы до тех пор, пока их произвол обуздывается административным контролем. Платон далее подкреплял свою мысль, изобретая необходимые инструменты контроля. Убеждённый в том, что все виды прибыли (включая ссудный процент – прибыль от денег) были угрозами существующему порядку вещей, он пускался в пространные рассуждения с тем, чтобы оградить своих лидеров от всякой коррупции. Верный административной традиции, он воздвиг идеальное государство на фундаменте мудрого и эффективного руководства. Он предложил, чтобы на руководителей была наложена обязанность жить в соответствии с принципами коммунизма, чтобы их не искушало приобретение вещей, и чтобы они не отвлекались от задачи мудрого управления государством. Он искал способы сделать из солдат философов, чтобы сформировать правящий класс «стражей», сочетающих в себе силу и дисциплину воина с мудростью и разумом учёного. Осознавая преимущества специализации и разделения труда, Платон отстаивал необходимость некоей «классовой специализации», в соответствии с которой одна из элитных групп талантливых и благородных правителей была бы обучена руководить политической экономией.

Протагор и гедонический расчёт

Тогда как Платон был абсолютистом, Протагор (приблизит. 480–411 гг. до н. э.) был релятивистом. Его субъективизм иллюстрирует приписываемая ему знаменитая максима: «Человек есть мера всех вещей». Другими словами, хоть истину найти нельзя, пользу можно. Согласно Протагору, решать, что составляет общественное благо и как его достичь, дело граждан государства. Как будто в противовес абсолютной власти Платона, Протагор превозносил демократический процесс. Он верил в здравый смысл, а не в науку, и в практический опыт общества в противоположность доктринам теоретиков морали и политики. Не удивительно, что Платон был одним из его главных критиков.

Субъективизм Протагора основан на взаимодействии человеческого восприятия и физических феноменов. Сформулированный в то время, когда считалось, что зрение существует благодаря свету, испускаемому глазом (а не входит в него), он предполагает, скорее активный, а не пассивный взгляд на индивидуализм. Общеизвестно, что Протагор сказал: «каждый из нас является мерой вещей, которые существуют, и тех, которые не существуют. Тем не менее, огромная разница между одним человеком и другим заключается только в этом: вещи, которые являются и воспринимаются человеком, отличаются от того, чем они являются и как воспринимаются другим». Таким образом, для Протагора, в отличие от Платона, тема средств была гораздо важнее темы целей. Предполагалось, что социальная стабильность должна быть гарантирована индивидуальным участием в выборе целей. Подобно всем древнегреческим философам, Протагор питал интерес к влиянию, оказываемому руководством и администрированием, но он настаивал на том, что надлежащая роль администратора/ руководителя заключалась в том, чтобы давать советы, а не безраздельно править. Мысль Протагора дошла до нас только из вторичных источников. Тем не менее, софисты, из которых Протагор был одним из самых ранних и великих, определённо посеял семена некоторых идей, которым было суждено расцвести в девятнадцатом веке.

Аристотель и двусторонний обмен

Аристотеля (приблизит. 384–322 гг. до н. э.) интересовал аналитический потенциал сравнения измерения полезности. В его работах «Топика» и «Риторика» он представил систематизированное рассмотрение элементов выбора, свойственных принятию решения на общественном уровне. Важнее всего для современной экономической теории то, что Аристотель рассуждал о стоимости с точки зрения инкрементных сравнений. Однако, его систематичные сравнения стоимости, основанные на субъективной предельной полезности, развивались в направлении, совершенно не имеющем отношения к теории стоимости. Скорее всего, аристотелевский анализ обмена был попыткой определить критерий справедливости, на котором зиждилось законодательство Афин. Как бы то ни было, в аристотелевском анализе обмена соображения справедливости господствовали над соображениями экономической целесообразности.

Важно отметить, что Аристотель взялся за анализ изолированного обмена в противоположность рыночному обмену. Эта разница особенно подходит для понимания процедуры и следствий аристотелевской модели. Экономисты определяют изолированный обмен как обмен товарами двух сторон при пересечении их собственных субъективных предпочтений, без всякой связи с другими альтернативными возможностями рынка. Рыночный обмен, с другой стороны, имеет место, когда отдельные участники торговли приходят к принятию своих решений исходя из понимания непрерывной, повсюду проникающей торговли между большим количеством участников на организованном рынке с доступной информацией о нём. В рыночном обмене, общеизвестная цена является конечным результатом объективного сложения конкурирующих интересов множества покупателей и продавцов. При изолированном обмене, напротив, не существует текущей рыночной цены. В отсутствие взаимодействия больших количеств участников рынка, справедливость каждой сделки может быть определена незаинтересованной третьей стороной, например, арбитром или судьёй. Более того, оценка должна производиться для каждого отдельного случая. Изолированный обмен был одним из обычных явлений для Аристотеля, и он остаётся совершенно обыденным делом и сегодня в доиндустриальных экономиках с неунифицированными товарами.

Природа общественного строя. Аристотель, несмотря на то, что был любимым учеником Платона, отверг концепцию идеального государства своего учителя. Вместо этого, он отдавал предпочтение смешанной экономике, которая допускала больше воздействия экономических стимулов. В отличие от Платона, Аристотель отстаивал право на частную собственность для всех классов, на том основании, что это способствует экономической эффективности, служит источником общественного спокойствия и поощряет развитие моральных качеств.

В дни Аристотеля, афинское государство функционировало в большой степени как распределительная экономика. Богатство и привилегии распределялись в соответствии с обычаями, традицией и государственными директивами. Среди вещей, подлежащих распределению, были: всякого рода почести, бесплатное питание, общественные увеселения, рационы зерна, прибыли от серебряных рудников в Лориуме, а также выплаты многим гражданам за присутствие на судах в качестве присяжных заседателей и за присутствие на общественных собраниях. На жаргоне современной социальной теории, эти права были прерогативой каждого гражданина Греции. Аристотель считал эти права защитой от бесконтрольной демократии. Таким образом, главным предметом его интереса был вопрос о справедливости распределения разного рода благ.

Природа торговли. Именно на этом фоне необходимо оценивать аристотелевский анализ двустороннего обмена. Он рассматривал обмен как двусторонний процесс, при котором, в результате обмена, обе участвующие стороны обогатятся. Побуждение к обмену существует в том случае, когда каждая из сторон потенциальной торговой операции имеет некий избыток, с которым участники торговли охотно расстанутся в обмен на товары друг друга. Поэтому, обмен построен на понятии обоюдности. С этого пункта, анализ принимает направление, скорее, судейское, а не коммерческое. Этот факт является первостепенным в следующем отрывке, в котором Аристотель анализирует бартерную торговлю:

Пропорциональное воздаяние получается при перекрестном попарном объединении. Так, например, строитель дома будет A, башмачник – B, дом – Y, башмаки – S. В этом случае строителю нужно приобретать [часть] работы этого башмачника, а свою собственную передавать ему.

Если сначала имеется пропорциональное равенство [работы], а затем произошла расплата, получится то, что называется [правосудным в смысле справедливого равенства]. А если нет, то имеет место неравенство, и [взаимоотношения] не поддерживаются; ничто ведь не мешает работе одного из двух быть лучше, чем работа другого, а между тем эти [работы] должны быть уравнены. Так обстоит дело и с другими искусствами: они были бы уничтожены, если бы, производя, не производили[2 - Нечто.] определенного количества и качества, а получая это, не получали бы [как раз] такое количество и качество. Ведь [общественные] взаимоотношения возникают не тогда, когда есть два врача, а когда есть [скажем], врач и земледелец и вообще разные и неравные [стороны], а их-то и нужно приравнять.

Поэтому все, что участвует в обмене, должно быть каким-то образом сопоставимо. Для этого появилась монета и служит в известном смысле посредницей, ибо ею все измеряется, а значит, как преизбыток, так и недостаток, и тем самым сколько башмаков равно дому или еде. Соответственно отношения строителя дома к башмачнику должны отвечать отношению определенного количества башмаков к дому или к еде. А если этого нет, не будет ни обмена, ни [общественных] взаимоотношений. Не будет же этого, если [обмениваемые вещи] не будут в каком-то смысле равны. Поэтому, как и было сказано выше, все должно измеряться чем-то одним. Поистине такой мерой является потребность, которая все связывает вместе, ибо, не будь у людей ни в чем нужды или нуждайся они по-разному, тогда либо не будет обмена, либо он будет не таким, [т. е. не справедливым]; и, словно замена потребности, по общему уговору появилась монета; оттого и имя ей «номисма», что она существует не по природе, а по установлению (nomoi) и в нашей власти изменить ее или вывести из употребления.

Итак, расплата будет иметь место, когда справедливое равенство установлено так, чтобы земледелец относился к башмачнику, как работа башмачника к работе земледельца («Никомахова этика).

Этот отрывок плюс другие принадлежащие Аристотелю замечания на эту тему, стали предметом дотошного и повторяющегося рассмотрения для писателей-схоластов средневековья, в течение которого западная мысль осторожно, крошечными шагами продвигалась к осмыслению того, что есть предложение и спрос. Аристотелевский анализ, из-за того, что смысл его был туманным, и он не был сфокусирован на изучении рынка, не слишком приближает нас к анализу рыночной цены. Не понятно ни на какой тип пропорции намекает Аристотель в приведённом выше отрывке, ни что означает взаимность (или даже равенство) в этом контексте.

Позже разные писатели пытались придать геометрическую форму аристотелевскому анализу. Так, Николай Орем предложил диаграмму, представленную на Рис. 2–1. К сожалению, эта геометрическая «модель» не проливает свет на фундаментальные проблемы экономики. Несмотря на кажущуюся схожесть с современными кривыми спроса и предложения, перекрещенные диагонали на Рис. 2–1 не являются функциональными отношениями в математическом смысле. Далее, в нём отсутствует представление о цене, хотя и имеется предположение о некоем виде равновесия, которое уравнивает субъективные полезности. Сверх того, эта схема ничего не проясняет ни относительно распределения прибыли между двумя торговцами, ни о справедливости обмена, ограниченного некими произвольно выбранными рамками.