Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга 1

«Совсем, совсем не урод! Я бы даже сказал – очень недурна… И слава Богу!»

– Не утомила ли вас дорога, сударыня? – любезно спросил он.

Виоланта, разрумянившаяся после проезда верхом, действительно выглядела очень привлекательной. Не отпуская руки герцога, на которую опиралась, она слегка сжала ее и, улыбаясь так, как улыбаются только счастливые женщины, ответила:

– Я любовалась Францией, ваша светлость, разве это может утомить? И, если бы не встреча с вами, желала бы продлить путешествие и дальше.

«Не дура и не урод, – заключил герцог. – И я – король Сицилии. Все сложилось просто прекрасно!»

Ему вдруг захотелось сказать что-то очень хорошее. Не любезное, не такое, что обычно следует говорить, а нечто особенное, чтобы сразу стало ясно – он ей действительно рад.

– Моя дорогая, – приосанившись, начал герцог, – отныне главной моей заботой станут только ваши удовольствия. Клянусь, на первом же турнире, я раскрою шлем самому сильному противнику исключительно в вашу честь!

Виоланта улыбнулась еще шире. Но в её переполненном благодарностью взгляде вдруг промелькнуло странное выражение – то ли жалость, то ли скука…

«Но не урод – и слава Богу», – подумала принцесса.

В тот же день всем было объявлено, что после бракосочетания супруга герцога желает именоваться на французский манер, и отныне называть её следует – мадам Иоланда Арагонская, герцогиня Анжу.

АНЖУ (1400 – 1407 г,г,)

Герцогиня де Блуа не ошиблась: очень скоро Луи Анжуйский действительно готов был забыть обо всем на свете, и даже о своих любимых военных забавах на юге Италии.

Утром после первой брачной ночи, горделиво подождав, когда слуги растянут перед придворными простыни с кровавым следом, герцог Луи оповестил всех, что супруга его «совершенная прелесть». Утомленный, но довольный облик герцога значительно подкреплял эти слова, изумляя собравшихся. Все знали, что плотских утех его светлость никогда не чуждался, но, не имея времени и особенного желания для галантных ухаживаний за светскими дамами, предпочитал развлекаться с маркитанками своего войска, не капризными пастушками из окрестностей Анжера, да с заезжими шутихами из балаганов. Мадам же новая герцогиня, мало того что в девках засиделась, так еще и воспитана, скорей всего, была на постах и молитвах. Кто мог ждать от подобного союза иных радостей, кроме тех, которые давал один только расчет? И вот – надо же…

При анжуйском дворе долго гадали, чем и как эта принцесса-монашка смогла так порадовать их герцога, пока не пришли к выводу, что новое – всегда интересно, и раз его светлости понравилось, то дай Бог, чтобы продлилось это как можно дольше и не кончилось уже через месяц.

Однако, не кончилось.

С восторгом абсолютно детским следил герцог за действиями супруги, ловко и очень толково занявшейся ведением его дел. И в конце концов тоже пришел к собственному выводу, что брак по расчету, несущий в своей основе заранее оговоренные выгоды, может принести и совершенно неожиданные удовольствия.

Так прошёл целый год. И, хотя Господь не послал герцогской чете никакого потомства, никто при дворе не сомневался в том, что герцог регулярно посещает покои жены, и делает это не только из чувства обязанности… Многие, правда, считали, что мадам Иоланда на людях с супругом несколько холодна. Но знатоки, постигшие тонкости любовной науки, уверяли, что «в этом-то все и дело…».

Одним словом, в чем бы там дело ни было, а герцог Анжуйский обрел в браке счастье и совершенно этого не скрывал.

Да, супруга его не была изысканно хороша собой, зато мила, а самое главное, необычайно умна и хозяйственна. За последующие три года она не только преобразила родовые замки герцога – Анжер и Сомюр, достроив и усовершенствовав их очень толково, но и завела новые, крайне полезные связи при дворе.

На рыцарских турнирах которые в ту пору были еще часты, и которые Луи Анжуйский предпочитал не пропускать, мадам Иоланде оставляли место рядом с королевской четой, где она сидела между Валентиной Орлеанской и Маргаритой Бургундской, являя всем нейтральную благорасположенность к обеим.

Узнав от мадам Маргариты о пристрастиях её мужа – всесильного Филиппа Бургундского, раздобыла где-то старинный, украшенный превосходными гравюрами, манускрипт о подвигах сира Роланда и, дождавшись повода, поднесла его герцогу Филиппу в подарок. Нельзя сказать, чтобы Луи Анжуйский пришел в восторг от этого её поступка – Бургундца он всегда недолюбливал – но, с некоторых пор, ко всем действиям жены его светлость относился с каким-то изумленным почтением. К тому же подарок оказался так хорош, что мадам Иоланду любезно пригласили в Дижон, где хранилась большая часть книжных сокровищ Бургундии и где, после знакомства с древними рукописями, герцогине был представлен давний воспитанник и верный союзник герцога Филиппа – Карл Лотарингский.

Теперь уже мало кому приходило в голову считать Иоланду Анжуйскую женщиной не самого большого ума. Несмотря на крепнущее положение при французском дворе, она с удивительным чутьем и тактом умела отступать в тень, как только затевались обычные интриги, возвышающие сегодняшних фаворитов-однодневок и низвергающие вчерашних. И епископ Лангрский с большим удовлетворением писал в Милан своему другу Филаргосу: «Дела моей племянницы отменно хороши. При дворе, где она принята с должным почтением, вряд ли найдется кто-либо другой, умеющий так умно подняться надо всем этим переплетением пристрастий и ненависти. Королева к ней благоволит, герцог Филипп приглашает осмотреть свои коллекции, и наши ученые авиньонские кардиналы находят много разумного в её речах. Я же с особой радостью отмечаю, что племянница моя совершенно избавилась от губительных пристрастий ко всякого рода предсказаниям и прочим еретическим сказкам. Она также завела полезные для нашего дела знакомства. Покровительство, которое Анжуйская чета нам оказывает, воистину неоценимо! Поговаривают, что с её светлостью имел продолжительную беседу герцог Лотарингский, давний Ваш неприятель. По слухам, после беседы он выглядел крайне изумленным и даже… – только умоляю Вас не обижаться, друг мой! – преданный мне человек слышал, как его светлость произнес что-то вроде: «Коли так, пусть сажают своего Филаргоса хоть на кол…». Из чего я заключил, что не сегодня-завтра смогу одним из первых поздравить Вас с кардинальской шапкой…».

Епископ ничуть не лукавил. Светские дела и хозяйственные заботы в Анжу мадам Иоланда успевала сочетать и с устройством Пизанского собора, и с продвижением кандидатуры Петроса Филаргоса в кандидаты на папский престол. При этом она не забывала и о продолжении самообразования. Только теперь интересы её, действительно, приобрели иную направленность.

История и великие правления были уже достаточно изучены. Остались в прошлом и туманные пророчества о судьбах стран и отдельных личностей, а интерес её светлости переориентировался на более высокую ступень познания.

Тайные учения, опыт общения с духами и потусторонними мирами, алхимия, как средство получения материальных субстанций, изменяющих дух, и прочие подобные знания окружили герцогиню плотным кольцом откровений, из которых она придирчиво отбирала самое необходимое.

Благо и недостатка в интересующем её материале не было. Из Аль-Мудайка – королевского дворца арагонских королей на Майорке – ей, помимо романтических поэм францисканца Раймонда Луллия, переслали и его философские трактаты, включая сюда знаменитую «Книгу влюбленных и возлюбленных». Здесь мадам Иоланда нашла много интересных и полезных мыслей об истине, принимающей разные личины, и о борьбе противоположностей, составляющей основу мирового устройства.

Зачитывалась герцогиня и сочинениями Франциска Асизсского – основателя францисканского братства, и трактатами его самого верного последователя – монаха Фратичелли, особенно интересуясь рассуждениями последнего о природе стигматов, полученных святым Франциском от шестикрылого серафима. Немало ценного почерпнула она, читая записи откровений Иоахима Флорского о трех эпохах мировой истории, согласующихся со святой Троицей. И выводы, которые мадам Иоланда сделала, беседуя как-то с духовником герцога Бургундского, стяжали ей славу «женщины неординарного ума».

К тому же, всеми правдами и неправдами, духовник самой герцогини доставал откуда-то полные, не кастрированные официальными церковными властями, издания «Изумрудных скрижалей» Гермеса Трисмегиста, теорию «слов силы» каббалиста Абулафия и даже приблизительные описания устройств волшебного зеркала доктора Мирабилиса и говорящего андроида, созданного Альбертом Великим.

Изучая собранные рукописи, мадам Иоланда готовилась к чему-то, что понимал, видимо, только отец Мигель, потому что при нём одном могла она себе позволить странные восклицания, вроде часто повторяемого: "Да, теперь и это я смогу обосновать!", или: " Отличный довод! Пусть попробуют опровергнуть!"

Луи Анжуйский на ученые забавы жены смотрел сквозь пальцы. А вернее было бы сказать – не замечал их совсем. Стоило его светлости появиться в поле зрения герцогини, как все книги моментально закрывались, свитки скатывались, и мадам охотно переключалась на обсуждение новых доспехов к предстоящему турниру, или выслушивала рассказы герцога о советах, которые он дал каменщикам, укрепляющим северную башню Анжера.

Однажды на турнире в Париже, устроенном в честь прибытия нового германского посла, герцог Анжуйский, сражаясь на мечах с мессиром дю Шастель, так разошелся, что едва не раскроил тому голову. Несчастного капитана унесли оруженосцы, а герцог, поддев мечом, в качестве трофея, искореженный шлем противника, отправился к своему шатру.

Нельзя сказать, чтобы он слишком мучился угрызениями совести – турнир есть турнир, мало ли что на них случается. Тем более, что это была уже третья славная победа, и, похоже, в этом сезоне равного герцогу по бою на мечах уже не будет. Хорошо бы и завтра показать себя так же удачно в джостре, а все остальное он готов уступить кому угодно другому.

Герцог отбросил в угол шатра шлем побежденного дю Шастеля, стянул с намокшей от пота головы свой собственный, неторопливо переоделся и, отослав слуг, кликнул виночерпия.

Каково же было его удивление, когда вместо Себастьяна, обычно прислуживавшего на турнирах, вино принес один из оруженосцев.

– Себастьяна мадам герцогиня отправила к мессиру дю Шастель, – пояснил оруженосец, наливая герцогу вино. – Велела справиться о здоровье капитана, да поднести ему флягу Сомюрского красного. А еще она велела спросить – не соблаговолите ли вы сами навестить шатер мессира дю Шастель?

Луи Анжуйский буркнул в ответ что-то неразборчивое, залпом осушил кубок и, отослав оруженосца, задумался.

Заподозрить супругу в интересе любовного толка ему даже в голову не пришло – мадам Иоланда для этого слишком разумна. Но что такого важного мог представлять собой этот дю Шастель, раз герцогине вздумалось переживать из-за его здоровья?

И сам Танги, и его брат Гийом – всего лишь дворяне на службе у герцога Орлеанского. Да – храбры, честны и благородны, но таких и при Анжуйском дворе хоть пруд пруди. Неужели супруга строит на них какой-то расчет в отношении Орлеанского дома? Странно… Слишком мелковаты эти дворянчики для крупных дел.

Хотя… Дела жены всегда так загадочны и так мудрено запутаны, что в них каждая мелочь чему-то да годна. Вмешиваться в них, не разобравшись? Нет! Пожалуй, лучшее, что его светлость может сделать – это помочь. Да и при дворе не худо благородством блеснуть…

Герцог вздохнул. Покосился на новый, еще ни разу не пользованный шлем, который собирался надеть завтра на поединок с Монлюсоном. «Что ж, – подумал он, – вещь, конечно, дорогая… Пожалуй, даже слишком дорогая для мессира дю Шастель. Но я, в конце концов, герцог Анжуйский, и мое благородство цены не имеет! Сам, разумеется, в его шатер не пойду, но шлем отправлю. И, раз уж её светлости так нужен этот капитан, думаю, она будет довольна. Король не расплатился бы щедрее…».

Тем же вечером, когда Гийом дю Шастель наведался в лекарский шатер, где приходили в себя раненные на турнире рыцари, он был немало поражен. Лежа на походной кровати с перевязанной до самых глаз головой, его брат Танги изумленно рассматривал роскошный, невероятно дорогой шлем, стоящий перед ним на специальной болванке, которые обычно можно увидеть в лучших оружейных.

– Однако…, – Гийом обошел вокруг шлема, оценивая не столько красоту отделки, сколько прочность и удобство. – Если это плата герцога Анжуйского за разбитую голову, то, ей-богу, Танги, твоя голова того не стоит. Какая сталь! Какая работа! У нас такую не делают. Как думаешь – германская или итальянская?

– Испанская, – медленно выговорил Танги.

– Да? – Гийом с сомнением поднял брови. – Тебе виднее, конечно… Но подарок хорош! Не ожидал от его светлости. Не служи я у герцога Орлеанского, поехал бы проситься на службу в Анжу. Если там так залечивают раны – эта служба как раз по мне.

Он еще раз обошел шлем и, поскольку брат задумчиво помалкивал, отхлебнул вина из бутыли, стоящей в изголовье походной кровати.

– А вы тут неплохо живете, – Гийом радостно осмотрел бутыль, – и вино отменное! Откуда такое?

– Из Сомюра, – ответил Танги. – Подарок её светлости мадам Иоланды.

– Ого! Семейство решило тебя обласкать? – Гийом присел к брату на край постели и понизил голос. – Что происходит, Танги, откуда такое внимание?

– Не знаю…

Танги дю Шастель покосился на остальных раненных. Сегодня днем, когда принесли сначала вино, а потом шлем, кое-кто из них усмехаясь заметил, что капитану очень повезло с герцогской женитьбой. Дескать, такая щедрость Луи Анжуйскому не свойственна, но с тех пор, как появилась герцогиня, в Анжере все стало с ног на голову.