Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга 1

Чего, кстати, нельзя было сказать о самом посланнике. Бедняга так замерз, что, наплевав на все условности, большую часть времени проводил за шатрами, где плотной стеной стояли возки, кареты и подводы, на которых привезли всю утварь, и где устроили бивуаки рыцари из свиты, лучники и оруженосцы. Они разложили огромные костры, возле которых и грелись на зависть всем остальным. И несчастный посланник готов был зарыться прямо в горящие дрова, настолько он промерз…

2

Епископ Филаргос обозревал все это пышное великолепие и невольно усмехался про себя.

Как бывший воспитанник францисканцев, он все ещё неодобрительно относился к роскоши. Но положение обязывает, и, потирая руки над жаровней, епископ нет-нет да и поглядывал с тайным удовольствием на огромный сапфир, который пришлось надеть поверх бархатной перчатки.

Пришлось…

Этот перстень, за версту бросающийся в глаза, служил опознавательным знаком, по которому принцесса должна была сразу, без представления, отличить Филаргоса от тех священников, которые представляли дома де Руа и д’Айе. И хотя сам он считал, что греческая внешность достаточно его выделяет, все же епископ Лангрский настоял именно на перстне.

Что ж, пусть будет, решил для себя Филаргос. Из-за раскола между Римом и Авиньоном переписка епископов относительно встречи принцессы на французской земле велась почти тайно. Такой же тайной, но по другим причинам, она могла быть у французского епископа и с племянницей. Что поделать, любая политика дело очень тонкое, особенно семейная. Она, в отличие от политики официальной, оперирует нюансами, на первый взгляд, не всегда понятными. Сплошные намеки, иносказания, недомолвки… Скорей всего, перстень являлся не столько опознавательным, сколько условным знаком, которым монсеньор Лангрский что-то давал знать арагонской принцессе. А вот что именно, Филаргос счел за благо не выяснять. И вообще решил не слишком демонстрировать свою догадливость и не спорить из-за пустяков. Пока он им нужен, всё, что делается, делается на пользу и ему. Лишь бы только и принцесса не обманула ожиданий. Пусть хоть десятая часть того, что писал о ней монсеньор Лангрский, окажется правдой, и тогда Новарский епископ признает любые дипломатические уловки правомерными, а также признает и то, что не зря мёрз на этой пограничной дороге.

Наконец, между деревьями полупрозрачной рощицы, что скрывала заставу, замелькали желто-оранжевые камзолы копьеносцев, затрубили сигнальные фанфары, и замерзающий в ожидании лагерь пришел в движение. Свита побежала на свои места, из главного шатра, поправляя наряды, выбрались дамы, и даже несчастный кастильский посланник, закрыв оледеневший нос меховым шарфом, оторвался, наконец, от костра и заковылял к остальной знати, проклиная железные доспехи, положенные ему по кастильскому дипломатическому уставу.

На дороге появились первые всадники.

Ехавший во главе отряда, держал в руке флаг, в уменьшенном виде копирующий королевский штандарт – напоминание о том, что титул королевы Арагона всего лишь номинальный. Следовавшие за ним двенадцать пажей тащили на огромных носилках позолоченные статуи святого Евлогия Кордовского, Ламберта Сарагосского и святой Лукреции; за ними двигалась подвода с приданым принцессы, и следом восемь конюших вели в поводу великолепных скакунов – подарок принцессы будущему супругу.

Отдельным строем поезд сопровождал отряд французских рыцарей во главе с герцогом ди Клермоном. По протоколу они представляли Луи Анжуйского и все без исключения довольно высокомерно поглядывали на отряд арагонских дворян, одетых слишком скромно и чопорно по мнению французских щеголей.

Замыкали шествие крытая повозка с фрейлинами принцессы и огромная, переваливающаяся по дорожным рытвинам зимняя карета, со всех сторон увешанная гербами королевств Сицилии, Неаполя и Арагона.

От кареты валил пар, из трубы на крыше веял легкий дымок, и все встречающие, ежась и кутаясь, невольно позавидовали принцессе, которой сейчас явно было и тепло и уютно.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Из окна своей натопленной кареты Виоланта осмотрела собравшееся общество, дождалась, когда откроют дверцу и, прежде чем выйти, погрузила руки в большую муфту.

– Улыбнитесь им, ваше высочество! – прошипела дуэнья, сидевшая напротив. – Вы должны с первой минуты произвести хорошее впечатление!

Виоланта окинула её холодным взглядом. Стоило ли отвечать? Старуха отсюда поедет обратно, и о ней будет забыто навсегда. А тем, кто сейчас ожидает выхода будущей французской герцогини, она еще успеет улыбнуться, чуть позже, когда поговорит с Филаргосом и определится, кому эта улыбка нужна, кому – не очень, а кто её вообще не достоин.

Францисканцы не зря учили Виоланту не лицемерить без нужды. «Сладкие улыбки и фальшивые речи оставьте для непригодных глупцов, – говорили они. – Не пытайтесь понравиться всем сразу. Лучше, при встрече с нужными людьми, старайтесь, чтобы никто ничего про вас сразу не понял. Заинтересуйте этой непонятностью, присматривайтесь и молчите о своём интересе до тех пор, пока люди не выскажутся о себе сами и самым исчерпывающим образом! Так вы вернее определитесь – нужны ли они вам на самом деле и, заодно, получите информацию, с помощью которой будете ими впоследствии управлять».

Умная Виоланта легко усваивала такие уроки, поэтому вышла из кареты даже не пытаясь придать лицу какое-то определенное выражение. Она просто вышла, пробежала взглядом по лицам встречающих и поклонилась.

Но поклонилась так, что всем сразу стало ясно – в их лице арагонская принцесса кланяется Франции, как своему новому дому.

4.

Филаргос уже устал одной и той же рукой поправлять то шапку, то ворот мантии. С того момента, как принцесса вышла из кареты, он только этим и занимался. Да еще тем, что не сводил взгляда с её лица. Но Виоланта все представления и приветствия слушала, глядя исключительно на говоривших с ней, и ни единого взора не бросила в сторону сверкающего епископского перстня. Даже когда представляли самого епископа, получилось так, что она уронила на снег меховую муфту, в которой отогревала руки. Ди Клермон и стоявший с другой стороны д'Айе, бросились эту муфту поднимать, из-за чего создалась некоторая сумятица, и епископу пришлось отступить, оставив принцессу без крестного знамения и традиционной подачи руки для поцелуя.

Больше поводов оказаться рядом у него не было. Оставалось только досмотреть до конца церемонию представления и насладиться тем, как величаво удалилась её высочество в свой шатёр!

Филаргосу такое начало совсем не понравилось. Раздражаясь все больше, он уже мысленно составлял епископу Лангрскому гневное послание, как вдруг увидел, что к нему спешит герцог ди Клермон, только что в некотором смятении выскочивший из шатра Виоланты.

– Ваше преподобие! – горестно запричитал он еще издалека. – Прошу вас! Духовник её высочества в дороге заболел… Она скорбит, что вынуждена пересечь границу Франции без исповеди и отпущения грехов, а каяться в прошлых грехах перед французом… ну, вы понимаете…

Едва удержавшись от «наконец-то!», епископ степенно кивнул и, дыша на озябшие руки, двинулся за герцогом к шатру.

Все, кто находился внутри, были тотчас выдворены, у входа поставлена охрана, и епископ смог наконец благословить духовную дочь крестным знамением под блеск своего сапфира.

– Давайте сразу к делу, ваше преподобие, – произнесла Виоланта, указывая Филаргосу на стул и сама усаживаясь напротив.

Все еще полагая, что речь идет об исповеди, епископ потянулся к святым дарам, но принцесса его удержала.

– Не надо. Моя совесть абсолютно чиста, и сама я со дня последней исповеди не успела пока нагрешить. Лучше сядьте и расскажите все, что вы знаете про людей, которые меня встречают, и про вот этих, кстати, тоже.

Деловито порывшись в недрах злополучной муфты, принцесса извлекла мелко сложенную бумагу и протянула её Филаргосу.

– Это полный список всех, приглашенных на свадьбу, – пояснила она. – Я получила его от монсеньера епископа Лангрского. Если хотите, начнем с него. Вы ведь знаете, что меня интересует?

Немного ошарашенный таким напором Филаргос кивнул, как под гипнозом.

– Конечно, ваше высочество.

– Тогда приступайте. Я не хочу с первых минут прослыть здесь грешницей, которой для исповеди требуется пол дня.

Епископ послушно взял бумагу и забегал глазами по строчкам.

– Так, так… Ле Менгр, де Рье, де Шампань – два маршала и коннетабль… Личности, конечно, заметные, но нейтральные. Вы зря потратите время на них… Та-ак, Жан де Монтегю, великий управляющий двора… Берет взятки, не марайтесь. Если возникнет нужда пристроить кого-либо, лучше действуйте в обход, через подставных лиц, иначе, он обязательно припомнит вам оказанную услугу… Мессир Карл, ваш будущий деверь… Нет, слишком молод и слаб здоровьем. Относитесь к нему, как к родственнику, не более. А вот с герцогиней де Блуа, вашей будущей свекровью, очень советую подружиться. Эта дама, живет политикой, равно как и чужими страстями и очень в них сведуща, а такая информация людям заинтересованным в любых мелочах может дать немало. Мадам многому научит вас, дорогая. Лучшего проводника по лабиринтам придворных связей вам не найти… Так, дальше. Филипп де Жиресм, Великий шталмейстер… Этот, несомненно, будет без ума от ваших скакунов, но большего не ждите – того ума только на лошадей и хватает. – Епископ вздохнул и прибавил чуть тише: – Увы, безумный король на фоне людей разумных казался бы еще безумнее. Все закономерно, и большую половину французского двора составляют люди…, как бы это сказать помягче? Не самые мудрые, пожалуй… Зато, вот вам человек, ко двору пока не самый близкий, но, при случае, крайне полезный – Жак д'Аркур. Разумен, храбр, служит капитаном при Филиппе Бургундском, однако, не очень хорош с молодым мессиром Жаном, имейте это в виду, в будущем может пригодиться – заполучить служаку, верного как пес, дорогого стоит… Его брат женат на Мари д'Алансон, которая очень кстати приходится кузиной её светлости де Блуа. Дама тепло принята при дворе и давно стала неисчерпаемым источником дворцовых сплетен и альковных историй…

Епископ, с опаской, покосился на принцессу – не оскорбилась ли её девственность такой вольной фразой в устах священнослужителя, но Виоланта, похоже, ничего не заметила. Нахмурив брови, она сосредоточенно «переваривала» информацию.

– Кстати, попросите её научить вас новой игре, которая при французском дворе стала более чем популярна, – продолжил Филаргос. – Раскрашенные картинки – короли, дамы, валеты… Их называют «карты», и уже поговаривают, что это игра политиков, хотя придумали её всего лишь для развлечения несчастного короля Шарля.

Виоланта откинулась в кресле и, сцепив пальцы, о чем-то задумалась, а епископ, отметив про себя азарт, промелькнувший во взгляде принцессы, подумал, что её дядюшка, пожалуй, прав – эта девица за прялкой сидеть не станет. И вряд ли ей так уж нужны те мелкие характеристики, которые он дает на каждого, упомянутого в списке. Похоже, будущей герцогине требуется четко разделить поле деятельности на черные и белые квадраты, а уж фигуры она и сама потом расставит…

– Дитя мое, – зажурчал сладким голосом епископ, сворачивая листок и расплываясь отеческой улыбкой, – чтобы наша исповедь действительно не затянулась, давайте не будем разбирать всех поименно. Положение при французском дворе таково, что всем волей-неволей приходится выбирать между Орлеанским и Бургундским домами. Личности, стоящие особняком, как, например, ваш будущий супруг, крайне редки. Скорее нас должны интересовать союзы и кланы. Сейчас в силе Орлеанский дом, и любой француз посоветовал бы вам делать ставку на них. Но я итальянец. Я смотрю со стороны, откуда перспективы заметнее. Луи Орлеанский слишком любит себя. Он молод и, простите за прямоту, глуп. Потакание собственным страстям наказуемо даже в ребенке, а уж для брата короля совсем недопустимо! Помяните мое слово – сейчас он в силе только потому, что главный его противник – герцог Филипп – стар и болен. Но, как только герцогом Бургундским станет молодой мессир Жан, многие, очень многие повернутся в его сторону. И тогда приверженцам Орлеанского дома придется туго. Мессир Жан засиделся на цепи. Власть, которую его отец делил с герцогом Бретонским и Луи Орлеанским, понадобится ему вся, целиком. Ради этого он ни перед чем не остановится…

Виоланта слушала молча, и трудно было по её лицу определить направление мыслей, однако епископ особенно и не старался. Он разделил доску на белое и черное а дальше решать принцессе. Хотя, на пару полезных фигур можно было бы и указать.

– Единственный, кого я выделю, как вероятного противника для мессира Жана, это граф Арманьякский. Его вы сегодня уже видели. Умный человек, прямой, хотя тоже ни перед чем не остановится. И будет тем злее, чем меньше прав будет иметь. Управлять им вряд ли возможно, но граф обладает редким свойством, которое даст ему несомненное преимущество: он умеет дальновидно подбирать людей. Недавно при его содействии ко двору герцога Орлеанского были приближены два молодца из семейства дю Шастель – Гийом и Танги. .. Кстати, присмотритесь и к ним, когда представится возможность. Служат честно, но без фанатизма и с полным пониманием. По нынешним временам вещь полезная, а братья дю Шастель, в этом смысле, особенно хороши. Я немного знаком с их семейством и готов поручиться. Их бы во времена короля Артура… Хотя, кто знает. Подобные люди в любые времена положение завоёвывают не на охоте и не в альковах…

Филаргос ожидал какой-нибудь отповеди на свое последнее замечание, но Виоланта лишь вскинула на него внимательные глаза и кивнула, как прилежная ученица.

Ободренный таким послушанием, епископ поднялся, подошел к печи и, опустив в неё листок с именами, немного подержал руки над огнем.

– И вот еще что, – прибавил он неторопливо. – Не сбрасывайте со счетов королеву. Будь она добродетельна, её в расчет можно было бы и не брать. Но распутство, простите меня за такую откровенность, скрывает под собой глубокий омут, в котором тонет любая высокая цель. Многие в Европе недооценивают мадам Изабо, считая её всего лишь легкомысленной, но я уверен – она себя еще проявит. И к этому надо быть готовым…

Филаргос помолчал, обдумывая собственные слова – все ли сказал? Да и верно ли? И снова, не дождавшись никакой реакции со стороны принцессы, вернулся на место.

– А церковь? – вдруг спросила Виоланта.

Епископ замер. Наступал момент, который он считал очень важным для себя. Теперь надо было с величайшей осторожностью подбирать слова, чтобы не «пережать», но и не остаться ни с чем.

– Церковь переживает не лучшие времена, как вам известно, – вздохнул он, разводя руками. – Увы, два папы – это всегда плохо, а выбор нового, единственного, крайне затруднен. Его святейшество Бенедикт, конечно, предпочтителен для многих из нас, и я ужасно огорчился, когда узнал, что он готов отречься от Авиньонского престола, лишь бы церковь вновь обрела единство. Но беда в том, что римский папа Бонифаций компромиссов не признает, от своего престола не отступится и раскол церкви его не волнует. Что поделать – старость не всегда дарит мудрость дошедшему до нее. И теперь, когда отречения Бенедикта стали требовать, едва ли не силой, трещина между Римом и Авиньоном расширилась и углубилась. Его святейшество выдерживает в своем дворце настоящую осаду и, фактически, отстранен от дел.