– Нисколько! У меня теперь есть подруга. Она умеет рисовать всё, что видит и даже то, что слышит!
Жанна-Луи, посторонилась и ласково вытолкнула перед собой Жанну-Клод.
Рене, затаив дыхание, перевел взгляд.
Увы! Загадочная девочка ничем особенным не отличалась. Крестьянка, как крестьянка, только одета чище и опрятней. Смотрит с интересом… Вот только интерес этот не был похож на обычное откровенно-фамильярное любопытство, с которым рассматривают незнакомцев крестьянские дети. Эта девочка Рене не рассматривала, а как будто сразу заглядывала внутрь его, чем вызывала непривычное и страшно неудобное смущение.
– Как тебя зовут? – не узнавая своей деревянный голос, спросил юноша.
– Жанна, – хором ответили девочки.
– Две Жанны?
– Нет, – засмеялась одна, – я здесь Луи Ле Конт, потому что для всех должна представляться мальчиком. А Жанна наоборот – все её зовут Жанной, но мы с отцом Мигелем знаем, что она Клод.
Рене с удивлением оглянулся на Мигеля.
– Её так деревья назвали, – спокойно ответил тот.
Рене удивился ещё больше, но, видя, что никто, кроме него, удивления не выказывает, сделал вид, будто удовлетворён таким объяснением. Однако, как только девочки перестали на него смотреть и начали рассаживаться на скамье, тихо подступил к монаху.
– Вы здесь с ума все посходили, что ли? Какие деревья?! Те, что растут за окном? Это они дали ей имя?!!!
Мигель вздохнул.
– Я же просил вас не делать поспешных выводов.
Он вытащил из сундука очень старую и очень толстую книгу, сел на крышку и, перекинув несколько толстых листов, изрядно размятых по краям временем, менторским тоном возвестил:
– Поговорим о святом Мартине Турском и его благословенной жизни… Господин Рене тоже может сесть и послушать…
Пришлось юноше снова опуститься на стул перед окном, который успел ему изрядно надоесть, и придать лицу подобающее благочестивое выражение. Он прекрасно знал историю святого Мартина. Но в изложении отца Мигеля эта история вдруг получила какое-то иное толкование… Выходило, что не промысел Божий и не истовое ему служение сделали из римского кавалериста благочестивого монаха, а всего лишь следование таким простым человеческим качествам, коими являются доброта, сострадание и открытость каждому, кто нуждался в совете, добром слове или помощи.
Рене прислушивался с нарастающим беспокойством, изредка переводя взгляд на девочек, и насторожился ещё больше, когда увидел, что Жанна рассказ монаха, всё-таки слушала, а загадочная Жанна-Клод сидела, закрыв глаза, и, казалось, не слушала совсем. «Может, она не в себе, и поэтому может предсказывать? – подумал юноша, припоминая давний рассказ Карла Лотарингского о том, что девочка из Домреми предрекла поражение под Азенкуром – У пророков сумасшествия и падучие сплошь да рядом… Но почему и Мигель, и Жанна принимают её безумие, и повторяют его за ней так, словно это норма? Может, тут колдовство?».
Рене с опаской покосился на девочку с закрытыми глазами.
Поспешных выводов он делать не собирался, но оставлять вопросы неразрешёнными, не собирался тоже. Поэтому, едва отец Мигель закончил свою нетрадиционную проповедь, а Жанна-Клод открыла глаза, молодой человек сразу обратился именно к ней.
– Хочу спросить тебя, Жанна… Или Клод? Как мне тебя называть?
– Зовите, как хотите, – ответила девочка, не проявляя никаких признаков слабоумия. – Мне оба имени нравятся.
– Тогда, раз уж мы тут все посвящённые, пусть будет Клод… Так вот, Клод, мне интересно знать, почему ты слушала, закрыв глаза?
– Так лучше видно.
– Видно? Ты, наверное, хотела сказать – слышно?
– Нет. Когда я что-то слушаю, мне интересней представлять это в картинках. А картинки не слушают, их смотрят. И появляются они только, когда глаза закрыты. Тогда всё становится очень понятно, даже то, о чём не говорят. И тогда я смотрю и слушаю. Но, когда картинок нет, значит, говорят что-то неинтересное, непонятное, и можно не слушать, а представлять что-то свое.
Рене сглотнул. «Точно – не в себе.»
– А сейчас ты слушала?
– Да. Я люблю узнавать про хороших людей.
– Разве ты не знала о святом Мартине раньше?
– Знала. Но только то, что знали все. А сегодня узнала больше.
– Больше? По-моему, падре Мигель рассказал как раз то, что все давно знают…
– Вы так думаете, потому что не закрыли глаза… Падре умеет рассказывать даже то, чего не рассказывает, и картинки получаются, словно живые…
Рене беспомощно посмотрел на Жанну-Луи, потом на отца Мигеля и почувствовал, что здесь, похоже, не в себе, или каждый из них, или он один…
– А про плохих людей ты знать не хочешь, – зачем-то спросил он.
Жанна-Клод отрицательно покачала головой.
– Нет. Про таких никому не надо знать, чтобы не болеть. – И, положив руку на середину живота, добавила: – От плохого вот тут становится очень больно. Пока эту боль чувствуешь, ещё есть надежда победить в себе зло. Но, если боли нет, значит, пришла пора раскаиваться…
Рене снова оглянулся на Мигеля. Тот смотрел на них с улыбкой, которая появляется у людей, знающих, чем всё закончится, и предвкушающих скорую развязку.
– А у отца Мигеля тебе нравится учиться? – разозлившись на монаха, спросил Рене
Жанна-Клод слегка замялась, но потом всё же, кивнула.
– И ты много нового узнаешь?
Девочка помедлила, и теперь отрицательно покачала головой.
– Не много. Часто я просто убеждаюсь в том, что мои знания были правильными. Но бывает просто очень интересно из-за картинок…
– Что же, например?
– Например, про Иисуса… Когда про него рассказывает наш священник отец Мине, или падре Фронте, видится всегда одно и то же – наше церковное распятие и крестный ход. А когда рассказывает отец Мигель, я вижу Иисуса, когда ему было столько же лет, сколько и мне сейчас. И такого я люблю его ещё больше.
Рене чувствовал, что глупеет прямо на глазах.
– А разве отец Мигель знает, каким был Иисус в твоем возрасте?
Жанна-Клод засмеялась вдруг тихо и нежно, и смех её прозвучал так, будто зазвенел лесной цветок-колокольчик.
– Он не знает. Но, когда он рассказывает, я это вижу.
«Колдовство!», – подумал Рене, чувствуя, как заползает в его душу заученный годами целой жизни страх перед ересью. «Колдовство, потому что я не должен это слушать, но хочу… Мне интересно!!!».