Зимние истории

Мужик расстегнул верхнюю пуговицу пальто, дернул шарф с тощей шеи в синих прожилках, ветер загудел, снежинки одна за одной, а потом больше, и вот уже вьющимся облаком понеслись на Максима прямо из-под воротника, поднимаясь вверх и вниз, и в стороны, и зигзагом, с визгом разрезая воздух, колюче, остро и больно впились в лицо. В уши ударила сирена, что-то затряслось и закричало прямо в ухо: «Вставай! Вставай! Вставай!» Максим пытался заслонить лицо руками, спрятаться от снежинок, но те уже превратились в сплошную стену белой метели, слепили ему глаза, залетали в рот и прямо в голове, казалось, орали: «Вставай! Вставай!»

Максим зажмурился изо всех сил.

– Антоха, все проспишь, штаны надел и бегом за мандаринами. Теть Зина ждет тебя, уже все приготовила, звонила только что.

Ничего не понимающий Антоха приподнялся на локтях, тряхнул головой и посмотрел на выходящего из комнаты отца. Голова кружилась, в ушах стоял гул. Донесся звон посуды откуда-то из-за стены.

– Ну куда ты тащишь, тяжело ведь, смотри, Верку нашу времени раньше родишь.

«Верка? Не родилась еще?» – пронеслось в спутанных мыслях. Все еще слабо соображая, Антоха, подрагивая и осторожно прислушиваясь к звукам и запахам, доносящимся из кухни, быстро оделся и вышел из комнаты. В прихожей нащупал куртку, натянул ботинки и вышел на лестничную площадку. В нос ударил свежий табачный дым, кто-то только что покурил. Теперь вниз по лестнице и в магазин к Зине за мандаринами. Резко толкнув дверь подъезда, Антоха даже не заметил, как случайно кого-то сшиб.

– Кхе-кхе… – раздалось ему вслед.

Он обернулся и только тут увидел скорчившегося на одном колене мужика в сером пальто, тот, видимо, пытался подняться. Красный мохеровый шарф в зеленую клетку выбился из-под лацканов. Рядом валялся пакет, а на свежий утренний снег, еще никем не затоптанный, что-то вытекло.

– Кхе-кхе-кхе… – еще сильней раскашлялся мужик.

Антон подошел и попробовал помочь ему подняться. Тот руку отдернул и сам разогнулся, будто ему лет двадцать от силы. Выпрямился во весь рост, шарф поправил и посмотрел на Антона внимательно.

– Повезло тебе, пацан, сегодня, кхе… – что-то скрипнуло у мужика в горле и так резануло, будто ногтем по стеклу. – Ох как повезло. Только бутылочку жалко.

Мужик наклонился и подобрал пакет.

– Серому тоже передай, что второй раз родился.

В пакете звякнуло разбитое стекло.

– А место моим будет. Бате твоему ни к чему теперь.

С неба медленно кружились и падали снежинки.

Дверь подъезда распахнулась с силой, и на Антоху выкатился розовощекий Серега, одноклассник, друг и почти брат, выдыхая свежую затяжку сизого дыма в морозный декабрьский воздух последних дней 1992 года.

Ольга Геос

Танец со временем

В какой момент она провалилась в эту кроличью нору? Где была точка невозврата, когда простое и линейное время сложилось как тонкий газетный листок, чтобы превратиться в бессмысленно-абстрактное оригами? Как будто грани событий из прошлого соединили, а разделяющие их дни и месяцы замялись внутрь листа, перескочив сразу несколько сезонов. Может быть, все началось, когда она увидела его впервые?..

– Литературная премия «Книга года 2021» и гонорар в один миллион рублей присуждаются роману в рассказах «Танец со временем» Александра Берга. Я от имени жюри конкурса искренне поздравляю автора с этой заслуженной победой. Мы давно ждали такого свежего, мощного и современного произведения, пронизанного молодой энергией и незамутненной силой восприятия…

Майя отчетливо помнила этот момент. Его прямую спину в темно-синем пиджаке и белую сорочку с расстегнутыми верхними пуговками. Председателя жюри, трясущего сухую загорелую ладонь лауреата так, будто он хотел оторвать ее себе на память. Низкий тягучий голос, которым Александр произносил благодарственную речь, и отблески софитов на его седеющих висках. Она кожей чувствовала свое тогдашнее восхищение, крошечность на фоне личности мэтра и ползущие мятным холодком по позвоночнику мурашки. Именно тогда она поняла, что готова на что угодно, лишь бы учиться у Александра Берга, чтобы однажды написать такую же выбивающую дух книгу. Она знала, что раз в два-три года он берет одного ученика, хотя не слышала, чтобы их книги потом издавались.

Еще недавно Майя не думала о писательстве: ей вполне хватало проблем и на основной работе. Но, прочитав за одну декабрьскую ночь, пока валялась дома с растянутой лодыжкой, «Танец со временем», она плакала, смеялась, вскакивала, закрывала книгу, чтобы лечь спать, и снова впивалась в строчки покрасневшими глазами. Это было про нее. Это было для нее. Это было так, как будто ей залезли в самое сердце в стоптанных грязных кроссовках, наследили там, раскидав окурки и смятые обертки от леденцов, а потом отмыли все до глянцевого блеска старинного серванта. И вывернутое наизнанку сверкающее сердце забилось на совершенно иной частоте, в пепел сжигая все, что было с ним до этого.

Майя прижалась пылающим лбом к заледеневшему окну. Мороз, великолепно-расточительный и равнодушный, расписал его тайными письменами изморози. С недавних пор ей везде мерещились знаки и символы.

Батареи грели так, будто задались целью превратить крохотную квартиру-студию в филиал Сахары. Воздух от этого становился дряблым, рыхлым и потным, высушивая слизистые и накапливая под ногтями статическое электричество. Холодное зимнее небо, истоптанное снегом, падающими звездами наваливалось на улицы сумасшедшего города. Недавно Костя, друг еще со школы, за столиком шумного и пахнущего пережаренной картошкой фастфуда сказал ей:

– Завязывай ты с охотой за этим писателем. Отпусти уже. У тебя глаза стали пыльные. Если резкий порыв ветра сдует эту пыль, останутся только темные страшные впадины.

Но Майя не могла отпустить. Как и не могла объяснить даже лучшему другу, в чем суть ее одержимости. Он бы не поверил. Никто бы не поверил. Она сама далеко не всегда могла, но запретила себе сомневаться. Не позволяла сомнениям подточить и без того истончившуюся грань реальности и ее собственной личности. Разрывы во времени существуют. Провалы, кротовины, черные дыры, порталы. В них залетают редкие колючие снежинки, пожухлые осенние листья, цепочки невольно оброненных слов, еще не написанные книги.

Где же, где же тот момент, когда ее время свернулось немыслимой петлей Мебиуса? От горячего дыхания морозные письмена на стекле начали расплываться, а она продолжала перебирать в уме четки сцен и событий.

По улице прогрохотал, стуча костями рессор, трамвай. Темные силуэты людей и машин стали похожи на небрежные татуировки на белом снегу. Подмороженные воробьи на карнизе болтали о чепухе. Ровно как и они в уютном тепле заваленного книгами и несвежими кофейными чашками кабинета Александра Берга. Стекающее грязным потоком с крыш рыжее зимнее солнце журчало в водосточных трубах. Путалось в волосах, пахло медом и пыталось расцветить бледные щеки. Ночь с мягким шорохом опускалась на улицу и делала фигуры прохожих похожими на изломанную мебель.

– Смотри, когда нет прямых указаний на пол главного героя в историях от первого лица, читатель чаще всего ориентируется на пол автора. Поэтому кажется, что твой повествователь – женщина, пока в третьем абзаце не спотыкаешься о «я бы мог». Лучше сразу дать понять читателю, с кем он имеет дело.

– Поняла, поправлю.

Она впервые была в гостях у Александра. До этого ее тексты они обсуждали либо онлайн, либо в ближайшей к метро кофейне. Уговорить его стать ее литературным наставником и помочь в написании первого романа в новеллах даже за гонорар было непросто. Но Майя умела быть упрямее банковского коллектора, когда ей страстно чего-то хотелось. Друзья в шутку называли ее в такие моменты «бронепоездом». Она хотела написать свой «Танец со временем» и верила, что помочь ей в этом мог только Александр Берг. Язвительный, неряшливый, с намечающимся брюшком, но все еще харизматичный, обласканный критиками, дважды разведенный, раздражающе гениальный писатель.

– Ну а вообще, как вам мои тексты?

Она внутренне всегда ежилась под его взглядом, который не то чтобы ее раздевал, а будто свежевал, а потом рентгеном просвечивал каждую косточку.

– Вообще хорошо. Даже удивительно, если ты и правда ничего не писала до этого. Просто вторая Франсуаза Саган.

– Почему это?

– Она провалила экзамены в Сорбонну, но из желания доказать родителям, что не совсем бездарна, написала свой первый роман в восемнадцать лет. Отвезла его в издательство и, не дождавшись ответа редактора, уехала домой. На следующее утро талантливая дебютантка проснулась знаменитой, хотя сложно было поверить, что столь юная и неопытная особа способна написать «Здравствуй, грусть».

– Мне не восемнадцать, а двадцать пять.

– Ты считаешь, что это намного больше?

– Не знаю. Зато мне кажется, я нашла идеальное начало для первого рассказа в книге: «Зима на мягких лапах входила в город».

Она писала как одержимая: в обеденный перерыв в офисной столовой, в метро, по ночам дома до красных кроличьих глаз. Строка за строкой, рассказ за рассказом. Не замечая, как с еле заметным шелестом написанные ею из самого сердца слова утекают как крупинки в песочных часах.

Пытаясь потом вспомнить, что же происходило в ее мире весь тот год, Майя видела только череду утекающих из-под пальцев строчек… Но она все-таки нашла! Перебирая в памяти мгновения, как осколки из разбитого калейдоскопа, она нашла то единственное стеклышко. Момент, в котором время описало мертвую петлю на ее же собственной шее.

Терпкая духота дня заползла под прохладное покрывало летней ночи. Майя только закончила первую редакцию книги, настолько вымотанная годом сумасшедшей работы, что была не в силах испытать восторг от ее завершения. Она не хотела никуда идти – с утра неважно себя чувствовала. Тянул низ живота, хотелось все выходные лежать, есть ванильный пломбир прямо из коробки и залипать в сериалы. Но Александр, с которым после многочасовых вычиток рукописи они стали почти друзьями, неожиданно начал ее уговаривать с настойчивостью дятла:

– Ты должна это попробовать! Экстатик-дэнс – это ни с чем не сравнимый опыт. Полная свобода, экстаз и раскрепощение. К тому же именно этот диджей. Он бывает в городе всего пару раз в год, но он настоящий шаман от музыки. В этот раз будет нечто особенное – он выступает на крыше Фабрики прямо под открытым небом. Тебе надо отвлечься от текстов.

– Но я даже танцевать не умею…

– А я к тому же еще и терпеть не могу! Это другое. Можешь хоть на пол лечь и созерцать звезды. Запрещено разговаривать и снимать видео. Прыгать, плакать, выть, лежать, сидеть, двигаться как угодно, любыми невербальными способами выражать себя – можно.

Майя вообще не хотела выражать себя невербально и устраивать танцы дикой козы на крыше. Наоборот, она напросилась в ученицы к Александру, чтобы научиться воплощать себя как можно более вербально. Но он был как никогда настойчив, и отказаться было совсем неудобно.

Они выпили по странному коктейлю, отдающему полынью, и поднялись на крышу лофта. Над ними – чернильная клякса неба, под ними – огни города. Изломанные силуэты людей в полутьме отбивали ритм по нагретым доскам крыши. Музыка то замедлялась до редких капель бита, то стремительно пускалась вперед дробью шаманских барабанов. Александр растворился где-то в тенях, а Майя постепенно поддалась царящему вокруг шабашу. Она не помнила, как начала двигаться, не думала о том, как это выглядит со стороны. Небо холодил привкус полыни, тело плыло в волнах звуков отдельно от ее сознания.

Что-то она помнила… громадную рыжую луну, стремительно вынырнувшую из-за телевышки, тонкие, похожие на паучьи лапки, пальцы диджея, завораживающие и отталкивающие одновременно. Музыку, которая сначала подняла ее высоко вверх, накручивая ритм, а потом бросила вниз так, что она не осознала, что уже лежит на полу. Бледное отрешенное лицо Александра над ней. Он спрашивал, как она себя чувствует? Хотел помочь? Майя не могла сказать. Только помнила его невероятно светлые выцветшие глаза, сухое прикосновение губ, которое она не могла бы назвать поцелуем. Слишком отстраненным и болезненным оно было. Как будто он не поцеловать ее хотел, а вытянуть через рот душу.

Наутро Майя проснулась на собственном диване с гудящей головой и болью в икрах, не привыкших к таким нагрузкам. Списала все странности на коктейль и непривычную музыку. А поцелуй-укус? Был ли он вообще? В глаза как будто насыпали песка. Нетвердой походкой добрела до кухни, залпом выпила бутылку «Боржоми» из холодильника и… больше ни разу не открывала текст своей книги. Как будто не было этого помешанного на буквах года, не было слов, которые оживали на кончиках ее пальцев, не было бесконечных споров с Александром о каждом из мимолетных героев, не было, не было, не было… Пустота.