Два писателя, или Ключи от чердака

– Девушка, вы партер искали? – скороговоркой произносит в воротник немолодая миловидная москвичка, ей все еще мерещатся стукачи. – Только давайте быстрей, я с иностранцами.

Она со шведами, но Полтавы не будет, сегодня – «Каменный гость».

35

В антракте у входа в буфет ко мне подходят две подружки. Малиновые губки и черные с золотом платьица.

– Извините, мы с Юлей сверху вас заметили…

Они заметили мое красное платье. И рыжую голову.

– Сверху так плохо слышно, не разобрать слова, когда поют. Вы не расскажете, что ему нужно от этой Анны?

Я уже слышала подобный вопрос. Тридцать первого декабря, год легко уточняется. Мы отмечали у родителей Новый год – Лёня, я и сестра Лариска, уже студентка. Праздник подступал к пермской земле: мама протирала посуду, я утюжила блузку, папа в старой цигейковой шапке и рукавицах двигал в углу наряженную елку. По телевизору в новом фильме Рязанова жандармский офицер домогался юной девицы.

– А чего он добивается? – спросила Лариска, занося в комнату два салата.

Спросила – и будто щелкнула выключателем. Повисла тишина. На полпути остановилась елка. В родительском доме не обсуждались такие вещи! Папа носил не кальсоны, а «трусики с рукавами». Говорили не «черт», не «псих» – только «рогатый», только «умалишенный». И не «беременная», а «в интересном положении».

– Вы почему молчите?

– А чего мужчины добиваются от женщин? – ответила я с интонацией старшей сестры.

– Да зачем?

– Мужчины от этого получают удовольствие.

Рюмка под маминым полотенцем заскрипела от чистоты. Лёня затих рядом с папой под елкой. Лариса не успокоилась.

– А он чего хочет?

Папа не выдержал:

– Он хочет с ней переспать!

– Борис, как ты можешь! Такое! При детях! – у мамы сорвался голос. С елки сорвалась стеклянная сосулька, тихо звякнула, скромно разбилась. Мама побежала плакать в спальню.

– При каких еще детях?! – папа в шапке и рукавицах метнулся за мамой. Мы засмеялись, я тут же вцепилась в Ларку:

– Что тебе надо? Чего ты не понимаешь?

– Да все я понимаю! Я не следила, думала, там интрига, может, он опорочить ее хотел…

Девушки с малиновыми губками трещат наперебой:

– Чего ему нужно от этой Анны?

– Извините, мы не купили программку. Чего добивается этот… как его?

– Дон Гуан, – подсказываю я, – это Дон Гуан, – и замолкаю в уверенности, что девочки знают отгадку. Юбилейный год, повсюду Пушкин. Но им не ясно, почему я молчу. – Дон Гуан – это Дон Жуан, – перевожу я и собираюсь пройти в буфет, но девочки собираются слушать дальше. – Дамский угодник, – поясняю.

– Он хороший?

– Ну как вам сказать. Он соблазняет женщин. Как Казанова! – радуюсь я находке: про Казанову пел «Наутилус Помпилиус», а потом Валерий Леонтьев, и за стеклом в переходе продают упаковки…

– Так он плохой!

– Он все-таки поэт, – вспоминаю я из Машиного учебника, – он песню сочинил, ту, что поет Лаура!

– Его любовница? Ах вот зачем ему нужна Анна: он задумал бросить Лауру!.. Он подлец.

– Он любит женщин, – тяну я свою линию. – Пушкин ведь тоже был волокитой. И он бесстрашный, вы ведь помните, как погиб Пушкин.

Подмосковные продавщицы, решаю я. Настя и Юля. У них, наверное, распространяют билеты. Тихий культурный магазин. Канцтовары, проявка фотопленки, сериалы в обеденный перерыв. Девочки ждали понятных мотивов: опорочить, завладеть наследством. Ссылки на Пушкина неуместны – их не волнует судьба сценариста.

– А вы, девочки, сами чем занимаетесь?

– Мы с Юлей учимся в Академии управления, – спешат обрадовать меня девочки и, приветливо распахнув глаза, рапортуют едва ли не хором. – Мы москвички и очень любим театры, особенно Большой! У нас сейчас преддипломная практика.

Я успеваю ухватить пирожное и коктейль – исключительно для ритуала, возвращаюсь в зал и обнаруживаю московских студенток в партере.

– Настя заметила, рядом с вами не занято. Вы не скажете, как все кончится? Плохо? Он ее бросит?

– Нет, к ним явится Командор… – я провоцирую минуту молчания. Весь спектакль посреди сцены высился жуткий монумент. – Ну, статуя, памятник ее мужу! Каменный гость.

Девочки вспыхивают догадкой:

– Так это мистика?!

Я развлекаю забавным сюжетом попутчицу в самолете. Она слушает хорошо: где нужно смеется, где нужно вздыхает. Потом говорит:

– Вы понимаете, что из этого надо сделать рассказ? У меня есть подруга, журналистка, я ей перескажу, вы ведь не возражаете? Получится очень смешно!

36

…Вот и все. За окошком туман и тьма. Лучше и не гадать, во сколько вернемся. До часу ночи наш автобус развозил по домам местных артистов, теперь мы едем среди спящего леса. В салоне горит желтый свет, неяркий, какой-то старомодный. Неутомимый Розенблюм горланит песни, ему вторят Нетребко и этот в черном, из Питера. Уже два часа ночи! Автобус плавно покачивает, я прикрываю глаза и итожу свидание: короткий миг наедине среди зеркал, недолгий разговор про цирк в театре, уже привычный комплимент цвет глаз и платья и насмешливый выкрик – «Браво, Иринушка, браво, бис!!!» – когда я выбежала на сцену, чтобы вручить режиссеру розу. Он ничего не спросил про мой текст. А подлость с карнизом считать за знак внимания? С меня вмиг слетает дремота. Проверить бы, сердится ли Лариса, они с Лерой весь день держались вдвоем и сейчас сидят рядышком позади нас. Оборачиваюсь к Ларисе, встав коленями на сиденье, и сообщаю, что ее предсказания сбываются, я что-то впечатала в свой компьютер, я занялась творчеством. Лариса отвечает мирно и мерно, меня смущает внимательный Лерин взгляд, мои речи предназначены для нее. Лера охотно подключается, говорит остроумно и точно, наш разговор начинается с ее будущей книжки и быстро сводится к анекдотам про общую знакомую. Я с головой погружаюсь в этот треп, я так и въезжаю в ночной город: стоя на коленях спиной вперед, поправляя сползающую на глаза шляпу.

Автобус кружит и кружит по улицам, пока шофер не сообщает с безразличьем крупье:

– Я ведь город не знаю, я – каменский.

Чувство ответственности тут же переполняет всех мужчин и старших женщин. Никто не ищет оптимальный путь. Все соревнуются в благородстве, составляют списки льготников и сходятся на том, что детей – детей Розенблюма! – в первую очередь. Детям четырнадцать и пятнадцать, дети безмятежно спят, их отец наконец-то угомонился, но мы выписываем первую длинную петлю по городу. Доставив Розенблюмов, начинаем развозить тех, кому далеко ехать. Это похоже на карманную игру «закати шарик». Путь наш подобен траектории шарика: едва приблизившись к центру, мы тут же скатываемся на окраину. Заправляет всем Джемма Васильевна, она останется на посту, пока стулья не вернутся в Дом актера. Я живу рядом с Домом стульев, мне остается лишь завидовать тем, чья луза оказалась по дороге. Уже вышли Андрей и Марина, пообещав позвонить Лёне, вышло трио: Чмутов, Лариса и Лера… В полчетвертого лжестудиец басит, что ему в пять утра ехать в Питер.

– Потерпите, еще женщин не развезли, – стыдят его, – Джемме Васильевне вообще на Уралмаш!

– Что-то я не припоминаю такого рейсика. Вы уверены, что самолет ровно в пять?

Я смотрю на часы и пугаюсь, что у деятелей культуры не все в порядке с хронометражем. Точь-в-точь как у моей Зойки! Начинаю нервничать: