Леон
Шесть сорок пять. Бассейн наполовину расплескан, но уже включились насосы, подающие очищенную воду. Нырнув до дна, на секунду зависнув в невесомости, я вернулся в человеческий облик.
«Ты практикуешь оборотничество, но ты не оборотень, – говорил Микель. – Оборотень привязан кдругойформе и не свободен. А твое оборотничество не определяется ни добром, ни злом, ни судьбой, ни целесообразностью, это просто навык, Леон. И тебе он в будущем пригодится».
Медленно, осторожно возвращая власть над хрупкими человеческими мышцами, я вынырнул и, зажмурившись, помотал головой, стряхивая воду с волос. До завтрака чуть больше сорока минут, и это отличное время, когда мозги работают как мастерская. Уже светло, поют птицы, орет белка в развилке веток над головой – белки, в отличие от кошек, идиотки, совсем не боятся шестиметровых рептилий…
Герда сидела в плетеном кресле рядом с джакузи. Я чуть не свалился в бассейн обратно; мельком подумал, что привычка надевать плавки, даже если ты совсем один, не так-то смешна. Я не стеснялся, что соседи или курьер увидят меня крокодилом. Но что увидят без плавок – этого я не мог позволить.
Похоже, Герда не ложилась спать со вчерашнего дня. На ней были те же джинсы, поверх майки наброшена легкая куртка, а на плечах еще и плед. И заострившееся, обветренное, непривычно загорелое лицо. Непросто ей пришлось в ее фрахте.
– А в кракена ты можешь? – спросила вместо «доброе утро».
Я опустил глаза: ее кроссовки и джинсы ниже колен были залиты водой. Она уже сидела тут, оказывается, когда я пришел на утреннее купание, а я в сумерках и сосредоточенности ее не заметил и, прыгая в бассейн, окатил волной…
– Ты видишь здесь место для кракена? – я оглянулся на полупустой бассейн. – Ну и к тому же больше – не значит лучше…
Герда встала из кресла. Мои босые ноги прикипели к синему бортику бассейна. Вспомнились эротические сны, сменявшиеся кошмарами. Зачем она спросила про кракена?! И что за чушь я несу, «больше – не значит лучше», что за сальная двусмысленность, я же совсем другое имел в виду!
– Я могу превратиться в муравья, – продолжал я сбивчиво. – Или там… в креветку. Это сложнее…
…Что я говорю?! При чем здесь креветка, что я за невыносимый кретин?!
– Ты вырос, – сказала Герда задумчиво. – На полголовы. И побрейся уже, наконец.
Еще вчера, вчера на закате она сказала мне, что я для нее не существую! Сейчас бы самое время напомнить, холодно улыбнуться, уйти в дом…
– Я отпускаю бороду. Это модно. У меня будет густая, окладистая…
Герда кончиками пальцев коснулась моей щеки. Никакой бороды там не было, был светлый пушок, и капли воды так согрелись на коже, что почти закипели.
* * *Все вышло совсем по-другому. Я боялся не того, чего следовало бояться, зато некоторые сложности не представлял себе вообще. Я думал, «там» и «тогда» будет одеяло, или простынка, или хоть полотенце, или декоративный фиговый листок, чтобы сохранить немного тайны. Недоговоренности. Хоть свет потушить.
Но поднималось солнце, охочее до мельчайших подробностей.
Сначала мы обнимались на траве у бассейна. Не только поцелуи с девчонками в подсобной комнате, но и взрослые похождения в ночном клубе показались недостоверными, как бифштекс из моркови. Ни мечты, ни сны, ни апельсины из декольте не подготовили меня к тому, что я сейчас переживал.
Ведь это была Герда. Вчера я, кажется, был готов танцевать голышом на помосте в ночном клубе. А сегодня кинулся в джакузи, в воду, лишь бы спрятаться от яркого солнца.
Круглая ванна у бассейна была маловата для кракена, но штатная вместимость – шестнадцать человек, ступеньки-скамьи по кругу и глубина мне по грудь в самом центре. Забиваясь в бурлящую воду, я хотел показаться Герде сибаритом в поисках новизны, но искал всего лишь укрытие, тот самый фиговый листок. Герда без вопросов приняла мою игру и спустилась в теплую пену, будто в кружева.
На ней по-прежнему были джинсы и та самая белая майка на голое тело. Тончайшая и теперь совершенно мокрая. Мне померещились паруса на горизонте.
Плавки зацепились за щиколотку, я отбросил их и пустил в свободное плавание. Герда застряла в своих джинсах, которые, намокнув, сделались подобны поясу верности. Я нырнул, чтобы укротить ревнивую одежду. Это было лучшее погружение в моей жизни, я чуть не утонул.
Наконец она перебросила мокрые штаны вместе с бельем через бортик джакузи, и на траву из кармана вывалился мертвый мокрый смартфон. И я и Герда заржали, как лошади, будто нам показали долгое счастье и веселую жизнь впереди.
Потом я обнял ее за бедра, и кракен вырвался на волю.
* * *– Послушай, а я вот читал раньше, что ожидания от первого э… раза часто бывают завышены, что это легенда, и не надо настраиваться вот прямо на полет под звездами… на фейерверк, на невесомость, на миллион пшеничных зерен, проросших в один миг, на облака, на музыку в ушах и дикую весну, на такую нежность, что расплавляешься медом… Это вроде бы все подростковые фантазии…
Давно миновал полдень, за окнами светило солнце, попискивали неизвестные птицы на лужайке, а на дальнем фоне каркали вороны, но не зловеще, а развлекаясь. Мы с Гердой лежали обнявшись под тонкой простынкой. Ее волосы до сих пор были влажными и пахли океаном, солью и льном.
Портреты моих предков висели лицом к стене. Рама с Мертвой Ведьмой покосилась, хотя я точно помнил, что вешал ее ровно.
– Ты преувеличиваешь роль физиологии, Леон, – сонно пробормотала Герда.
Теплый воздух из ее рта, вырвавшийся вместе с рассудительными словами, коснулся моей шеи и свел на нет всю мудрость этой фразы. Я не преувеличивал, о нет. Я скорее преуменьшал.
– Для меня – наш первый раз был, когда ты впервые поднялся ко мне на палубу, – сказала Герда. – Ты был совсем ребенок, тебя несправедливо обвинили и собирались убить. Мне было так тебя жаль…
– А мне показалось тогда, что ты… злая. И смотришь на меня, как…
Я прикусил язык.
– Помню твои шаги, – продолжала Герда, пропустив мою бестактность мимо ушей. – Хороший был день. Рассвет, легкая волна. И такое чувство, что я давно тебя знаю, что я хочу, чтобы ты стоял на моей палубе. Даже иногда держался за штурвал…
– Слушай, – пробормотал я, пытаясь вспомнить какие-то ее давние слова. – А Микель, он… у вас с ним когда-нибудь…
– Он как отец, – отрезала Герда. – Он меня вытащил из безмыслия, из пустоты, из кучи распиленного дерева. И не вздумай даже думать в эту сторону.
– Я не думал… то есть… извини.
– Ничего, – сказала она после паузы. – Мое первое человеческое впечатление… после того, как мне отрубили голову, я долго не могла мыслить как человек… так вот, мое первое воспоминание – я в море, у меня деревянные борта, снасти натянулись, будто волосы в тесной заколке, и мачты, как заломленные за спину руки. Но Форнеус был рядом – в своем другом облике. Я совсем не испугалась. Я обрадовалась…
– И как он выглядел?
Она покачала головой, будто удивляясь глупому вопросу:
– Обыкновенно выглядел, как морское чудовище. А как, ты думаешь, он ходит между мирами? На такси? Короче, у нас с ним никогда ничего не было, и быть не могло. Но…
– Но?!
– …Когда я только стала человеком, здесь, на этом берегу, я начала встречаться с парнем. Я хотела убедиться, что у меня ребра, а не шпангоуты, и попа, а не корма…
Я поперхнулся.
– …И мы с ним переспали, – спокойно продолжала Герда. – Он был отличным серфингистом… Так здорово катался на доске в волнах. Я подумала, он в самом деле чего-то стоит. А он… ну, я ему благодарна, опыт есть опыт. Но со своей серфинговой доской он был нежнее и откровеннее… Я тебя смутила?
– Нет. – Я подавил приступ нервного смеха.
– Прости, – она провела по моей щеке кончиками пальцев, будто удаляя, разрушая промелькнувшую тень. – Я всего лишь глупый корабль… Все на свете знает только Форнеус, а не я и даже не ты. Он знает, что и зачем происходит, и что из чего проистекает, и куда впадает, и откуда растет… Я всегда буду помнить тебя, Леон, пусть пройдет еще пятьсот лет или тысяча.
– Стоп, – я осторожно перехватил ее запястье. – Что это значит – «будешь помнить»? Ты что, собираешься со мной попрощаться, что ли?!
– Нет. – Она спохватилась, что сказала лишнее, и теперь лукавила, это было ясно, как солнце за окном. – Я хотела сказать, что секс сам по себе может быть хорошим или плохим, но единственное, что имеет смысл, это все-таки…
Под кроватью гулко завибрировал мой телефон.
* * *Утонувший смартфон Герды так и не ожил, хотя мы в какой-то момент, в перерыве между страстями, положили его в пластиковый пакет с сухим рисом. Зато моя трубка валялась на полу, где я ее забыл накануне, и с отключенным звуком издавала драматический рокот. Герда, кажется, обрадовалась, что наш разговор прервали.
– Вы там уснули, что ли? – спросил Микель с таким выражением, каким обычно окликают электромонтера, который залез на столб и долго не слезает.
– Мы случайно пропустили завтрак…
– Спускайтесь.
И он оборвал разговор. Герда, приподнявшись на локте, натянув простынку до подбородка, посмотрела вопросительно и тревожно:
– Злится?
– Герда, что ты имела в виду, когда сказала, что не забудешь меня?
– Что я буду вечно тебя любить, – пробормотала она скороговоркой. – Доволен?
Я был слишком счастлив, наверное, чтобы анализировать эту новую, непонятную тревогу. И я отложил ее на потом.
Через десять минут мы, полностью одетые и даже не очень помятые, вошли в столовую, демонстративно взявшись за руки. Пахло бульоном, абрикосами, свежей выпечкой и корицей. У меня задрожали ноздри; из-за того, что шторы были отдернуты и солнце било прямо в окно, не получалось разглядеть лица Микеля. Отлично видны были пуговицы на темно-синей рубашке, длинные пальцы, вертящие десертную ложку, мелкие узоры на столовом серебре, а лицо ускользало из поля зрения, будто окутанное дымкой.
– Доброе утро, – проговорил я, хотя полдень давно миновал.
И одновременно Герда сказала:
– Я утопила телефон.
– Хорошо, что ты Леона не утопила. – Лицо Микеля проявилось из марева, и я увидел, что он серьезен, собран и смотрит холодно. У меня упало сердце.
– Герда, – продолжал он безо всякого выражения, – ты знаешь, что возраст согласия в наших краях – восемнадцать лет, а иначе – правовые последствия?
Я судорожно сдавил ее ладонь.
– Если партнерша старше пятисот, суд может признать смягчающие обстоятельства, – невозмутимо отозвалась Герда.
Микель выждал паузу, а потом улыбнулся, и сделалось понятно, что он не сердится, а забавляется, причем по-доброму. Я затянулся запахом свежего хлеба, как измученный курильщик – сигаретой; терпеть не могу всякие намеки насчет «правовых последствий». Человеку, сбежавшему из камеры с видом на эшафот, это простительно.
Чек на оплату
Это был первый, пожалуй, случай в доме Микеля, когда мы завтракали так поздно, что даже, кажется, немного обедали. И я, утолив первый голод, говорил за столом без умолку.
– …Я и не собирался заниматься этим всю жизнь. Проект «Семья Надир» начинался как хороший стартап, заработал свой миллиард и стал «единорогом», но теперь он оброс ракушками, как…
Я запнулся, смутившись, и мельком глянул на Герду.
– …Как собака блохами, – подсказала она с улыбкой.
– Вот-вот, – я воодушевился. – Поэтому я думаю отойти от дел, нанять сторонних менеджеров, продать часть акций и заняться чем-то новым!
– Ты жил этим проектом, – проницательно напомнил Микель.
– Я всеми своими проектами живу! – Я вдохновлялся все больше. – Я жил своим галантерейным магазином. Консалтинговой фирмой, потом конторой по майнингу, потом «Семьей Надир». А теперь настало время…
Я на секунду запнулся. В этом доме я прежде никогда не провозглашал, настало время для чего-то или нет. Прозвучало излишне самоуверенно; я посмотрел на Герду в поисках поддержки – но она опустила голову, внимательно разглядывая дно своей тарелки.
– Этот проект… был для меня особенным, конечно, – заговорил я скромнее. – Я нащупал то, чего люди хотят, что им нужно, за что готовы они отдать последнее. Я достиг своей цели, а дальше… мне больше неинтересно.
– А люди, которым ты дал надежду? – Микель прищурился. – Которые тратят последние сбережения на единственный семейный ужин? Которые с улыбкой смотрят на внуков, резвящихся в песочнице, когда у них нет внуков и никогда уже не будет? Когда рассылают приглашения на день рождения любимого мужа, будучи замужем пять лет назад, в третий раз и опять неудачно?
– Но, – сказал я тихо, – я же не ликвидирую фирму. Все останется как было. С другим менеджментом…
– Леон, ты понимаешь, что твоя коммерция – твоя же магия и без тебя все развалится?
Он все-таки был гениальным манипулятором. И имел надо мной неограниченную власть.
– Я сам на себе пробовал «Семью Надир» много раз, – сказал я медленно. – Я испытал ностальгию, жалость, сочувствие, благодарность. Но со мной никогда не случалось того, что произошло сегодня утром, я никогда такого не чувствовал, даже близко. А ведь я не звал консультантов, не использовал нейросети, никому не платил ни копейки. Я получил это… потому что мне его доверили. Подарили.
Я посмотрел на Герду. Полуденное солнце разгоралось в окне за ее спиной, я видел силуэт, будто выточенный из красного дерева, – она гладко уложила волосы в это утро.
– И сегодня я кое-что понял, – сказал я. – Люди в поисках счастья должны сами о себе позаботиться. Ты говорил, Микель, что рынок иллюзий перегрет…
Я впервые назвал его на «ты» и даже не понял, как это вышло.
– Не хочешь больше торговать счастьем? – спросил он невозмутимо. – А ведь у тебя отлично получается…
– Счастье – не коммерческий продукт, – сказал я тихо и твердо. – Я хочу… другого.
– Впервые вижу подростка, который знает, чего он хочет, – Микель насмехался, но это был скорее хороший знак.
– Я не подросток.
– И ты хочешь…
– …Путешествовать. С Гердой. Ходить в нейтральных водах от одного мира к другому. Торговать волшебными предметами, которые я сделаю сам – у меня столько новых идей… А главное – я хочу быть с ней всегда. На ее палубе. А может быть, она позволит мне подержаться за штурвал…
Глядя ему в глаза, я запустил свою харизму на полную мощность. В таком режиме пылесосы пожирают хозяйские вещи. Микель смотрел непроницаемо.
– Вы можете взять машину и покататься вдоль берега. Мимо прекрасных пляжей, через реликтовые рощи, ночевать в палатке, гостиницах или исторических особняках, делать что пожелаете, танцевать сальсу или ездить верхом. Да, вы заслужили каникулы.
Я покосился на Герду. Она, кажется, смутилась и растерялась, и грусти в ее взгляде было больше, чем радости.
– Но почему?! – Я едва сдержался, чтобы не повысить голос. – Почему нам нельзя?
– Напомни, с каким условием я взял тебя в ученики? Полностью раскрыть талант. Найти единственное место в мире. И что же, болтаться в океане, торгуя ширпотребом, – это и есть твое предназначение?
Когда он хотел меня уязвить, он делал это с такой же легкостью, как дятел добывает из-под коры червяка.
– Ты подрос, – добавил он миролюбиво, видя мою реакцию. – Но ты не взрослый. Ищешь новые игрушки, думаешь, что понял в жизни все, хотя не видел и сотой доли… Я никуда не отпущу тебя, Леон, пока ты не будешь готов. Живи и радуйся, пока можно.
* * *На другой день я обедал с режиссером, таким знаменитым, что при виде его даже пальмы в кадках впадали в счастливое оцепенение. Все, абсолютно все вокруг выросли на его фильмах – кроме меня, который взрослел в другом мире. Обсуждалась биографическая лента обо мне, на основе документальной книги, которую написала здесь же присутствующая дама. Когда я вежливо переспросил, как ее зовут, все отреагировали так, будто я прилюдно съел живую лягушку.
К счастью, от меня на этом обеде почти ничего не требовалось: все устраивали другие люди, специалисты своего дела. Я дал согласие заранее: мне тогда показалось, что сколь угодно глупый фильм обо мне только поможет делу. Теперь, конечно, я так не думал, но было поздно что-то менять.
Наконец обед закончился. Роскошные машины забирали гостей одного за другим. Охранники в черных пиджаках стояли спиной к знаменитостям, лицами к случайным прохожим, а зеваки, по негласному этикету, делали вид, что никого здесь не узнают. Я нарочно задержался в ресторане, пошел мыть руки, долго бродил по туалету, убранному мрамором, усаженному бамбуком и орхидеями, такому просторному, что можно было заблудиться.
Я не спал всю ночь накануне. Я лежал, обнимая Герду, слушая, как она дышит; в ее дыхании был океан, волосы пахли морем. Я думал о нашем будущем; «я никуда тебя не отпущу», сказал Микель. «Я буду тебя помнить», – сказала Герда. Такое впечатление, что они знали больше, чем говорили; тревога, поселившаяся во мне после этих слов, из невнятной и смазанной делалась все более осознанной и очень неприятной.
Микель с первой нашей встречи твердил, что все зависит от меня, что я буду решать свою судьбу… Ключевое слово – «буду». До сих пор все решал только он, потому что я «не готов». А когда он посчитает меня готовым? Через год, два? Пятьсот лет? А где тогда окажется Герда, в пути, в океане, в далеком фрахте?!
Но Герда лежала, привалившись ко мне теплым боком, и дышала, как море. Я заставлял себя успокоиться. Я вспоминал, что Микель вовсе не против нашего с Гердой союза, мы с ней оба ценные ученики, и никакой жести в наших судьбах он не допустит… Глаз я не сомкнул до рассвета, вот почему встреча со знаменитостями прошла для меня будто в тумане.
Так я бродил по сортиру среди орхидей, дожидаясь, пока рассосется толпа у входа, в полном одиночестве – и вдруг услышал голос совсем рядом, за стенкой, увитой плющом. Говорила женщина, и меня поразил не женский голос в мужском туалете, а интонация, с которой она произносила каждое слово. Это были не гнев, не тоска, не отчаяние. Так мог бы говорить мертвец, поднятый некромантом для блиц-интервью.
– …в лотерею. Покупатьэто за свои деньги он никогда не стал бы. Он пошел на их… «семейное мероприятие», мне сказал, что ему просто любопытно… и будет забавно. У него там нашлись «сыновья», – голос дрогнул, – и «невестки», у каждой по орущему младенцу. Он признавался мне, что едва дотерпел эти два дня в общем доме, просто потому, что те, другие «члены семьи» заплатили по полной, он не хотел их подставлять… Вернулся злой. Написал разгромный отзыв на сайте, в смысле, на сайте «Семьи Надир»…
Прежде чем услышать свое имя, я уже знал, о чем речь. Осторожно выглянул из-за угла; на стене напротив, на розовом мраморе, висела телевизионная панель, и у женщины на экране было прикрыто лицо – размыто цифровой «маской», только ухо с крохотной сережкой то появлялось в четком изображении, то снова уходило в туман.
– …Через неделю я поняла, что он что-то от меня скрывает… переписку. Звонки. Эти люди нашли друг друга в реале, представляете? А еще через месяц он собрал маленький чемодан, и…
Я поискал, как выключить телевизор, но не нашел, и повернул обратно, благо сортир был огромный. Спохватился, вытащил телефон, чтобы звонить водителю, но женский голос не отпускал меня:
– …он сказал, что любовь нельзя купить! Какой цинизм, какая… ну что же. Я думала, ему подсунули сдобную молодку, и он ушел от меня к другой. Но… в той семье три поколения, «сыновья», «невестки», а он… вдовец. Ему нравится быть вдовым, понимаете? Для него я давно умерла…
– Возможно, вы преувеличиваете? – послышался мужской голос из-за кадра, вкрадчивый голос профессионального медиапровокатора.
– Нет! – От голоса женщины я содрогнулся. – Нет… это не все. Нам выдали… мне и двум дочкам… «компенсацию», скидка девяносто процентов. Я сказала «нет». А эти две… как сказать… мои родные дочери, в общем… сказали «да», пошли в «Семью Надир», каждая в свою… И через неделю они сказали: «Мама, мы были лишены настоящей любви с детства, вы с отцом лишили нас семьи»…
Я торопливо уходил. Вода в декоративных фонтанах, мягкая музыка из встроенных колонок наконец-то заглушили голос этой женщины. Неудачи случаются, я говорил об этом на каждой пресс-конференции, и все равно журналисты выискивали неудачников ради жареных новостей, и толпа чужих адвокатов каждый день билась о юридический департамент корпорации «Надир», как мухи о крепостную стену. Я привык относиться к этому спокойно.
Но женщина с мертвым голосом оказалась тараном, угодившим в уязвимое место, пробившим брешь в моей внутренней защите. Может, виной тому разговор накануне, или бессонная ночь, или все мои неясные предчувствия. Что-то случится; я потеряю Герду? Уж пусть лучше Микель навсегда превратит меня в собаку…
Я спустился к выходу из здания. Девушки на стойке заулыбались, проверяя мое настроение – вдруг я разрешу кому-нибудь сделать со мной селфи? Я покачал головой, натянул пониже кепку с длинным козырьком, поправил темные очки и вышел под солнце. Ничего не хотелось – только домой. Только снова увидеть Герду и убедиться, что она…
– Леон?
Я обернулся. Передо мной стояла женщина лет пятидесяти, рослая, поджарая, коротко стриженная, почти совсем седая. Она напомнила мне мать, и голос показался похожим – может быть, потому, что я много думал о доме?
– Мы знакомы? – спросил я с автоматической улыбкой.
И увидел сережку в ее ухе. Крохотную изящную сережку.
Она уронила легкий пиджак, который держала на сгибе локтя, и на свет явился пистолет в ее руке. Ничего больше не говоря, не проклиная, не грозя, она выстрелила мне в лицо – с трех шагов.
* * *Мог ли я остановить эту пулю? Да.
Я мог бы уклониться, ведь боевые маги способны замедлять время. Я мог бы заклинить ее оружие, проще простого. Я мог бы превратить ее пулю в пчелу или бабочку, или даже плевок, летящий мне в лицо, создать почти столь же шумный информационный повод, но только без крови.
Даже когда горячий нос этой пули коснулся моего лба над переносицей – я мог ее остановить. Я мог отбросить ее, когда она пробила кожу и притронулась к черепу. Но я был заворожен справедливостью момента – справедливостью того, что происходит.
Правосудие, пусть без суда и приговора. Но красивое, выверенное, будто хорошо сбалансированный механизм. Эта женщина предъявила мне чек к оплате, и я, как честный коммерсант, обязан был заплатить.
* * *«Леон Надир, основатель легендарного стартапа, ставший миллиардером в семнадцать лет, убит среди бела дня своей бывшей клиенткой. Накануне она разместила в социальной cети обвинение и декларацию о намерениях. Полиция не приняла мер, посчитав письмо женщины фейком. Шериф округа подал в отставку».
Такого холода я не чувствовал никогда прежде. Если я лежу в городском морге, зачем они включили телевизор у меня над ухом? Или, пока я лежу на цинковом столе, патологоанатомы столпились перед экраном в ожидании новостей? Но вот же я, ваша новость, я куда лучше картинки на экране. Сделайте тише, у меня болит простреленная башка…
Холодно. Несправедливо. Если я покойник – где мой покой?
«Как только что стало известно, тело Леона Надира украдено из прозекторской. Предполагается, это сделали фанаты эксцентричного бизнесмена. Полиция изъяла записи с камер…»
Что?!
И послышался голос, такой же ледяной, как эта прозекторская:
– Почему. Ты. Это. Сделал?
Я на том свете, подумал я обреченно. И покоя мне не будет после всего, что я натворил.
* * *– Леон. Открой глаза. И отвечай быстро: почему?!
Я сидел в шезлонге, на плоской крыше, откуда была видна и долина, полная огней, и горы, и дымка над океаном. И было прохладно, ведь стояла ночь. Сухая прохлада. В сравнении с тем холодом – непередаваемое счастье.
Потом я увидел Герду, и мне сделалось не просто тепло, а жарко. Я попытался встать – но не сумел, мышцы не слушались. В руках, в ногах, в животе у меня жила память о холоде, но я уже знал, что через несколько минут – встану.
Герда куталась в одеяло. На ее коленях лежал планшет, а на лице отблеск экрана, но она не смотрела на монитор. Она смотрела на меня, и в ее взгляде было больше страха и жалости, чем мне хотелось бы.
– Со мной все хорошо, – сказал я Герде.
– Нет, – послышался отстраненный голос. – С тобой ничего не хорошо, Леон, наоборот. Почему ты это сделал?
Я едва узнал Микеля. И я клянусь – таким голосом он не разговаривал со мной никогда. Вообще никогда.
– Форнеус, он не в себе, – прошептала Герда.
Он стоял спиной к нам, лицом к городу, его огромный силуэт казался четкой черной тенью на фоне огней:
– Я жду ответа.
– Я ничего не делал, – пробормотал я, не находя других слов. Как будто мне пять лет, и меня застали над осколками хрустальной вазы.
– Ты дал себя убить.
Я так и эдак вертел в голове его слова, пока не нашел ответ:
– Это справедливость.