Оборотень

– Не бойся. Её нет дома. Кроме того, мы пойдём в ту часть дома, где живу я, и даже войдём туда через мою дверь.

Любопытство и обида на мать (пусть поволнуется, поищет) толкнули меня на то, чтобы я пошёл за Хилеасом. Мы вошли в дом. Я огляделся. Кругом висели пахнущие пылью травяные веники, связанные за хвосты мыши и ящерицы. На тёмных полках стояли плотно закрытые посудины. Хилеас подвинул ногой скамейку к печи. Мы сели. В устье громко гудело высокое и яркое пламя.

– Ты ещё придёшь сюда? – спросил мой новый знакомец.

– Не знаю. Боязно, – ответил я и рассказал ему о страшном конце тёти Эсте.

Он помрачнел и отвел глаза.

– Есть хочешь?

– Очень. Я голоден, как волк.

Хилеас встал, принес хлеба и сала. Мы с удовольствием поели и снова разговорились. Он опять оживился.

Тёмная слюда, вставленная в окно, заголубела. Светало.

– Тебе нужно идти. Скоро вернётся ведьма, – сказал Хилеас. – Я тебя провожу.

Мы вышли и молча пошли сквозь лес, окутанный серыми сумерками. Он остановился на краю, под сенью деревьев.

– Дальше не пойду, а ты не забудь, приходи, как стемнеет. Пожалуйста. И не говори обо мне никому.

– Хорошо.

Я взвалил на плечи вязанку и пошёл.

Дома меня, разумеется, обругали и выдрали. И даже не за то, что я отсутствовал всю ночь, а за то, что я соврал, будто потерялся в лесу. Мать знала, что в лесу я не терялся сызмала, и мог ходить как зверь, не задумываясь о дороге и всегда выходя на нужное место. О своём новом знакомце я никому и словом не обмолвился. И даже не потому, что он меня об этом просил. Мы были очень бедны, а бедных никто ни во что не ставит, поэтому даже в деревенской компании я не занимал значительного места. Я умолчал о Хилеасе, потому что боялся, как бы кто из мальчишек побогаче не отбил его у меня.

4

В то же утро, когда я вернулся чуть свет, вторая сплетница после старухи Стефен, тётка Мариоль, отправилась в лес за хворостом. Вышла она утром, но даже к вечеру не вернулась. Тревогу поднял её супруг – пьяница, очнувшийся к обеду и до ужина не обнаруживший никакой приготовленной пищи во всём доме. Вспомнив страшную участь тёти Эсте, вся деревня отправилась на её поиски.

Мариоль нашли около дороги. Она была покрыта страшными ранами, но жива. Её перенесли домой, и уложили в постель. Ночью женщина пришла в себя.

Она рассказала, что, отправившись утром за хворостом, по дороге передумала и решила отправиться в соседнюю деревню, чтобы обсудить с соседними кумушками все накопившиеся в её душе новости, особенно касавшиеся гибели тёти Эсте. Они так жгли её язык, что женщина не побоялась идти одна. Дорога туда была спокойной, а вот обратно…

На обратном пути Мариоль услышала за спиной хлопанье крыльев огромной птицы. Она обернулась и увидела висящего в воздухе, поджав ноги, старика. На нём абсолютно ничего не было. Он был лыс и так худ, что можно было пересчитать все его кости. Синюю кожу покрывал белый пух. От кистей рук с загнутыми грязными ногтями тянулись крылья как у летучей мыши. Чудовище взвыло, и Мариоль застыла на месте, пригвождённая его мёртвенным взглядом. Последнее, что она помнила, была страшная боль, когда оно стало рвать её зубами и когтями.

Добравшись до этого места, больная стала бредить и кричать:

– Дьявол! Дьявол! Я видела самого дьявола! Грехи, грехи мои тяжкие! Помилуй меня, господи! Я вижу адское плямя!

Через день Мариоль умерла. Вся округа забурлила, как котёл с горячей водой. Через три дня благодаря окрестным кумушкам утвердилось совершенно точное мнение, что бедную Мариоль разорвал дьявол, с которым она заключила сделку и не выполнила условий. Старуха Стефен припомнила, как часто видела, будто в трубу к тётке Мариоль нырял столб белого дыма, похожий на змея, а потом из дома слышались смех и разговоры мужчины и женщины, только голос мужчины не был голосом её мужа. Местные пьяницы сошлись на том, что хлебную водку они покупали у Мариоль чаще, чем у других торговок, из-под полы продающих спиртное: не иначе, как она их привораживала. Всеобщие предположения подтвердил муж погибшей, заявив, что жена всегда необыкновенным образом для простой женщины узнавала, когда он тайком отправлялся в кабак, и по возвращении всегда ждала его с тяжёлой сковородкой.

В эти дни переполоха и всеобщего страха я не видел Хилеаса.

5

После этого происшествия в деревне стали происходить страшные дела. То один, то другой человек погибали, разорванные неизвестно кем. Их находили в лесу, на дороге или на болоте. Пожилые женщины считали, что эта напасть послана нашему селению за грехи и требовали, чтобы жители обошли его крёстным ходом. Но все их призывы были тщетны, потому что люди боялись выходить из дому.

Вскоре некоторые стали рассказывать, будто видели в окрестностях некое чудовище. По словам одних, это была огромная летучая мышь, нечто вроде описанного тёткой Мариоль, по словам других – неопознанная лесная нечисть ростом с дерево, по словам третьих – лысый волк – оборотень. Но кто бы это ни был, скоро все уяснили одно: с наступлением сумерек и по ночам чудовище никого не трогало, словно сквозь землю проваливалось. Дошло до того, что деревня стала перестраиваться на ночной образ жизни. Нашлись, правда, два смельчака, которые попытались выследить и убить это существо, но оба они погибли.

Я был мальчишкой и почти ничего не боялся, тем более, что чудовище лишь в первый месяц своего появления показывалось часто, а затем стало появляться с перерывами. Иногда о нём не слыхали неделю, а то и две – три. Больная мать не могла заставить меня подчиняться, поэтому чуть смеркалось, я бежал к дому ведьмы, чтобы встретиться с Хилеасом. Лувисы никогда в избушке не было: она улетала по своим ведьмовским делам.

С каждым днём Хилеас, не смотря на радость, с которой он встречал меня, становился всё подавленней и печальней. Он бледнел. Тёмные тени навечно поселились под его зелёными глазами, прозрачными и глубокими, как вода в озере. Он часто сидел рядом со мной, крепко держа меня за руку, и так смотрел, словно что-то хотел сказать и не мог. Я спрашивал Хилеаса, что с ним происходит, но у него делалось такое несчастное лицо, что я уступал и переходил на более весёлые темы, стараясь его рассмешить. Через какое-то время он начинал улыбаться, чуть не сквозь слёзы, стремясь показать, что мои усилия не пропали впустую. В эти мгновения он был мне дороже всего на свете.

6

Однажды мы с Хилеасом, как обычно, сидели на скамейке у печи. Я рассказывал об очередных жертвах чудовища и хвастался тем, что мне удалось увидеть его издалека, когда я собирал днём в лесу хворост.

– Хотелось бы мне узнать, где живёт и откуда взялось это существо, – заявил я в конце рассказа.

– Чудовище живёт здесь, в доме Лувисы. Это я, – сказал вдруг Хилеас очень тихо, но твёрдо.

– Что ты? – не понял я.

– Я днём превращаюсь в чудовище и гублю людей. Поэтому я и просил приходить тебя затемно, чтобы ты ни о чём не догадался.

Я так и подскочил от неожиданности.

– Сядь! – так повелительно приказал он, что ноги у меня сами собой подкосились, и я мешком плюхнулся на скамейку.

– Я давно хотел тебе сказать, да всё не решался, – снова тихо, но твёрдо начал он. – Понимаешь, я – сын государя этой страны.

– Принц Хилеас? Который пропал?

– Да. Ты ведь знаешь, что Лувису несколько раз вызывали во дворец. Она – знаменитая ведьма. На этот раз отец якобы хотел узнать у неё своё будущее, ибо повелитель соседнего государства готовился к войне с нами, которая была нам явно не по силам. На деле же он желал воздействовать на своего врага с помощью тёмных сил, но так, чтобы всё выглядело естественно. Лувиса согласилась ему помочь, но за свои услуги потребовала, чтобы её несколько раз открыто пригласили к королевскому столу, а впоследствии даровали дворянский титул и усадьбу. Положение было отчаянное, и отец скрепя сердце согласился. Придворные, видя, что ведьма в фаворе, сначала стали оказывать ей знаки внимания, а затем начали пользоваться её услугами: кто желал войти в милость к вышестоящему лицу, кто приворожить девицу, кто разрушить чужое везение.

Между тем, в стране наших врагов начались голод и чума, расплодились волки, а её повелитель неожиданно разболелся и умер. Лувиса пришла за своей наградой, но к тому времени мысли отца изменились. Придворные завистники нашептали ему, что чума и голод – вещи житейские, происходящие раз в несколько лет в разных странах, а смерть вражеского повелителя – результат неумеренного пьянства, а не колдовства. Словом, они уверили его, что никаких заслуг со стороны ведьмы в этом деле нет. Отец и сам раскаивался в том, что наобещал ей слишком много, а потому не только не дал ей ничего, но и приказал с позором изгнать её из дворца. Многие из придворных, особенно те, что должны были Лувисе деньги за приворотные напитки и любовные зелья, также ничего ей не уплатили, да ещё и поглумились напоследок, спустив её с лестницы. Ведьму выставили из города, проведя по его улицам в сопровождении стражи, а толпа швыряла в неё палки и огрызки, да ещё оскорбляла словами. Она же вела себя как обычная женщина, спотыкалась, закрывала лицо и плакала, ничем не выдав, что задумала страшную месть.

Прошло некоторое время, и о ней стали забывать. Однажды я проснулся у себя в спальне и увидел, что она что-то шепчет, склонившись у моего изголовья. Я не мог ни пошевелиться, ни закричать, ни закрыть глаза, только в ужасе слушал её слова. Она наложила проклятие, из–за которого я, единственный сын государя, днём превращаюсь в чудовище, а ночью вновь становлюсь человеком. Когда я становлюсь чудовищем, ведьма отнимает у меня разум и волю. Я делаю всё, что она захочет. Когда я принимаю облик человека, я вспоминаю всё, что натворил днём. Муки мои ужасны!

– Но как ты очутился в доме Лувисы? – спросил я, сразу поверив его словам, его глазам и его голосу.

– Помнишь, во дворце погибли люди? Через меня ведьма отомстила всем, кто её чем-либо обидел. Испугавшись того, что я совершил, я умолил

Лувису взять меня к себе, надеясь, что она живет в каком-нибудь пустынном и глухом месте. Но ведьма и здесь решила использовать меня в своих целях, пользуясь тем, что я не в силах противиться её колдовству. Я хотел убить себя, но Лувиса сказала, что так я окончательно погублю свою душу и буду уже в полном её подчинении.

– Неужели совсем ничего нельзя сделать?

– Есть один способ. Со мной нужно сразиться днём, когда я буду в образе чудовища. Я скажу тебе, как убить меня. Если ты сделаешь всё правильно, я умру, а Лувиса навсегда потеряет власть надо мной. Ты ведь согласишься избавить меня от душевных мук, а многих людей от лютой погибели? Норкас, я не хочу губить! Это единственный верный способ! Ты согласен?

Жар кинулся мне в голову. Мой единственный друг – чудовище! Неужели всё, что было между нами, было затеяно им только затем, чтобы, в конце концов, я убил его? Но я этого не хочу!

– Хилеас, я не могу и не хочу убивать! – закричал я, вскочил и бросился к двери.

Хилеас крепко вцепился в мою одежду, продолжая умолять меня. Я, кое – как добравшись до двери, отодвинул засов и, оторвав от себя руки юноши, ползшего за мной на коленях, бросился бежать.