Царь-монах. Государи и самозванцы на русском престоле

– То ж был покойный настоятель собора Спасского. Да тот уж лет десять, как почил в Бозе. И аз многогрешный при отпевании и на похоронах сослуживал ему, но с тех пор не бывал на могилке, да запамятовал. Тем же днём и иных ни то пятерых, а то и шестерых отроков хоронили, кого в замятне тоей изгубили. Разве упомнишь?! – оправдывался Савватий.

– Ты, отче, мне зубы не заговаривай! Мне нужна могилка того отрока, на которой по слухам, исцеления случалися! – строго произнёс Филарет.

– Поди, кто-то из сродников, иль родителев посещал ту могилу? – спросил один из чиновных мужей, к которому Филарет обращался по роду и имени – «князь Алексий» (А.И. Воротынский).

– Мыслю, матушка одного отрока покойного вдовая жёнка Туренина Ефросинья приходила. Но жива ль оная ноне, не ведаю, – начиная понимать в чём дело, но с опаской отвечал игумен Савватий, приглядываясь к могилам и покосившимся крестам.

– Вот что, Савватие, езжай-ко со служкою моим – отцом-диаконом Иоанном на посад, да найдите двор Турениных, да выспросите, кто про могилу сию знает, да показать может. Аз зде пожду пока, со товарищи свои – велел Филарет.

– Надо ль, владыко, оглашать дело сие расспросами посацкого люда во Угличе, дело-то по Угличу тайное? – спросил с тревогой ещё один чиновный человек, сопровождавший Филарета.

– Верно глаголеши, Пётр Никитич! – согласился с Шереметевым Филарет.

– Ты, отец игумен, ничего про поиски наши никому из посацких не сказывай. Спрашивай только про двор Турениных. А что, да по какому делу расспросы ведёшь даже и Турениным не ответствуй. Молви только, де слово и дело государево! А как обрящеши свидетеля, немедля сюда его и вези, – вновь наставил Савватия владыка.

Игумен и диакон выслушали и с поклоном удалились. А Филарет присел на пенёк в тени берёзы со своими товарищами и повёл тихую беседу. Прилегли и присели на земле поодаль между кустов и могильщики.

– Мыслю, ведал ты и ранее, владыко, о Турениных? – тихо, так чтобы не слышали вопроса могильщики, спросил Филарета Шереметев.

– Отчего помыслил тако, Никитич? – тихо вопросом на вопрос отвечал Филарет.

– От того, что как только молвил игумен Савватий о Турениных, ты словно вспомнил что-то и сразу согласие свое дал, – отвечал Шереметев.

– Верно подметил, Пётр Никитич. Про Турениных мне ещё на Москве Василий Шуйский тайно баял. Де, как буду во Угличе, а могилу убиенного отрока не обрету, то искати мне на посаде Ефросинью Туренину. А ежели уже и ту Господь забрал, то кого-то из сродников ея. Оне точно ведают, где покоится отрок, убиенный во Угличе маия 14 дня 7099 году. Покажут! – уверенно отвечал Филарет.

– Страшное и тайное дело сие, владыко, – с некоторым содроганием произнёс третий собеседник – князь Долгорукий-Роща.

– Да, князь Григорий! – согласно кивнув головой, отмолвил Филарет. – Ох, и многое раскопал Шуйский, тем летом, когда по этому делу сыск вёл. Да только тайное дело сие с ним в могилу и уйдет. Мне-то он только намёками всё и передал.

– Мыслю, что Шуйский тогда не толико допросы чинил, да раскапывал. Верно ведал он и ведал о многом, заранее, прежде, чем случилось всё во Угличе, – прошептал князь Алексей.

– Потому и был приставлен Годуновым к сыску и суду сему! – без тени сомнения произнёс Филарет.

– Да, страшен, хитёр и жестоковыен Шуйский по всей сути своей и естеству своему! – тихо, но твёрдо и с чувством ненависти промолвил Шереметев, сжимая темляк сабли.

– А как ухищрился-то Годунов! Да только сам себя и перехитрил, – произнёс князь Григорий.

Все молча и с пониманием посмотрели друг другу в глаза и склонили головы в знак согласия.

Через три четверти часа возок, в котором ездили на посад Савватий и Иоанн, возвратился. В возке с ними была пожилая, исхудалая женщина с седыми прядями волос, выпадавшими из-под платка. Это была сама Ефросинья Туренина. Она уверенно повела Филарета и его сопровождение по погосту, и минут через десять все они оказались на другом его краю, возле небольшой могилки со старым дубовым крестом. Тут Туренина торопливо раза три подряд сотворила крестное знамение и сделала поясной поклон. К удивлению многих, могила была убрана, и у подножия Креста стояли два небольших образа – Богородицы, святителя Пантилеймона и несколько потухших свечей.

– Никак молится зде люд православный? – с интересом спросил Шереметев, узрев это место.

– Молятся люди. Увечные, немощные притекают. Бают, помогает Заступница и святитель. Даже иные болящие исцелялись, – отвечала женщина, смахивая слезу, навернувшуюся на глаза.

– Сама и зрела сие, али со слов баешь? – строго спросил владыка.

– Сама, – сухо отвечала женщина.

– Спаси тя Христос, жено! Ступай же домой, – вкрадчиво молвил игумен Савватий.

Тем временем к указанному месту подошли могильщики с лопатами. Филарет тихо запел Трисвятое. Савватий вторил ему.

Туренина, словно опомнившись и поняв, в чём дело, вдруг затряслась всем телом. Опустившись на колени, она с мольбой в очах подползла к Филарету и взмолилась:

– Владыко, не попусти поругания! Не тронь чадо мое. Ни в чём невинен сыночек мой. Не вели этим людям разорить юдоль сына моего!

Глаза её наполнились слезами и она, стоя на коленях, всё продолжала умолять Филарета, протягивая к нему руки. Владыка же, отстранившись, лишь творил молитвы. Могильщики, было смутились, но князь Алексей грозно прикрикнул на них и те, крестясь и поплёвывая на ладони, взялись за дело. Работали дружно и споро. И тут женщина, словно впав в безумие, рванулась к разрываемой могиле и всем телом упала на неё.

– Не дам, супостаты! Не пущу, изверги! Не троньте сыночка мово! – в исступлении кричала она.

Прервав молитву, Филарет негромко молвил Савватию:

– Отче, уйми и успокой жену сию. Поясни ей, что ничего недоброго и непотребного не свершим. Но по слову и делу государеву с молитвой, как велит Церковь Христова, исполним вся. Да с этим и отвези жену страждущую домой.

Савватий, со вниманием выслушал владыку, поклонился ему в пояс и стал уговаривать женщину. С помощью копателей он поднял её на ноги и отвёл в сторону. Та была не в себе. Её трясло, глаза были наполнены ужасом, лицо побелело. Савватий неспешно повёл её к возку, оставленному у другого конца погоста.

Тем временем могильщики раскопали глубокую могилу. Лишь на глубине около трёх саженей их лопаты и кирка застучали по дубовой крышке гроба. Когда землю вокруг гроба расчистили, двое копателей, работавших на дне могилы, утирая пот, остановились, и стали выжидательно поглядывать наверх. Что-то явно смущало их.

– Чуешь, Филиппка, какой воздух парит? – негромко спросил один из них своего напарника.

– Чую, да не уразумею, что сие парение значит, – отвечал Филипп своему содругу.

Филарет, услышав слова копателей, трепетно сотворил крестное знамение и вновь неспешно, громко и с нотками мольбы в голосе прочёл молитву Святому Духу. Все, окружавшие его, с тревогой и волнением крестились и шептали молитву.

– Вскройте домовину! – наконец решительно молвил владыка гробокопателям. На дно могилы спустили два топора, ломок и бывшие внизу принялись за работу. С трудом крышка была открыта. Воздух в округе раскопа на десять – пятнадцать саженей вдруг наполнился чудным благоуханием, ударявшим в мозг и вызывающим слёзы.

То, что увидели все, присутствовавшие при вскрытии, включая владыку, вызвало некое потрясение, ибо на дне сумрачной могилы вдруг стало светло из-за льющегося густо-синего сияния. Но подлинное удивление вызвало то, что было в домовине…

В памяти Филарета вновь явственно прозвучали слова, сказанные ему братом Иваном ещё на Москве перед отъездом: «Как Шуйский, посланный во Углич году в 7099-м, возвернулся назад хранителем углической тайны, тако же и тебе возвратити ся хранителем тайны сей. Сим пользу обрящеши».

* * *

Тем, кто дорвался до власти в Москве, казалось, что переворот завершён удачно и теперь пришло время успокоиться, утвердиться в своём новом положении, установить свою власть по всей стране.

Но на Москве было неспокойно. Уже в двадцатых числах мая на воротах дворов, принадлежавших дворянам и иностранцам, появились пометы и надписи, что царь велит разорить меченые дома предателей. Тогда же на улицах небольшие группы москвичей стали негромко читать подмётные письма от имени царя Димитрия.

Пан Хвали-Бога, дворцовый служитель молодого государя писал о тех событиях: «Около недели после переворота (24 мая) листы прибиты были на воротах боярских дворов от Дмитрия, где тот давал знать, что ушёл, и Бог его от изменников спас…Самими бы московскими людьми Шуйский был бы убит, если бы его поляки некоторые не предостерегли, которые другой свары боялись» Ляхи действительно не симпатизировали Шуйскому, но они боялись, что переворот приведёт к новым избиениям иностранцев.

Появление подмётных листов, призывы перебить дворян, «литву и ляхов» возымели действие. В воскресенье 25 мая на Москве произошли большие волнения. Множество народа, собравшись на Красной площади, якобы по указу царя Василия, потребовало, чтобы царь и бояре вышли к собравшимся и объяснили, почему убит истинный царь Димитрий Иванович. Противники Шуйского пытались использовать тот же приём, что и заговорщики, убившие Димитрия. Если бы Шуйский, ничего не ведая, вышел тогда на Красную площадь в окружении своих сторонников, он, скорее всего, был бы убит. Многих из его окружения ожидала бы та же участь. Однако, верные люди, (не без советов поляков и литвы) успели предупредить Шуйского, и тот приказал запереть и охранять все ворота Кремля.

Собрав оказавшихся под рукой бояр и приказав привести к себе вожаков толпы, Шуйский стал упрекать их со слезами на глазах. Затем он пригрозил Думе, что отречётся от венца. В подтверждение своих слов он снял шапку Мономаха и сложил посох. Эта сцена произвела впечатление. Собравшиеся выразили покорность. Тогда Шуйский, не мешкая, вновь принял символы власти и потребовал наказать виновных.

С этого дня он стал торопиться с венчанием на царство. Но…

По негласной указке Василия Шуйского поспешно был собран новый Поместный Церковный собор. 26 мая, патриарх Игнатий был лишён сана не только патриаршего, но даже и епископского и заточён под стражу в Чудов монастырь, как простой монах. Согласно свидетельству архиепископа Арсения Элассонского, Игнатий был лишен патриаршества без какого-либо законного расследования

. Однако, попытка быстро избрать нового патриарха не увенчалась успехом. Средние и низшие слои духовенства противились воли Шуйского. Тогда 30 мая власти созвали народ на Красной площади. На Лобное место вышли бояре. В их присутствии дьяки зачитали грамоту с объяснением причин убийства Димитрия, обвинённого в самозванстве. Следом была изложена официальная версия избрания на престол Василия Шуйского. В обращении к народу Шуйский лгал, что якобы принял символы власти Российского царства «благословением патриарха Игнатия». В тот же день лишь в присутствии узкого круга чинов Боярской думы новгородский митрополит Исидор (а не патриарх) в Архангельском соборе совершил венчания Шуйского на царство. Волнения в Москве временно утихли.