Силиконовая надежда

Дело в том, что детей я оперирую бесплатно, какой бы сложности процесс ни предстоял. Это мое правило, мое условие, и мой персонал отлично об этом знает. Я открывала эту клинику специально, чтобы иметь возможность помогать тем, кто не в состоянии оплачивать дорогостоящие операции по реконструкции лица. Зарабатываю я на других операциях, для которых и держу в штате еще двух хирургов-пластиков высокой квалификации. Ну, и спонсорская помощь, конечно.

Собственно, даже участок земли под клинику я никогда не получила бы без вмешательства спонсора – тогда еще просто чиновника мэрии Антона Петровича Грушина. Это теперь он депутат и живет в столице, а тогда занимал довольно скромную должность в одном из подразделений мэрии и попал в приемное отделение больницы, где я работала после окончания института челюстно-лицевым хирургом. У Антона Петровича в автоаварии были сломаны челюсть, нос и скуловая кость, да так, что осколок вошел в глазницу, едва не повредив глазное яблоко. Мы собирали его лицо буквально по кускам, но в конце концов остались только тонкие шрамы, а глаз, нос и челюсть вернулись почти в свое первоначальное состояние. Почти – потому что нос я потом оперировала ему еще раз, чтобы сгладить косметический дефект. Грушин проникся ко мне благодарностью, так как даже не надеялся на такой исход – думал, что в обычной городской больнице подобных вещей не делают. Мы подружились. Это была действительно дружба – без притязаний, без попыток перевести ее в горизонтальную плоскость, без намеков и двусмысленностей. Грушин присылал мне цветы к каждому празднику, приглашал в театр, иногда мог заехать вечером на чай – и это никогда не заканчивалось чем-то иным, нежели чай с тортом и приятная беседа. Когда я заикнулась, что хотела бы когда-нибудь организовать собственную клинику, Антон Петрович отреагировал почти мгновенно:

– Слушай, а ведь правда. Чего тебе в городской больничке прозябать, у тебя же руки золотые и талант. Ты сядь-ка на досуге и продумай концепцию, чтобы мне было с чем зайти в разные кабинеты.

Я опешила:

– Да мне за всю жизнь не заработать денег, которые нужны даже для открытия частного кабинета! А это клиника! Место, помещение, оборудование, персонал, в конце концов… Нет, это только мечты.

– Так, Аделина, – вдруг жестко сказал Грушин. – Если я говорю – садись и пиши, значит, садись и пиши, технические вопросы оставь мне.

Совершенно уверенная в провале данного мероприятия, я все-таки в выходной села и набросала план, но сделала это скорее для того, чтобы Грушин отстал. К моему удивлению, через два месяца Антон Петрович приехал ко мне в субботу и пригласил прогуляться за город.

Отвлекаясь на воспоминания, я все-таки то и дело возвращалась к конверту, лежавшему по-прежнему на полке в прихожей. Не знаю почему, но внутри сидела уверенность в том, что ничего хорошего в нем нет. Было ощущение, что от белого бумажного прямоугольника исходит злая энергия. Я не особенно верю в эти теории, но сейчас была готова поклясться, что в этом что-то есть. Решив больше не оттягивать неприятный момент, а пережить все, так сказать, оптом, я принесла конверт в кухню, села за стол и, закурив, разорвала бумагу. На голубоватую столешницу выпал сложенный вдвое листок, развернув который я прочла единственную фразу, набранную на компьютере мелким шрифтом: «Рассчитайся по долгам, иначе пожалеешь».

Матвей

Экскурсия по клинике повергла его в легкий шок. Все выглядело гораздо круче, чем он даже мог себе представить, когда только въехал в ворота и оставил машину на гостевой стоянке. Владелица клиники оказалась к тому же весьма грамотной в деловых вопросах дамой либо нашла человека, который ее консультировал. И здание клиники, и внутреннее устройство, и качество оборудования – все это буквально кричало о том, что сюда вложена такая сумма денег, представить которую Матвей не мог, как ни старался. Где и как такая молодая женщина взяла столько, он даже подумать боялся. «Может, родители какие-то крутые, – размышлял он, садясь в свою довольно уже потрепанную «Ауди». – Но все равно деньги дикие. Хотя… мне-то какая разница, если платить будут и дадут делать то, что я на самом деле хочу».

Выехав на гравийную дорогу, ведущую к трассе, Матвей включил музыку. Его переполняло воодушевление, какого он давно не чувствовал. Уже завтра он вновь окажется в операционной, на том самом месте, где и должен быть, – за операционным столом со скальпелем в руке. И даже не важно, кто будет его первым пациентом – капризная дамочка с «посмотрите, доктор, как вы не видите, мой нос абсолютно кривой» или пострадавший в огне пожарный, которого он видел в коридоре клиники. Это совершенно не важно, потому что Матвей сможет наконец делать то, что он умеет и делает отлично.

Желание стать врачом пришло к Матвею случайно. Его мечтой с самого детства было небо, он хотел пилотировать воздушные суда и всерьез готовился к поступлению в училище, выпускавшее летчиков гражданской авиации. И все бы ничего, если бы не дурацкая травма, полученная так глупо, что даже рассказывать об этом Матвею всегда было стыдновато. Мальчишеский форс, желание порисоваться перед понравившейся девочкой – и безрассудный прыжок с обрыва в реку на даче. Прыжок – удар – резкая боль – темнота. Если бы не рыбачивший неподалеку с лодки пенсионер, Матвей мог просто утонуть. Он потерял сознание, крепко ударившись о воду, и пошел на дно, но вовремя сориентировавшийся мужчина быстро сообразил, что к чему, подплыл ближе и нырнул следом, вытащил находившегося без сознания Матвея в лодку и сделал искусственное дыхание.

Придя в себя, Матвей сперва испугался – что скажет на это мама, а потом вдруг почувствовал, как звенит в голове.

– Ну-ка, следи за пальцем, – услышал он как сквозь вату, и перед лицом возник палец, медленно передвигавшийся слева направо. – Та-ак… понятно, – продолжал мужской голос. – Лежи спокойно, вот-вот «Скорая помощь» приедет, побежали друзья твои в поселок, вызовут.

Матвей закрыл глаза. Левая сторона головы была словно бы плотно укутана чем-то звуконепроницаемым, тогда как справа все было вроде как всегда. «Хоть бы никто к нам домой не забежал, – думал Матвей, представляя, как расстроится мама, узнав о том, что с ним случилось. – Лучше бы я сам смог ей объяснить».

Но Ирина Кирилловна успела на берег раньше «Скорой». Ее лицо было бледным, губы тряслись, а на глазах блестели слезы:

– Матвей! Матвей, родной, что случилось? – опустившись на колени возле него, заговорила она дрожащим голосом, боясь прикоснуться к сыну.

– Не волнуйся, – с трудом выговорил Матвей, пытаясь поймать руку матери, чтобы она почувствовала – он жив, с ним все в порядке. – Я уже… все хорошо…

– Похоже, у вашего сына сотрясение мозга, – сказал сидевший рядом с Матвеем мужчина. – Мне кажется, еще и с левым ухом непорядок, но это уже при обследовании более точно скажут. Но кости целы, других травм нет, так что все обойдется.

Ирина Кирилловна подняла на мужчину полные слез глаза:

– Спасибо вам… даже не знаю, что было бы…

– Пустяки. Я врач, это мой долг. А ты, парень, сделай вывод для себя – не всякая Джульетта достойна отчаянных поступков. Твоя вот, к примеру, где сейчас? Правильно, убежала.

Матвей почувствовал, как краснеет. Действительно, Настя могла бы остаться, когда остальные побежали в поселок. Ведь именно из-за нее он решился на этот глупый, в общем-то, спор – прыгнет или не прыгнет. Ну, вот прыгнул, выиграл – только что именно? Левое ухо совершенно ничего не слышит, левый глаз как будто затянуло пленкой, которая делает изображения нечеткими и расплывающимися. А Настя спокойно ушла.

– Как вас зовут? – спросил Матвей, пытаясь повернуться к мужчине, но тот положил ему на лоб прохладную руку:

– Лежи спокойно. Зовут меня Игорь Андреевич, я в прошлом врач-хирург, работал в госпитале.

– Ого… военный врач?

– Да.

– Круто…

– А вот и «Скорая», – словно не расслышав восхищенного возгласа, произнес Игорь Андреевич. На краю обрыва действительно появились две женщины в белых халатах и с чемоданчиком.

Матвея отвезли в районный центр, а через неделю отправили долечиваться в городскую больницу. Игорь Андреевич трижды приезжал навестить его, беседовал с лечащим врачом и объяснял Ирине Кирилловне то, чего она не понимала. А с Матвеем подолгу разговаривал о медицине. Мальчик интересовался всем – и тем, как устроен мозг, и как организм различает тепло и холод, и почему при подъеме температуры краснеет лицо, и еще много других вопросов он задавал Игорю Андреевичу, неизменно получая на них доходчивые и интересные ответы. И именно тогда, проводя остаток каникул на больничной койке, Матвей Мажаров понял – он совершенно не хочет быть летчиком. Он станет хирургом.

Аделина

– Аделина Эдуардовна, дорогуша, ты можешь уделить внимание единственной подруге? – Голос Оксаны в телефонной трубке звучал как-то глуховато, словно она перед этим плакала, хоть старалась говорить с иронией и небрежностью.

«Нет, ну, только не это и только не сегодня!» – взмолилась я мысленно.

Обычно подруга звонила мне на работу, если в ее жизни назревала очередная любовная драма. Оксанка была дамой широких взглядов и своему Всеволоду, или Севе, как мы его называли, изменяла легко и с удовольствием, благо его частые отлучки позволяли делать это. Но Оксана никогда ничего от него не скрывала и даже знакомила иногда с достойными, по ее мнению, ухажерами. Те свободно приходили в их дом, пили вместе с Севкой вино за ужином, играли в карты и даже ходили на его лекции, которые он частенько читал в публичной библиотеке. Когда я слышала рассказы об этом, мне казалось, что я попала в какой-то плохой сериал, сценарии к которым, кстати, писала Оксанка. Правда, денег это не приносило – это была скорее благотворительная деятельность в память об отношениях с одним неудачливым режиссером, который все мечтал, но никак не мог стать великим. Жил он теперь в столице, а к Оксанке наведывался по старой памяти, чтобы порыдать в жилетку, получить моральную поддержку, женскую ласку и тепло и, окрепнув немного психически, снова ехать в Москву и пытаться снять монументальный фильм, который войдет в анналы кинематографа.

Я никак не могла понять – что вообще можно делать рядом с мужчиной, который постоянно ноет, рыдает и жалуется тебе на жизнь, требуя поддержки. Зачем он вообще нужен, если ты для него всего лишь удобный костыль, опора? У Оксаны уже был такой – Сева. К чему заводить любовника, который ничем не отличается от супруга? Да и к чему вообще его заводить?

Но Оксана всегда была в поиске – у нее обязательно имелось два-три резервных кавалера, которыми она жонглировала, как опытный циркач мячиками, и один основной – «любимый человек». Режиссер, кстати, так и оставался много лет в ранге резервных, и лишь изредка Оксана, разозлившись на основного, могла переспать с ним по старой памяти.

Во всех ее отношениях все и всегда развивалось по шаблону. Оксана долго водила кавалера за нос, заставляя поухаживать за собой и не ложась с ним в постель на втором-третьем свидании – тут у нее, надо признать, была собственная позиция, которой она жестко придерживалась.

– Мне необходимо, чтобы мужчина в меня влюбился, – говорила она, встречая очередного «любимого человека». – Чтобы он прямо вот втрескался, чтобы хотел меня, чтобы окружал заботой.

Таких, конечно, в наше время находилось немного. Современные ухажеры, как правило, быстро исчезают в туманной дымке, если на втором и – тем более – третьем свидании дама отказывается от поездки «в номера». Но все-таки находились и любители долгих платонических ухаживаний.

Правда, со временем Оксанка обрушивала на кавалера весь спектр своих проблем, которые он должен был непременно решать, – и это были ее болезни, существующие и мнимые. Оксана обожала ходить к врачам, делала это регулярно и вовсе не потому, что это было так уж необходимо. Как по мне, так единственным ее настоящим недугом была расшатанная психика и, как следствие, обыкновенная распущенность. Во всем – в еде, в эмоциях, в сексе. Особенно, конечно, в эмоциях. Она так гиперболизировала какие-то незначительные ситуации и так много врала, что начинала сама верить в то, что рассказывала. Все попытки «припереть» ее неточностями и несостыковками оканчивались одинаково – слезами, обвинениями в черствости и нечуткости, и я в конце концов просто махнула рукой и перестала принимать ее рассказы близко к сердцу. Равно как и перестала давать ей телефоны своих коллег.

Хуже приходилось ее любовникам. Рано или поздно мужчина уставал от всего этого, набирался духа, высказывал Оксане все, что накопилось, и уходил от нее. Но не тут-то было. Всякий раз, когда любовник предпринимал эту попытку избавиться от нее и обрести наконец покой и свободу, Оксана ложилась в стационар или шла к частному врачу-психотерапевту, практиковавшему рядом с ее домом. Потом делала все, чтобы избранник узнал об этом, – выкладывала жалостные посты в соцсетях, сопровождая это фотографиями рецептов, горы банок на тумбе у кровати или собственных вен, заклеенных пластырем, словом, прикладывала максимум усилий, чтобы вызвать у него нервную дрожь и опасение. Он возвращался на некоторое время, боясь, как бы эмоционально нестабильная Оксана не наделала глупостей, которые непременно лягут черной отметиной на его совесть. Однако каждое последующее возвращение было короче предыдущего, потому что с каждым разом Оксана становилась все более капризной и требовательной, заявляя все больше прав на его свободное и даже рабочее время. Ну, кому понравится, когда твоя женщина старается проводить с тобой абсолютно каждую секунду даже в тот момент, когда ты на работе? К нынешнему избраннику Сергею, преподавателю архитектурной академии, Оксана приходила на занятия, садилась на задний ряд и в перерыве старалась завладеть его вниманием безраздельно, не позволяя даже сигарету выкурить в одиночестве. Она постоянно требовала сообщений, звонков, внимания – так и говорила: «Мне необходимо много внимания, у меня детская травма, и только безраздельное внимание любящего мужчины может хоть немного облегчить мое состояние». Оксана искренне считала, что все кругом ей что-то должны, она же при этом не обязана даже поблагодарить за что-то. Она – маленькая обиженная девочка, и теперь все человечество должно компенсировать ей то, чего ей недодали в жизни. Я, как ни силилась, так и не могла понять, чего именно, – я тоже росла без отца, хоть и с более позднего возраста.

Глядя на эти шаманские пляски, я всякий раз удивлялась: неужели ей самой не противно унижаться перед человеком, которому она абсолютно уже не нужна и, более того, стала просто обузой? Сергей рядом с Оксаной всегда выглядел недовольным, раздраженным и каким-то злобным, мне казалось, что я физически ощущаю эту злобу. Но все мои попытки образумить подругу, разумеется, не имели никакого успеха, скорее, приносили мне кучу обвинений в зависти, нетактичности, грубости и бессердечии.

– Ты никого вообще любить не можешь! – кричала Оксана, сжав кулаки и зажмурив глаза, чтобы, видимо, даже не смотреть на меня. – А я его люблю! Мне без него плохо! Я умру, если он меня бросит!

И все бы это могло показаться нормальным, если бы подобный диалог не повторялся у нас с периодичностью раз в год-полтора. Ровно столько мог продержаться рядом с моей подругой очередной «любимый на всю жизнь» мужчина. Я порой думала, что она к каждому из этих мужчин испытывает примерно одно и то же, просто потому, что так надо. Надо, чтобы рядом был мужчина, – и хоть умри, но держи его всеми мыслимыми и немыслимыми способами, ибо быть одной – это неправильно. Все должны быть в парах.

Мне никогда это не было понятно. Все мое свободное время занимала работа, и всяческие попытки мужчин пригласить меня на свидание разбивались как раз об это – мою клинику. Вот уже два года за мной безуспешно пытался ухаживать главный хирург города, и ему даже удалось несколько раз заманить меня под разными предлогами в ресторан и даже на балет. Но я совершенно ничего не чувствовала рядом с ним – мне не становилось ни спокойнее, ни безопаснее, ни веселее – никак. Я ловила себя на мысли о том, что теряю драгоценное время, которое могла бы посвятить, например, переводу найденной в интернете статьи знаменитого американского хирурга о пластике лица после обширных ожогов. Когда я рассказывала об этом Оксане, она только таращила глаза – на большее ее обколотое разными препаратами лицо было не способно – и возмущалась:

– Драгун, у тебя мозги есть? Вот-вот стукнет сорок, а у тебя ни котенка, ни ребенка.

– Можно подумать, у тебя все это есть!

– Я хотя бы замужем.

– Большое достижение, – фыркала я, в душе, как всегда, жалея бедного Севку, голову которого украшали такие ветвистые рога, что им бы любой лось позавидовал.

– Даже не начинай! – предупреждающе говорила Оксанка. – Севка – это святое, это моя вторая половина. Но я его не люблю.