Украденное детство

– Старик, – негромко обратился к нему переводчик. – Ты не спасешь тех людей. Они все равно погибнут. Послушай меня: выдай их, назови имена и тогда, возможно, сохранишь жизнь остальным.

– А это уж пусть она, – он указал рукой на стоящую неподалеку и злобно ощерившуюся Ульяну, – делает. Пригрели гадюку на груди, теперича плоды пожинаем.

– Ну как знаешь, – недоуменно ответил переводчик и отошел к ожидавшему его офицеру.

Переговорив о чем-то, офицер подошел к Ульяне, смерил ее взглядом и, ткнув хлыстом в грудь, выдал:

– Ти… го-во-рить!

– Эй, хлопец, – девушка осторожно убрала палку от груди, – она… тебе может еще понадобиться…

Ульяна сделала шаг навстречу Блюме и, кокетливо улыбнувшись, продолжила:

– Вот только не забудь, господин хороший, хто тебе всю правду… глаза, так сказать, открыл. Ты уж постарайся… Места тут гиблые, да и люди сволочные. Житья не будет таперича.

– И не сомневайся, уж точно, – процедил сквозь зубы Егорыч, сжимая от злости кулаки. – Своими бы руками придушил гадину.

Девушка бросила на него презрительный взгляд и ухмыльнулась. Накопленное за долгие годы ожесточение и негодование на односельчан, поддерживающих советскую власть; на одинокую, лишенную радости жизнь; на тиранию государства, лишившего ее выбора, – вся эта подавляемая годами ненависть нашла наконец выход. Она мечтала уехать, хотела во что бы то ни стало изменить свою жизнь. И не важно, каким способом, лишь бы вырваться, пусть даже предав тех, кто долгие годы поддерживал ее и помогал справляться с невзгодами. Уже через десять минут Герхард Блюме знал обо всех, кто так или иначе был связан с коммунистами.

– Павел Злобин-младший, Катерина Злобина, Николай Токарев, Василиса Токарева, Светлана Токарева, – начал зачитывать списки переводчик, громко выкрикивая имена людей, чьи отцы и мужья либо были коммунистами, либо собирались вступить в ряды партии. – И Валентина Гончар, Захар Гончар, Андрей Гончар и Леся Гончар… Выйдите вперед!

Толпа расступилась, пропуская вперед женщин и детей. Всего набралось около двадцати пяти человек. Их собрали невдалеке от колодца в отдельную группу, а остальных отогнали в сторону, приказав им оставаться на своих местах. Проходя мимо Ульяны, Валя, крепко прижимая к груди полуторагодовалую дочку, на секунду остановилась.

– Почему? – только и спросила женщина. – Уля, почему?

– Почему? – ожесточение девушки было так велико, что Валентина даже попятилась. – И ты еще спрашиваешь, почему… Да потому что ты, дрянь, украла у меня жизнь, украла мою молодость, мое счастье!

– О чем… о чем ты говоришь? – охнув от удивления, осведомилась молодая женщина. – Я… не понимаю тебя.

– Не понимаешь? Да если бы ты не появилась в нашей деревне, то Василий был бы моим. И отродье, которое жмется к твоим ногам, не родилось бы вовсе. Так нет, городская, приехала уму-разуму учить, головы всем хлопцам вскружила книжками да умными речами. Вот и повелся он, касатик, а обо мне забыл. А мы пожениться собирались, детишек завести…

– Не бреши, дура, – прикрикнул на нее дед Михаил, с трудом поднимаясь с колен, – не собирался он жениться на тебе; видимо, чувствовал, что в твоих жилах гнилая кровь течет.

– Неправда! – взвилась девушка. – Все она, она увела! Тихоней прикинулась, стерва!.. Ненавижу! Ненавижу тебя и твоих ублюдков! Сама бы придушила гаденышей! Ну, ничего… с большим удовольствием погляжу, как вас всех… всех до единого расстреляют. Наконец-то свершится моя мечта.

– Жаль тебя, Ульяна, – понурив голову, ответила Валя, – ты растратила свою жизнь на ненависть. На то, что ты себе выдумала. Что ж, каждому воздастся по его деяниям.

Ульяна фыркнула.

– Це правда, – подтвердила она. – Скоро ты заплатишь за мою погубленную жизнь.

– Нет, – отрицательно покачала головой женщина, – ты погубила ее сама.

– А ну, довольно болтать, – прервал их разговор переводчик. – А ну пошла! До ночи, что ли, тебя ждать?

Затем он обратился к понурым жителям деревни, стоявшим около колодца и ожидавшим окончательного решения своей участи.

– Вам приказано отправиться в конец деревни… бегом! Не заставляйте вас ждать!.. А ну, не отставать! Детей на руки! Живей, живей, живей!

В северной части деревни по самому краю проходил овраг, за которым начинались болота и непроходимые леса. Вот туда и погнали перепуганных насмерть людей. Как потом выяснилось, каратели заранее установили на самом высоком месте пулемет, намереваясь расстрелять местных жителей.

– Schnell, schnell! – подгонял Блюме.

– Быстрее, – вторил ему переводчик. – Чего тащитесь, словно земляные черви?

Дойдя до оврага, люди остановились. Растерянно они поглядывали друг на друга, не зная, что им делать дальше.

– И что теперь? – тихо вопросила Катерина Валю. – Что душегубы хотят от нас?

– Ох, плохое у меня предчувствие, – покосившись на солдат СС, заряжавших пулеметы, ответила та.

– Нас… расстреляют? Как бешеных собак? – обомлела женщина. – И… детей тоже? Нет-нет-нет! Они же не звери!

– Фашисты хуже зверей.

– Валька, не пугай меня.

– Ну, могилу нам уже вырыли, – указав рукой на копавших в овраге ребят, отрешенно отозвалась Валентина.

Она продолжала лихорадочно думать, пытаясь найти выход из сложившегося положения. Но его не было… «Неужели нас все-таки убьют? – подумала она, крепче прижимая к себе детей. – И почему я не послушалась Клауса? Почему я усомнилась в его честности?.. Что же делать? Господи! Не оставь нас, рабов твоих!»

– Спускайтесь! – перевел приказ оберфюрера переводчик. – Быстрей, быстрей, клуши!

Народ неохотно, но подчинился. Да и что им оставалось делать? Люди чувствовали себя совершенно беззащитными перед солдатами, окружавшими их.

– А теперь бегите к яме. Ну… чего встали, как стадо баранов? – увидев замешкавшихся жителей, произнес переводчик. – Живее! Бегом!

– Was seid ihr aufgestanden?[18 - Was seid ihr aufgestanden? (нем.) – Чего встали?] – закричал Блюме, желающий поскорее покончить с этим делом. – Feuer![19 - Feuer! (нем.) – Огонь!]

Раздались первые выстрелы, и люди, заваливаясь набок, начали падать в овраг, из глубины которого, перекрывая стрекот пулемета, сразу же послышались нечеловеческие, душераздирающие крики и предсмертные стоны несчастных, обреченных на мучительную смерть только за то, что их отцы, мужья и сыновья имели какое-то отношение к большевикам.

«Следует отбросить все сентиментальные возражения. Нужно управлять этим народом с железной решимостью… Прерогатива победителя – уничтожать целые племена, целые народы». Эти слова своего шефа, рейсхфюрера СС Генриха Гиммлера, Герхард Блюме помнил наизусть и неуклонно следовал его заветам.

Внезапно послышался пронзительный свист и почти рядом с оврагом прогремели несколько взрывов. Над деревней пролетели два звена советских бомбардировщиков, сумевших прорвать оборону эскадрильи истребителей люфтваффе. Убитые и покалеченные солдаты, словно тряпичные чучела, набитые соломой, разлетелись в разные стороны.

– Flugzeuge, Flugzeuge, Oberf?hrer![20 - Flugzeuge, Flugzeuge, Oberf?hrer! (нем.) – Самолеты, оберфюрер.] – закричали немцы, тотчас же забыв о пленных.

– Feuer! Feuer! – закричал Блюме, раненый осколком снаряда. – Verdammt diese Russen![21 - Verdammt diese Russen! (нем.) – Будь прокляты эти русские.]

Не обращая больше внимания на разбегающихся пленных, среди которых была и Валентина с детьми, уцелевшая каким-то чудом в образовавшейся сумятице, немцы поспешили обратно в деревню.

Местные жители еще раньше разбежались кто куда, желая поскорее исчезнуть из поля зрения мучителей и не сомневаясь, что немцы продолжат расправу, когда закончится налет. Многих потом все-таки нашли и расстреляли. Валя же с детьми схоронилась в болотах, угадав поистине звериным чутьем, что каратели побояться сунуться туда, где их ожидает верная смерть.

6

Ночь молодая женщина с детьми провела в лесу, расположившись в яме и укрывшись лапником. Выпавший первый снег запорошил следы беглецов, поэтому можно было не опасаться преследователей. Валентина то и дело мысленно возвращалась к событиям минувшего дня. И всякий раз ее сердце сжималось от одной лишь мысли, что они могла погибнуть. «Господи, спасибо!» – твердила она вновь и вновь. Но избежав одной смертельной опасности, они угодили в другую ловушку, не менее страшную и мучительную.

– Мама, я хочу пить, – прошептал Андрей, кареглазый мальчуган пяти лет.