Записки из музыкального магазина

– Обедать будешь? Столовая на третьем этаже, а буфет прямо от редакции, – подсказала Валентина Петровна.

– Спасибо. Я не хочу, – выдавила в ответ.

А уж как врала! Есть мне очень даже хотелось! Но я и представить не могла, как это вдруг войду в столовую, и меня кто-то увидит, и я буду уплетать борщ на виду у этих небожителей – журналистов. Нет, я чего доброго подавлюсь этим борщом… Сидеть голодной, правда, тоже было неловко. Где-то часов с двух в моем животе начался грозный рокот, и я, любуясь самоваром, то краснела, то бледнела от стыда.

Мой рабочий день заканчивался в четыре часа, затем наступала смена вечернего курьера. Валентина Петровна с первого же дня стала отправлять меня домой в три, а то и в два.

– Иди, иди… Ничего, справимся, – успокаивала она меня.

Я уходила. И не потому, что спешила домой. Просто чувствовала, что мое присутствие ее и раздражает, и сковывает… Я очень переживала – и из-за того, что оставляю свой «пост», и потому, что так напряжено и неловко чувствовала себя не только с Валентиной Петровной, но и со всеми другими людьми в редакции.

В конце второй недели, в пятницу, выпроваживая меня домой, Валентина Петровна вдруг сказала:

– В субботу работает только дежурная бригада. Ты можешь и не приходить. А хочешь – приходи. В отделе писем Ольга Ивановна будет, пообедаем вместе…

Она говорила как-то сухо, без улыбки. Я еще больше оробела… Кто такая Ольга Ивановна, знать не знала, и почему я должна с ней обедать – тоже. По дороге домой все обдумывала и обдумывала слова Валентины, и додумалась – меня приглашают на обед! Зашла в магазин и купила бутылку модного тогда вина «Токай».

– Вот, это к чаю, – выложила я на бюро коробку конфет на следующее утро. – Я еще и вино купила. Если можно…

– Что ж дорогое такое? – вдруг заулыбалась Валентина Петровна. – Ну, прячь все в шкаф…

Время с десяти до двух опять прошло в напряженном молчании. У секретаря всегда была какая-то работа, и я даже представить не могла, что вдруг оторву ее от дела хоть каким-то словом. И вот настало время обеда. Вся дежурная бригада скинулась, Ольга Ивановна с Валентиной Петровной накрыли стол в отделе писем. Есть при этих незнакомых людях я по-прежнему боялась, но зато выпила четверть стакана «Токая». Вдруг расслабилась, чему-то вместе со всеми засмеялась, что-то сказала…

– Ты смотри, наш человек! – обрадовалась вдруг Валентина Петровна. – А то знаешь, мы уж думали, что ты чокнутая какая-то… Сидишь как истукан, неживая… Да ты ешь, милок, не стесняйся! – она стала накладывать мне на тарелку салаты и бутерброды. – Надо же, свой человек!..

Я наконец-то вздохнула полной грудью, и вдруг почувствовала, что это мое место работы, мой дом, мое все…

Валюша и Надюша

Технических секретарей в редакции было двое – Валентина Петровна и Надежда. Работали они посменно, через день. Так получилось, что первые две недели моей работы у Надюши болела маленькая дочка, и на ежедневную смену, без всяких выходных, выходила Валюша. После того субботнего обеда в отделе писем наши отношения с Валентиной Петровной стали задушевными. Ей было к сорока, она казалась мне уже почти пожилой, и обращалась я к ней всегда на «вы» и по имени-отчеству. Она неизменно называла меня Маришкой или и того ласковей – милок.

Валюша была прирожденная секретарша. До редакции она работала лет десять секретарем в большой организации, при высоком начальстве, так что нервы имела закаленные. А работа здесь, в редакции, была напряженной – в иные дни без умолку трезвонил городской телефон, дергали по разным пустякам сотрудники из дежурной бригады, заваливал заданиями главный… Валюша, отвернувшись на секунду от подошедшего с очередным заданием начальства, одними губами выругивалась матерком, оборачивалась уже с улыбкой:

– Конечно, конечно! Сей секунд все сделаем!

Она не была горькой пьяницей, но любила перед обедом дернуть стаканчик портвейна – чисто для аппетита, снятия стресса. Неизменно такой же стаканчик стала наливать и мне. Я портвейн до этого даже не пробовала. Во время семейных празднеств пила шампанское или сухое вино – и то рюмками… Целый стаканчик «дергать» просто боялась!

– Да там пить нечего! – смеялась Валюша. – Ты не тяни, залпом выпей и выходи быстрей закусывать, – наставляла она меня, пока я, раздумывая над стаканчиком, пряталась за дверями сейфа.

Я, конечно, «дергала»… Выходила из укрытия и тут же плюхалась в кресло, хваталась за бутерброды… Вкус портвейна мне совсем не нравился, голова становилась тяжелая, ноги на телетайп не несли… Валюша прекрасно понимала мое состояние.

– Да ты, милок, не тревожься. Сиди, отдыхай! Я сама на телетайп сбегаю, все сделаю! – успокаивала меня.

Не могу понять, что за интерес был Валюше наливать мне стаканчик, а потом работать за меня на телетайпе. Но так было! Мы с ней прекрасно общались – Валюша была добрая, понимающая, сострадательная душа, я могла поделиться с ней своими домашними проблемами, рассказать что-то личное.

Надежда была старше меня всего на восемь лет, ровесница моей родной сестры. В первый же день ее дежурства мы сошлись, подружились.

В те годы в магазинах был дефицит не только колбасы и прочей снеди, но и средств личного ухода – парфюмерии, косметики… К примеру, выбор шампуней ограничивался пятью-шестью наименованиями, хоть, возможно, они и были приличного качества. Это сегодня производители уверяют, что их средствами можно мыть волосы каждый день. В те же годы мы больше прислушивались к советам отечественных косметологов, которые уверяли, что мыть голову часто вредно – волосы быстро становятся жирными, выпадают и прочее… В осенне-зимний сезон под шапкой быстрее всего начинали лосниться волосы на висках и надо лбом. В журнале «Работница» я вычитала добрый совет – сухой мойки, мукой. В каждую Надюшину смену приносила в баночке из-под зубного порошка муку, еще до прихода редактора мы убегали в туалет и начинали наводить красоту. Щедро посыпали голову мукой и затем вычесывали ее из волос… Надюша после «мойки» делала высокую укладку, я – хвостик, и мы занимали свои места в секретарской. Сидели молодые, улыбающиеся, с седыми от муки висками, но зато без предательского жирного блеска!.. Мы с Надюшей щебетали без умолку – каждая о своем. Надюша страдала. Она рано вышла замуж, за молодого парня, с которым познакомилась на отдыхе. Молодые любили друг друга, родилась у них Катюша. Но мама Надюши на дух не переносила провинциального тестя и развела-таки влюбленных. Выйдя после развода из загса, они тут же договорились о свидании и тайно от матери встречались уже полгода. Опять хотели пожениться и во второй раз подали заявление в загс… Я сочувствовала и удивлялась материнскому жесткосердию – надо постараться не быть такой же.

Мои родители были хорошо знакомы и с Валентиной Петровной, и с Надеждой – по телефону. После Надюшиной смены я приходила домой вовремя, а вот после Валюшиной – поздно вечером. Валентина Петровна любила устроить еще и полдник со вторым стаканчиком портвейна. Я заявлялась домой, воняя спиртным и закуской, и тут же ложилась спать. Сначала родители воспринимали ситуацию с юмором, затем стали волноваться – как бы дочь не спилась… Попросить Валюшу не наливать мне стаканчик стеснялись – язык не поворачивался делать выговор веселой, добросердечной, всегда любезной, взрослой женщине. Сама я не могла отказаться «дернуть» – стеснялась обидеть Валюшу, да и азартно уже было.

Спасло меня то, что через полтора года Надюша перешла на другую работу и меня, как очень ответственного, усердного, безотказного работника, перевели из курьеров в техсекретари, на ее место. С той поры общались мы с Валюшей только по телефону, виделись редко – на общередакционных посиделках. Так благополучно закончилось мое испытание стаканчиком.

Служебный роман

Больше года моим основным местом работы был телетайп. До сих пор помню веселый стрекот этих аппаратов, из которых змеились длиннющие ленты новостей. Я должна была следить за тем, чтобы информация вовремя попадала на стол заместителя ответственного секретаря, который вел номер.

Несмолкаемый стук аппаратов, несмотря на хорошую звукоизоляцию телепайпной комнаты, был слышен не только в коридоре, но и в секретарской, и даже в комнате дежурной бригады – дежурке. Он не смолкал ни на минуту и был подобен пульсу – и не только редакции. Обо всех событиях в стране, да и во всем мире, мы, редакционные работники, узнавали первыми – благодаря неутомимому, несмолкающему телетайпу. Почему-то навсегда запомнила тот июльский день, когда сняла с аппарата короткую лаконичную информацию – умер Владимир Высоцкий. Не веря своим глазам, в ужасе вбежала в «дежурку». Серый клочок бумаги стал переходить из рук в руки, ввергая в ступор каждого… Никто, никто не хотел верить в случившееся, и, в конце концов, дежурный по номеру дал мне бессмысленное задание – пробежаться по другим редакциям и узнать, пришла ли и им эта информация. Вдруг, вдруг наш аппарат дал сбой, выдал страшный брак?

Сообщения с телепайпа называли тассовками, так как были они написаны корреспондентами ТАСС – Телеграфного агентства Советского Союза. Были тассовки, как правило, короткими и лаконичными, чисто новостными. И поступали они в редакцию круглые сутки! Естественно, когда после подписания номера редакцию закрывали, выключали и аппараты. Но стоило утром нажать одну на всех большую красную кнопку, они начинали буквально захлебываться, выгружая на стол десятки ночных новостей… Конечно же, сообщения корреспондентов ТАСС попадали на газетную полосу выборочно, в мизерном количестве: в основном, в нашей газете печатались информации о каких-то важных событиях в стране или за рубежом, редко – просто интересные факты, которые не могли раздобыть наши собственные корреспонденты. Дежурный по номеру по одним заголовкам мог определить важность для нашей газеты той или иной тассовки. Проработав на телетайпе несколько месяцев, поднаторела в этом деле и я, и бывало, что нужные тассовки клала перед дежурным по номеру отдельной стопочкой.

В общем, где-то два-три раза в час я заходила на телетайп, отрывала ленту, потом на столе с помощью линейки отделяла одно сообщение от другого, подкладывала по порядку и несла замответсеку, в дежурку.

Просторная комната с огромным окном, посередине – два больших стола, стоящих буквой Т, в углу, справа от двери – небольшой стол «выпускающего», представителя редакции в цехе… Вечно набитые окурками пепельницы, пустые грязные стаканы на подоконнике… Ноль уюта, минус индивидуальности… Сердце редакции. Часов с одиннадцати утра здесь становилось шумно и оживленно. То и дело забегали корреспонденты, чьи материалы стояли в номере, фотокоры с пачками свежих глянцевых снимков, выпускающий… Столы были завалены листами газетных полос, гранками, авторскими экземплярами заметок… Обмен новостями, анекдоты, прибаутки, разговоры о том о сем, свист пневмопочты, летящей с гранками в корректорскую или в цех… Именно здесь – в ожесточенных спорах о месте на газетной полосе, в дискуссиях, перебранках с крепким матом, в приступах хохота – рождалась газета.

Очень скоро я влюбилась! Влюбилась в эти коридоры, в эту дежурку, в свой телетайп, в эту настоящую, живую жизнь, в этот редакционный день, который, начинаясь с нуля, оканчивался ворохом горячих, лоснящихся краской газет! Смешно вспоминать, но в те дни я думала, что всю жизнь буду работать здесь, курьером, «доставляя» в дежурку свежие новости! Какой же значительной казалась мне роль в общем деле!

Как-то, через месяц моей службы в редакции, вдруг ЧП – заболел вечерний курьер. Лариса Ивановна, взъерошенная и озабоченная, влетела в секретарскую.

– Ну что делать, Валь?

– Маринка, а, может, ты поработаешь? – повернулась ко мне Валюша. – За смену получишь пять рублей. Согласна?

Моя дневная смена стоила всего два с половиной рубля. Даже по тем временам не деньги, а слезы. Пять рублей – это уже кое-что. Но финансовый вопрос был для меня как раз последним. «Мне доверяют, я могу выручить родную редакцию!» – я чуть не лопнула от счастья. И хотя вечерняя смена заканчивалась с подписанием газеты – за полночь, а утром опять нужно было заступать на дневную, тут же согласилась.

– Ну что, справишься? – Лариса Ивановна с надеждой посмотрела на меня.

Смена вечернего курьера приходилась на самый пик общения редакции с цехом. Один за другим появлялись на газетных полосах оттиски материалов, шло много корректорской правки… Пневмопочта не выдерживала нагрузку, за нее работала я.

Цех находился в другом крыле здания – издательском корпусе. Бежать туда нужно было мимо буфетов, корректорских всех изданий, по длинному застекленному коридору… Чем ближе, тем громче… И в конце концов тебя словно всасывал в себя этот огромный зал, в котором ни на минуту не смолкал грохот машин. Чтобы тебя услышали, приходилось кричать прямо в ухо. Десятки наборщиков выстукивали на огромных машинах редакционные тексты. Весь потолок был увешан свинцовыми чушками, которые по транспортеру подходили к каждому наборщику… Наш издательский корпус был первой типографией в Москве, а значит – и во всем СССР, где внедрили офсетный способ печати. Но долгие годы передовая технология работала, что называется, на старых дрожжах. Офсетным пленкам предшествовал тяжелый, вредный процесс высокой печати. Какими же неподъемными были эти металлические литеры! Чтобы ускорить газетный процесс и сократить собственную беготню по коридорам, я иногда ожидала, пока наборщик выплавит новый текст, а мастер сделает с него оттиск на длинной полоске бумаги – гранке. Металлический текст шел справа налево, и я не переставала удивляться, как ловко мастер выхватывал щипцами нужные буквы или целые куски текста, вставлял на их место новые… Иногда, когда правки было слишком много, между редакцией и цехом разгорался скандал: каждая лишняя или «чужая» буква или запятая сбивала сроки выхода газеты в свет.

Домой я возвращалась не то что за полночь, а с последним поездом метро. Мама всегда ждала меня на кухне, готовая поставить на стол горячий ужин. Родители очень волновались, что их юная дочь возвращается в два часа, по темноте зимней ночи, и иногда выходили встречать меня к остановке. «Сотовых» тогда не было, и, позвонив из редакции перед выходом, я все равно не могла сказать точное время приезда – поезда в метро ходили уже с большими интервалами, а автобусов и вовсе не было – чаще всего я топала от метро пешком… Так что их прогулки затягивались иной раз, в прямом смысле слова, до посинения.

В принципе, в редакции было две дежурных машины – черные «Волги» с обкомовскими номерами. Наши водители, гордясь своей избранностью, по ночам презирали светофоры и разгоняли «Волги» до предельных скоростей. После подписания номера дежурная бригада разбивалась на две группы – южную и северную, и рассаживалась по авто. Однажды решила и я воспользоваться услугами редакционного транспорта. Путешествие оказалось долгим: вначале отвезли домой дежурного редактора, потом двух дам из корректорской, и самой последней – следуя табелю о рангах – меня. У моего дома машина остановилась около четырех утра. Утомленная длинным рабочим днем и почти трехчасовой дорогой, я, пошатываясь, двинулась к подъезду. Вдруг водитель окликнул меня. Оказывается, «Волга» застряла в сугробе и буксовала на месте. Водитель – Валька Московский – невысокий и щуплый, безуспешно толкал ее в зад. Я начала толкать вместе с ним… Минут через десять Валька прыгнул за руль:

– Ну, толкай! Толкай, сильнее! – кричал он.

Я была не только юной, но и в легчайшем весе – во мне не было и пятидесяти килограммов. И все-таки толкала, но быстро выбилась из сил, а «Волга» по-прежнему не двигалась с места. Валька был в шоке – ну не стоять ему же около моего подъезда до утра! И тогда я рванула домой. Родители, не тревожась в этот вечер о моей безопасности, крепко спали. Подняла с постели папу. Он, спросонья не понимая, зачем нужно бежать на улицу, – ведь я уже дома – все-таки накинул пальто на голое тело, чертыхаясь, вышел во двор. Увидел газующий автомобиль.

Высокий, метр восемьдесят с лишним, крепкий, он одним движением плеча освободил машину из снежного плена. Валька от радости даже не остановился, не попрощался, только сверкнул фарами. Зато на следующий день вся редакция знала, какой великан и богатырь мой папа, который – нет, не плечом, а одним мизинцем! – вытолкал редакционный автомобиль из сугроба!

Вечерний курьер болел недели две. Я страшно уставала, но и в следующий раз не отказалась от работы… За свою курьерскую жизнь я еще не раз выручала редакцию, работая за двоих – с девяти утра до часу ночи. И была абсолютно счастлива!

Равнение на Карабаса

Телетайпов было четыре. Первый – самый главный – гнал «официоз»: пленумы и съезды ЦК, встречи вождей, трудовые подвиги и все то прочее, что составляло жизнь станы советов. Второй также выдавал новости из жизни страны, третий – события из-за рубежа, четвертый – только спорт. Больше других ждали в дежурке тассовки с первого аппарата. Все заметки, в которых упоминалось имя Л. И. Брежнева, его правых и левых рук, печатались во всех изданиях на первой странице, без правок и сокращений. Пропустить такое сообщение – значило расстаться с должностью. Нет, не стрелочнику вроде меня, – а одному, второму, третьему, вплоть до главного редактора…

Страницы большинства сегодняшних изданий забиты новостями шоу-бизнеса, страницами из жизни звезд… И заголовки куда крупнее и красочнее тех, «брежневских»… Каждое поколение штампует своих Карабасов-Барабасов, и разница лишь в том, что сегодня кандидатов для поклонения не счесть – от маленького до самого крупного калибра, а тогда на всю страну была одна большая, с мохнатыми бровями звезда…